Во всем — современность, роскошь, эффективность. Рядом со столом три черных кожаных кресла и маленький застекленный столик. Но великая княгиня не предложила мне сесть.

— Итак, решили полюбопытствовать? — без обиняков спросила она.

— Только одним глазком… я журналист…

— Все осмотреть, везде сунуть нос, вдоволь наслушаться, сделать заметки, не так ли? А потом улизнуть как ни в чем не бывало? Нет, синьор, так не пойдет… Входящий сюда должен испытать все до конца, иначе очень было бы удобно… Розелла! Розелла! — позвала она.

Подбежала девушка лет восемнадцати; личико совсем еще детское, верхняя губка вздернута, юная кожа упруга и эластична, а взгляд такой невинный и удивленный. Ад это или не Ад, подумал я, но коли он населен такими созданиями, то все не так уж страшно.

— Розелла, — приказала госпожа президентша, — возьми у этого синьора паспортные данные и проверь в центральной картотеке, нет ли случайно…

— Понятно, — ответила Розелла, видимо схватывавшая все на лету.

— Случайно — что? — забеспокоился я.

Владычица ответила невозмутимо:

— Не были ли вы случайно зарегистрированы у нас раньше?

— Да я только что прибыл!

— Ну и что. Всякое бывает… Отчего лишний раз не проверить?

Я назвал имя и фамилию. Розелла принялась манипулировать с клавиатурой металлического ящика, напоминающего электронно-вычислительную машину. Послышалось характерное жужжанье. Вспыхнула красная сигнальная лампочка, что-то щелкнуло, и в маленькую алюминиевую корзину спланировала прямоугольная розовая карточка.

Пентесилея[25] взяла ее и, видимо, осталась очень довольна.

— Так я и думала… Как только увидела его тогда на улице… С таким выражением лица…

— Что все это значит?

Еще три девушки, помимо Розеллы, заинтересовавшись происходящим, подошли к нам. Ростом пониже Розеллы, но такие свежие, современные, находчивые.

— А это значит, дорогой синьор Буццати, что ты тоже наш, и давно уже. — Она незамедлительно перешла на «ты».

— Я?

Директриса помахала карточкой.

— Послушайте, синьора, здесь какое-то недоразумение. Я не знаю в точности, кто вы. Но хочу быть с вами до конца откровенным… Вы будете смеяться… может быть, до слез… Представляете себе, что я думал? Вернее, в чем меня уверяли?

— В чем?

— В том, что здесь… ну, одним словом… что это Ад. — И я натужно засмеялся.

— Не вижу ничего смешного.

— Но ведь это же была шутка.

— Шутка?

— Здесь все живые. Вы разве не живая? А эти девушки? Следовательно? Разве Ад не на том свете?

— Кто тебе сказал?

Четырех девиц с маленькими, остренькими, лукавыми носиками разговор, видимо, очень забавлял.

Я стал оправдываться:

— Я здесь никогда раньше не был. Каким образом у вас могли оказаться мои данные?

— Ты в этом доме никогда не был? Но город, который ты видишь перед собой, тебе отлично знаком.

Я посмотрел, не узнавая.

— Не видишь, что ли, — Милан! Где, по-твоему, ты находишься?

— Это Милан?

— Конечно, Милан. И Гамбург, Лондон, Амстердам, Чикаго, Токио одновременно. Ну что удивляешься? Уж тебе-то с твоей профессией должно быть известно, что два мира, три, десять миров могут… как бы лучше выразиться?.. сосуществовать в одном и том же месте путем взаимопроникновения… Неужели тебе надо это объяснять?

— А я… Значит, я грешник?

— Думаю — да.

— Что я сделал плохого?

— Не знаю. Не имеет значения. Ты — грешник изначально. Такие типы, как ты, носят в себе Ад с детства, с самого рождения…

Я начал пугаться всерьез.

— А вы, синьора, кто вы?

Девицы захихикали. Она тоже улыбнулась. Смех у них был какой-то странный.

— А может, тебе еще хочется знать, кто такие эти девочки? Не правда ли, прелестные создания? Признайся, они тебе нравятся? Хочешь, я тебе их представлю?

Она явно развеселилась.

