— Дивные создания! Сердце радуется, когда слышишь, как они щебечут. В моем доме поселилось четверо святых.

— Только четверо? — обиделся я.

— В котором часу изволил явиться вчера ночью? — спросила она, и наш изящный разговор стал удручающе грубым.

Следующий вечер также был пленительно тих. Мы слышали, как плещется в озере форель и как жуют жвачку лежащие на отмели коровы. Все мы собрались на верхнем этаже, я играл на пианино, Вирджилиус сидел на подоконнике перед открытым окном, пел и отбивал такт серебряной пивной кружкой, которую юный Райдер получил как победитель в перетягивании каната, Джелли и Мэгги уже потихоньку начали вальсировать, а Крисси то веселилась, наблюдая, как бедняга Джелли учится танцевать, то принималась петь — тоже «Bab Bab Eró…» — и заливалась как птичка. Я думаю, по всему озеру было слышно, как мы музицируем.

Дверь распахнулась с таким грохотом, что загудело пианино, и похожая на черную бочку фигура местного викария загородила дверной проем, ибо, хотя его преподобию было никак не больше двадцати пяти — думаю, он служил в своем первом приходе, — он был очень толст. Кроме того, он был заносчивый и чванный. В колледже мы называли его Жаба. На секунду все мы замерли, как в остановившемся кинокадре — пивная кружка застыла в воздухе, вальсирующие танцоры превратились в две восковые фигуры, а Крисси окаменела с открытым ртом.

— Слава Господу нашему! — вскричал он горестно. — Итак, меня не ввели в заблуждение. — (Мысль о служащей почтового отделения, сидевшей вчера вечером у нас на кухне, пришла мне в голову много позднее; разговаривать со служащей почтового отделения — все равно что говорить в микрофон.) — И подумать только, что у меня под носом вот уже несколько недель происходят такие дела. — Тут он понизил голос, и тот зазвучал торжественно, даже таинственно. — И никто о том не знает и не ведает! — Затем он вновь взревел. — Подумать только: в летний день я не могу выйти из дому для исполнения своих благочестивых обязанностей и не услышать по дороге очередной кошачий концерт! — Он вновь понизил голос: — Видел бы всю эту мерзость Мартин Лютер! Как ваше имя? — обрушился он на Крисси. Она тут же стала белой, как ее чепец.

— Сесссстра Криссоссстома, отец.

— А вас как зовут, сестра?

— Меня зовут сестра Мария Магдалина, — с большим достоинством и с полным самообладанием сказала Мэгги, имевшая весьма сердитый вид.

— Очень подходящее имя, — буркнул викарий. Джелли побагровел от гнева. — Уйдите в ваши комнаты, пожалуйста. Я потолкую с этими джентльменами. — Он с презрительной насмешкой подчеркнул слово «джентльмены».

Монахини послушно испарились: Магдалина — с гордо поднятой головой, Крисостома — с ужасом во взоре. Маджеллан яростно повернулся к Жабе. Я схватил его за плечо. Не по чину простому монаху вступать в перепалку с викарием, да к тому же в его собственном приходе.

— Вы не имеете права, отец, разговаривать таким образом с сестрами.

Тот насупился, грозно, как туча.

— Как вы смеете пререкаться со мной, молодой человек?

Голос Маджеллана задрожал, но не от робости, а от волнения:

— Мы не делали ничего дурного.

Даже Вирджилиус вступил в спор, правда более почтительно: он понимал, что их обидчик — человек, облеченный властью.

— Чем мы так уж провинились, отец, мы просто пели, ничего больше.

Жаба чуть не задохнулся от гнева, это вышло у него очень эффектно — готов присягнуть, он был первым по элоквенции у себя в семинарии, — затем с убийственным сарказмом произнес:

— Вы просто пели? Вы всего лишь пели? Ну-ну! — Он сел на свою трость, хотя это была не складная, а простая трость, и стал раскачиваться взад и вперед. Он был поразительно самоуверен. — Возможно, господа, вы полагаете, что воротились времена Реформации? — И тут он снова загремел: — Вы просто пели? Танцевали? Пили? — Он размахнулся, стукнул тростью по пивной кружке и расколол ее.

Вирджилиус печально посмотрел на кружку и вздохнул: «Мы везучие».

У викария побагровел лоб.

— Я поговорю с вами завтра утром, жеребцы, после того, как побеседую с вашим начальством. Всего доброго.

