— У меня нет ни малейшей надежды достичь того весьма желаемого положения дел, которое ты так мило нарисовал. — Голос Мэла зазвучал отчетливо, резко, самодовольно и чопорно и вдруг напомнил ту знакомую мне сторону его натуры, о которой я успел начисто забыть. — Боюсь, пора тебе приехать в Корк и самому поговорить со своей милейшей тетушкой. Более того, должен тебе сказать, что твое предложение касаемо чека противоречит моим принципам человека и биржевого маклера. Оно противоречит всей этике, философии и морали биржевого маклерства. Оно непоследовательно, нереалистично, непрофессионально и нелепо. Как я уже объяснял мисс Уилен, тот, кто откладывает деньги, может их вложить, тот, кто вкладывает, может накапливать, а тот, кто не вкладывает, не может…

— Мэл, бога ради, хватит об этом! Как, черт подери, она может откладывать деньги из своей жалкой пенсии? Кто она такая, по-твоему? Бернард Барух? Генри Форд? Джон Д. Рокфеллер? Галбенкян?

— В таком случае с ее стороны столь же нелепо ждать поступлений от несуществующего капитала, как с моей стороны пытаться делать вид, будто у нее есть на них право, — возразил он. — Во имя справедливости, законности и реализма, превыше всего во имя реализма, я не буду и не могу делать вид, будто выплачиваю клиенту дивиденды, которых просто не существует… Минутку, извини меня.

Тут я услыхал невнятную разноголосицу, жарко спорили человек пять, к счастью, за сто шестьдесят одну милю от моего кабинета в Дублине.

— Алло! — прокричал Мэл. — Бога ради, как скоро ты сможешь приехать в Корк и уладить это дело со своей тетушкой?

Я понял, выхода нет. Была пятница. Я сказал, что выеду в субботу утренним поездом.

— Я встречу тебя на вокзале.

— Это приказ? — кисло спросил я.

Мэл затараторил в ответ. Он пришел в себя настолько, что прибавил «пожалуйста!» и даже напомнил мне, что в поезде можно перекусить. Услыхав, что я приеду, он успокоился. Стал разговорчив. Даже дружелюбен. Перешел на французский, и я вспомнил, что в студенческие годы он вместе со своей овдовевшей матерью каждое лето и на пасху уезжал во Францию.

— Bon! Nous causerons de beaucoup de choses. Et nous donnerons le coup-de-grace à l’affaire Anna, et à ses actions imaginaires [82].— И он повесил трубку.

Actions? Словарь давал значения — действие, поступок, театральное представление, сражение, поведение, акция, пай. Я поставил том на место и вспомнил, что Мэл всегда охотно участвовал в благотворительной работе среди бедняков Корка. И слегка удивился, что хоть он не видит ничего предосудительного в благотворительности во имя святого Винсента де Поля, когда она не связана с его служебными делами, но полагает весьма предосудительной саму мысль проявить щедрость в делах, даже и во имя жалости. И еще я осознал, что не виделся с ним лет двадцать.

Было превосходное июньское утро. Всю дорогу от Дублина до Корка за окном вагона все выглядело так нежно, свежо, так зелено и молодо, и так я хорошо позавтракал, что в сердце своем постепенно ощутил нежность и к тетушке Анне, и к Мэлу, из-за которых я и отправился в эту приятную поездку в родные пенаты. Поля проносились мимо, волны телеграфных проводов откатывались назад и опадали, и я стал вспоминать Мэла, каким знал его прежде. Спроси меня в ту минуту о нем кто-нибудь — ну хоть старый священник, дремлющий на сиденье напротив, — я разразился бы панегириком или элегией.

Бравый малый! Соль земли! Отличный парень, лучше некуда. Честный, добрый и, безусловно, надежный. Из тех, кто никогда, ни при какой погоде не подведет. Достойный наследник дела, которое вели его отец и дед. Красивый, сильный, высокий, всегда отлично одет — в прежние времена мы все считали его немножко щеголем. А какой спокойный! Ровный и спокойный, как вон то болото. Ну, порой он может и ощетиниться, если погладить его против шерстки, а подчас строит из себя важную персону. И к тому же всегда похваляется, что он первоклассный стрелок. Доброжелательный, чистый человек, проводит много времени на природе. Что еще? Хорошо знает музыку. И оперу. Хорошо говорит по-французски — недаром ездил с матерью за границу. Сильно развито гражданское чувство, всегда гордится родным городом. Кто это мне говорил несколько лет назад, что теперь он с головой окунулся в работу всевозможных достойных обществ Корка? Общество престарелых, Общество первой помощи, Общество святого Винсента де Поля, Археологическое общество, Общество защиты животных, Братство африканских миссионеров…

Я глянул на сидящего напротив старого священника. Он смотрел на меня так, словно я вслух разговаривал сам с собой. Я отвернулся и стал глядеть на поля.

