— Ладно, некогда мне с тобой ссориться. Вот держи пятнадцать юаней! Но смотри мне, оденься как полагается жениху!

Шестого числа Хуню села в свадебный паланкин. С отцом она не простилась, ее никто не сопровождал и не поздравлял — ни родственники, ни друзья.

Под звуки праздничных гонгов свадебный паланкин проследовал через ворота Сюаньумынь и дальше через Сисыпайлоу, вызывая зависть даже у состоятельных людей, не говоря уже о лавочниках.

Сянцзы, одетый во все новое, плелся за паланкином. Лицо его было краснее, чем обычно, на голове еле держалась маленькая атласная шапочка с помпоном. Он все видел и слышал, но, казалось, ничего не понимал и не знал, где он и что с ним творится.

Из угольной лавки Сянцзы сразу переселился в комнаты, оклеенные белоснежными обоями, и это было непостижимо! Прошлое представлялось ему грудами угля, и вдруг из этого черного прошлого он неизвестно как попал в ослепительно белую комнату, увешанную кроваво-красными поздравительными иероглифами. Ему казалось, что все это сон, что над ним просто подшутили. Гнетущая тоска и беспокойство не покидали его.

В комнате стояли стол, стулья и кровать, перевезенные от Хуню, печка и кухонный столик, в углу метелочка для пыли из разноцветных куриных перьев. Стол и стулья были ему знакомы, а печку, кухонный стол и метелочку он увидел впервые. Старая мебель напомнила ему прошлое. А что ждет его впереди? С тревогой он думал о том, что все распоряжаются им как хотят. Он остался прежним, и вместе с тем в его жизнь вошло нечто новое. Это было так странно и страшно! Он не узнавал себя. Ему ничего не хотелось, его огромные руки и ноги, казалось, не умещались в этой комнатушке. Словно большой красноглазый кролик, которого посадили в тесную клетку, тоскливо смотрел он из окна на улицу: нет, даже самые быстрые ноги не унесут его отсюда!

Хуню в красной куртке, напудренная и нарумяненная, не сводила с него глаз. Он не решался взглянуть ей в лицо. Она тоже казалась ему каким-то странным существом, знакомым и в то же время незнакомым. Перед ним сидела невеста, но он уже с нею спал. Она походила на женщину и на мужчину, на человека и на какое-то коварное чудовище. Это чудовище в красной куртке готовилось сожрать его целиком. Все распоряжаются им, но это чудовище ужаснее всех: оно следит за ним неотступно, смотрит на него, улыбается ему, может задушить его в своих объятиях, высосать все соки, и нет никакой возможности избавиться от него…

Он снял атласную шапочку, уставился на красный помпон и смотрел на него, пока не зарябило в глазах; обернулся — на степах тоже кружатся и прыгают красные пятна, среди них самое большое пятно — Хуню с отвратительной улыбкой на лице!

В первую же ночь Сянцзы понял, что Хуню вовсе не беременна. А она с ухмылкой призналась:

— Не обмани я тебя, ты бы нипочем не согласился! Я тогда на живот пристроила подушку! Ха-ха! — Она хохотала до слез. — Глупый же ты! Не сердись! Все равно не чувствую перед тобой вины. Я поссорилась из-за тебя с отцом, ушла к тебе, а ты еще недоволен? Да ты вспомни, кто я и кто ты!

На другой день Сянцзы вышел из дому рано. Многие магазины уже торговали. Над дверьми все еще алели полосы бумаги с новогодними пожеланиями, и ветер гнал по мостовой жертвенные бумажные деньги. Несмотря на холод, на улицах было много колясок с приклеенными сзади красными бумажными лентами. Рикши бегали веселые, почти на всех — новая обувь. Как он завидовал им! У всех такой праздничный вид, а он томится, вспоминая о своей клетке. Все заняты делом, а он без толку слоняется по улицам.

Сянцзы не умел бездельничать, но о работе пришлось бы говорить с Хуню: ведь он кормится за счет жены! Его огромный рост и сила — все оказалось ни к чему! Он должен теперь ухаживать за этой клыкастой тварью в красной куртке. Он больше не человек, он просто кусок мяса в пасти у чудовища, мышь у кошки в зубах… Нет, он не будет советоваться с Хуню. Он уйдет. Расстанется с ней без всяких объяснений.

Сянцзы был обижен и оскорблен, ему хотелось сорвать с себя новую одежду, смыть с себя всю грязь. Ему казалось, что его тело вымазано чем-то нечистым, отвратительным. Он не желал больше видеть Хуню!