— Ад! — не унималась властительница. — Поди-ка сюда, взгляни, ты его узнаешь? Тебе следовало бы чувствовать себя здесь как дома.

Она схватила меня за руку и потащила к окну.

Я с поразительной ясностью увидел внизу весь город, до самых отдаленных окраин. Мутный, синюшный свет уходящего дня угасал, окна домов осветились. Милан, Детройт, Дюссельдорф, Париж, Прага сверкали в этой бредовой мешанине крыш и провалов, и там, в огромном кубке света, метались люди — микробы, подхваченные бегом времени. Устрашающая, величественная машина, ими же созданная, вращалась, перемалывая их, а они не убегали — напротив, толпились, расталкивая друг друга, стремясь первыми угодить в страшную мясорубку.

Инспекторша коснулась моего плеча.

— А ну-ка, пойдем туда. Мои крошки покажут тебе маленькую изящную игру.

Теперь уже все остальные девушки, прежде занятые работой, с визгом и смешками столпились вокруг нас.

Меня привели в соседний зал, заставленный сложнейшей аппаратурой с экранами, напоминающими телевизионные.

Очаровательная Розелла схватилась за рукоятку, похожую в миниатюре на рычаг железнодорожной стрелки, и началось жуткое действо.

За огромным окном раскинулась панорама чудовищного города. Бирмингем? Детройт? Сидней? Осака? Красноярск? Самарканд? Милан? Который из них был Адом?

Вот они передо мной, муравьи, микробы, люди, мечущиеся в неутомимой гонке: куда, зачем? Они бегали, толкались, писали, звонили, спорили, резали, ели, открывали, смотрели, целовались, обнимались, думали, изобретали, рвали, чистили, пачкали. Я видел складки рукавов, дыры на носках, согбенные плечи, морщины вокруг глаз. Да, глаза, пылающие внутренним огнем, в котором были нужда, желания, страдания, тревоги, алчность и страх.

За мной, облокотившись на щиты управления странных машин, стояли захватившие меня в плен властительница и ее подручные.

Она, командирша, подошла ко мне и спросила:

— Видишь?

Впереди, насколько хватал глаз, простиралось море мук человеческих. Я видел, как люди борются, дрожат, смеются, карабкаются, падают, снова карабкаются и вновь падают, расшибаются, разговаривают, улыбаются, плачут, клянутся и — всё в надежде на ту единственную минуту, которая наступит, на историю, которая свершится, на то добро, которое…

Повелительница сказала, обратившись ко мне:

— А теперь — внимание.

Она ухватилась правой рукой за подобие рычага и медленно перевела его. На светящемся циферблате, напоминающем часы, стрелка сдвинулась вправо. И в то же мгновение мириады созданий, населявших город, забурлили, заклокотали, засуетились. Но не здоровая жизнь была в этом движении, а тоска, горячка, исступление, жажда преуспеть, заслужить, выдвинуться, подняться по суетной лесенке к жалким нашим победам. Орды, отчаянно сражающиеся с невидимым чудовищем. Жесты сделались судорожными, лица — напряженными, вымученными, голоса — резкими.

Она еще немного сдвинула рычаг. И тогда те, внизу, подхваченные усиленным порывом, лихорадочно заметались в своих маниакальных устремлениях, а бесстрастные темные шпили их храмов растворились в ночном тумане.

— А вот и он.

Мелодичный голос заставил меня взглянуть на светящийся экран телевизора размером приблизительно метр на семьдесят, где на первом плане показался человек. Здесь был свой рычаг и целый ряд кнопок, которыми оперировала Розелла.

«Он», некто лет сорока пяти, сидел в огромном кабинете (должно быть, важная персона) и отдавал все силы и душу борьбе с невидимым чудовищем.

В данный момент он говорил по телефону.

— Нет, вам это все равно не удастся, какие бы усилия вы ни предпринимали… Согласен, меня бы это устроило… Да, это было в Берне три года назад… на то были важные причины… вы бы могли справиться у моего друга Роже из консорциума или у Саттера… Нет, на этих днях я занят другим… Что? У вас руки чешутся? Вы что, хотите, чтобы у меня были неприятности?..

Вошла секретарша с пачкой бумаг, зазвонил второй телефон, секретарша ответила.