Да… Пожалуй, общительным Мэла не назовешь. Разве что с натяжкой — как членов какого-нибудь комитета, собравшихся в отеле, сочтешь весьма дружеской компанией.

Если вдуматься, он и вправду всегда держался несколько особняком. Он был много богаче всех нас, но отличался не высокомерием, а чем-то более изысканным. Или немного робел? А ведь я и вправду недавно слышал, будто он забросил охоту и принялся изучать птиц на природе — в своем коттедже в окрестностях Корка, в долине реки Ли за Инискарой, где проводил субботу и воскресенье. В своем тайном убежище, куда можно было «сбежать от всего этого».

Старик священник все еще смотрел на меня. Я отвернулся и стал глядеть на скачущую лошадь.

От всего? Он, вероятно, имеет в виду шум уличного движения в Корке, где в наши студенческие годы встречались все больше наемные экипажи, волы, ломовые лошади и велосипеды. Корк — тихое место. Его и городом-то не назовешь. Ну и, разумеется, не надо забывать бьющую ключом тамошнюю знаменитую светскую жизнь. Каждый вечер бридж, каждую субботу гольф, и для немногих избранных счастливчиков плавание под парусами в гавани по субботам и воскресеньям. И выпивки исподтишка в гостиных отеля для многих и многих счастливчиков, которые украдкой проникают туда через черный ход. А может, эти многие — несчастны? Зимой Корк бывает пренеприятным местом. Как я хорошо это знаю! Господи! Мне ли не знать!

Хлынул грибной дождь, забрызгал окна вагона.

Что поделаешь, надо глядеть правде в глаза. Корк как раз такое место, где дождь льет, льет, льет, неумолимо, упорно, и не спешит перестать. Прямо скажем, зимой жуткое место. Разумеется, если иметь вдоволь пиастров, можно и в Корке отлично провести время. Но надо иметь пиастры. А у меня никогда их не было. У Мэла были. И вдоволь. Он богатый? Очень. Во всяком случае, по меркам Корка. Скаредная чертова дыра, набитая спесивыми тупицами, которые крепко держатся за доставшиеся им в наследство семейные фирмы и чванятся своими жалкими угодьями.

Кажется, этот священник смотрит на меня с недоумением?

Мэл, разумеется, католик! Ревностный католик. Нет! Крещеный, конфирмованный, завзятый холостяк. Странно — ведь он всегда еще как заглядывался на девушек. Забавно, я никогда об этом не задумывался. В Ирландии об этом как-то не думаешь. Так привыкаешь, что в твоей родне непременно овдовевшая мать, или дядя-епископ, или два брата-священника, или три сестры-монахини. Некая традиция безбрачия. Господи, но он же и правда вовсю заглядывался на девушек! Почему же он не женился? И ведь очень недурен собой. Хоть у него и выступают вперед зубы и довольно дурацкая вычурная манера бриться, оставляя на скулах по пучку волос.

Я закрыл глаза, чтобы лучше его представить. Спрашивается, на кой черт меня туда понесло.

Ему теперь, должно быть, сорок шесть или сорок семь. Если его вкус не изменился, на нем будет клетчатый спортивный пиджак с двумя разрезами сзади и клетчатое кепи, слегка надвинутое на игривый глаз. Субботний костюм провинциального сквайра.

— Есть сегодня вечером из Корка обратный поезд? — спросил я священника.

Он криво усмехнулся.

— Есть такой. Пассажирский. Вы, я вижу, к нам ненадолго?

— Мне надо вечером вернуться.

Я почувствовал, что краснею. Жена нездорова. У младшей дочери жар. Я сам не в форме, Мэл. Сказать по правде, у меня у самого высокая температура. В воскресенье утром приезжает из Лондона мой младший брат. Умирает мой лучший друг. Вчера умер мой дядя. Мне просто необходимо быть на его похоронах.