Но куда пойти? Когда он возил коляску, ему не приходилось об этом думать: он бежал, куда приказывали. Теперь ноги его обрели свободу, но сердце сковала тревога. Он побрел на юг через Сисыпайлоу, вышел за ворота Сианьмынь, и перед ним легла дорога, прямая как стрела.

За городскими воротами Сянцзы увидел баню и решил вымыться.

Раздевшись догола, он почувствовал жгучий стыд. Сянцзы поспешно влез в бассейн; вода оказалась такой горячей, что дух захватило. Он закрыл глаза, расслабился; ему казалось, что из него выходит вся накопившаяся за это время грязь. Он боялся прикасаться к себе, сердце громко стучало, пот лил со лба градом.

Сянцзы вылез из бассейна лишь тогда, когда почувствовал, что задыхается. Все тело его сделалось красным, как у новорожденного. Ему снова стало стыдно, и он поскорей завернулся в простыню. Он все еще испытывал к себе отвращение. Словно так и не отмылся дочиста, словно душа его навеки запятнана и осквернена. В глазах Лю Сые, в глазах всех знавших его людей он навсегда останется соблазнителем!

Не дав разгоряченному телу остыть, Сянцзы поспешно оделся и выбежал из бани. Ему казалось, что все на него смотрят. Лишь постепенно холодный ветер освежил его и успокоил.

На улицах стало гораздо оживленнее. Люди радовались солнцу, ясной погоде. Но у Сянцзы на душе по-прежнему было пасмурно. Куда теперь податься? Он свернул налево, затем еще раз налево и очутился на мосту Тяньцяо. В десятом часу утра, после завтрака, сюда пришли приказчики магазинов на новогоднюю ярмарку. Площадь заполнили лотки со всевозможными товарами, балаганы, палатки, в которых шли представления. Народу было тьма, отовсюду раздавались призывные звуки гонгов, но Сянцзы не тянуло к развлечениям.

Обычно выступления рассказчиков-импровизаторов, дрессировщиков с медведями, певцов и танцоров, фокусников и акробатов доставляли ему огромное удовольствие, заставляя хохотать от души. Он не мог покинуть Бэйпин прежде всего из-за Тяньцяо. Всякий раз он вспоминал балаганы и толпы людей, вспоминал, сколько смешного и забавного видел здесь, и мысль о том, что со всем этим придется расстаться, казалась ему невыносимой.

Но сейчас его ничто не веселило, и он не хотел смешиваться с толпой. Выбравшись из толчеи, Сянцзы побрел по тихим улочкам и тут еще острее почувствовал, что не в силах покинуть этот полный жизни, дорогой его сердцу город, не в силах расстаться с Тяньцяо! Видно, придется вернуться к Хуню!

Сянцзы не мог сидеть без дела, но и говорить об этом с Хуню не хотелось до крайности. Ему нужно было оглядеться, подумать, как любому человеку, попавшему в затруднительное положение. За что на него свалилось столько напастей? Но теперь доискиваться до истины было поздно. Прошлого не вернешь!

Сянцзы остановился. Шум голосов, удары гонгов, снующие взад и вперед люди, повозки… В этой суете он чувствовал себя таким одиноким.! И вдруг ему вспомнились две маленькие комнатушки, белые, теплые, оклеенные красными поздравительными иероглифами. Хотя он провел там всего одну ночь, они показались ему сейчас такими родными, что даже эту женщину в крас-пой куртке он не смог бы бросить так просто. Что есть у него здесь, на Тяньцяо? Ничего. А там, в этих двух комнатах, все. Надо вернуться. Все его будущее в этих двух комнатах. Стыд, страх, переживания — никому это не нужно. Хочешь жить, иди туда, где у тебя дом.

Сянцзы заторопился: уже пробило одиннадцать. Когда он пришел домой, Хуню хлопотала над обедом. Паровые пампушки, мясные фрикадельки с тушеной капустой, холодец, репа в соевом соусе — все было готово, тушилась только капуста, распространяя вокруг соблазнительный запах. Хуню сняла свадебный наряд и была, как всегда, в ватной куртке и ватных штанах, по волосы ее украшал букетик цветов из красного шелка с приколотыми золотистыми бумажными деньгами. Сянцзы взглянул на жену: не очень-то она походила на новобрачную! Каждым своим движением, каждым жестом она напоминала женщину, которая уже много лет замужем: деловитую, опытную, самодовольную. Затем в ней появилось что-то уютное, домашнее: она готовила мужу еду! Запах вкусной пищи, тепло комнаты — все было для него внове. Какая ни есть, все-таки семья. А семья всегда привлекает. К тому же лучшего он и не видел.