Дверь с грохотом захлопнулась. Мы услышали, как он топает вниз по лестнице: Затем раскаты его голоса послышались из кухни, он говорил там что-то Райдерам. Потом мелькнула его тень по блестящей, начинающей уже бледнеть глади озера.

— Катись ты… — прошипел Маджеллан.

— Ох, Джелли, — вздохнул Вирджилиус, сразу оценивший ситуацию, — мы с ним еще наплачемся.

После чего мы потихоньку проскользнули в коридор и постучались в комнату сестер, а затем все мы взволнованно и торопливо совещались, и Вирджилиус и Крисостома осуждали Маджеллана за то, что он ввязался в спор, но Магдалина сказала: «Вы были совершенно правы, брат. Он не джентльмен». А Крисостома нервно сжимала пальцы и по очереди вглядывалась в лица каждого из нас. Она хорошо себе представляла, как все это отольется им по возвращении в город, когда епископ и монастырское начальство станут говорить: «Это что же такое? Монахини и монахи жили в одном доме? Танцевали друг с другом? Распевали хором песни? Играли в расшибалочку в саду? А что это там за история с пивной кружкой?»

Наутро Магдалина рассказала нам, что Крисостома всю ночь проплакала.

А вообще-то, ничего особенного не случилось. Наверно, старик Райдер и приходский священник объединенными усилиями урезонили ретивого викария. Ведь, в конце концов, викарии приходят и уходят, а приходские священники вечны. Впрочем, история эта стала известной, и живущие в деревне студенты наведывались к нам утешить и подбодрить пострадавших, а по вечерам в домике Райдера собиралось порядком народу, и, невзирая на предостережения сестры Крисостомы и на ее страхи, каждый вечер в нашем садике устраивался концерт. Мои соседи даже начали тайком участвовать в лодочных прогулках и ложились теперь спать уже не в девять, а в десять и даже в одиннадцать, так что вскоре они радовались жизни не меньше других. Во всяком случае, могли бы радоваться, если бы у них было легко на душе. Но было ли у них легко на душе? Сейчас, перебирая прошлое, мне кажется, я понимаю, что случилось. В садик наш вполз змий-искуситель и прибег к самому коварному из искушений. «Как смели вы вкушать запретный плод?» — спросил он. И в тот же миг все четверо вкусили от запретного плода. Они проглотили его последний кусочек в ночь накануне возвращения в город, где им, возможно, предстояло провести всю жизнь, работая учителями в зловонных трущобах.

Грустно было этим вечером у нас в саду.

— Наверное, сегодня мы в последний раз увидим на озере лунную дорожку, — сказала сестра Магдалина.

Но луна должна была взойти только в одиннадцать, а ветерок, который шуршал в камышах и, поднимая легкую рябь, делал расплывчатыми отражения звезд, предвещал, что ночь будет облачной.

— Наш автобус отходит в семь, — сказала сестра Крисостома. — А ваш когда, брат Вирджилиус?

В предвкушении разлуки они заранее стали держаться друг с другом официальнее.

— В полвосьмого, — сказал брат Вирджилиус.

— Кто пойдет со мной к озеру? — предложил брат Маджеллан.

И они пошли по песчаной дороге. Приближалась осень. Над самой водой повис белый туман. Дыхание ветерка проносилось над озером. Они стояли на берегу и глядели на низкие холмы по ту сторону.

— Будущим летом, конечно, мы здесь снова встретимся, — бодрым тоном сказал брат Вирджилиус.

— Если в будущем году не отменят летний курс обучения, — прошептала сестра Магдалина.

Послышались мягкие удары весел, и они увидели плывущую к ним лодку. Те, кто сидел там, негромко пели; последняя лодочная прогулка. Это была большая лодка, что-то вроде барки, специально для таких прогулок; она была битком набита, в ней умещалось человек двадцать. Маджеллан окликнул их, лодка приблизилась к берегу, и, когда сидевшие в лодке пригласили и нашу четверку, даже Крисси почти не колебалась. Присутствие двух монахов и двух монахинь, как видно, внесло оживление, и, когда лодка направилась к проливу, соединяющему наше озеро с соседним, песни зазвучали веселей и громче. Огни, горящие в деревне, переливались бликами по всему озеру. Те, кто гулял по дороге, услышали поющих в лодке и подхватили песню. Несомненно, услышал эту песню и викарий, так что благодарение Господу, что мои соседи наутро уже уезжали.