Вот почему привидения — если какая-нибудь злополучная душа и вздумает задержаться на земле — не хотят поселяться с нами, а прячутся в пустующих домах, среди развалин старинных башен, в забытых богом и людьми лесных часовнях или на одиноких скалах, постепенно разрушающихся под ударами морских волн.

В военном параде по случаю годовщины независимости впервые принимало участие соединение, оснащенное атомным оружием.

Был сухой, но пасмурный февральский денек, и тусклый свет падал на закопченные, украшенные флагами фасады домов на главной улице. Грохот открывших парад огромных танков в том месте, где я стоял, против ожиданий был встречен без всякого энтузиазма. При виде великолепных машин с грозно нацеленными пушками и танкистов в кожаных и стальных шлемах, молодцевато выглядывающих из открытых люков, раздались довольно жидкие, вялые аплодисменты. Все взоры были устремлены в сторону площади Парламента, откуда двигались колонны. Ждали чего-то нового.

Танки шли минут сорок пять, и зрители совершенно оглохли от адского шума. Наконец с ужасным грохотом и лязгом прошел последний мастодонт, и проспект опустел. В тишине слышалось теперь лишь хлопанье реющих на ветру флагов.

Почему же больше никто не появлялся? Уже затих вдали грохот танков и умолкли едва доносившиеся сюда звуки встречавших их фанфар, а опустевшая улица все продолжала ждать. Может, получен другой приказ?

Но вот в конце проспекта без всякого шума показалась какая-то штука, за ней вторая, третья, потом еще и еще — целая длинная колонна. У них было по четыре колеса на резиновом ходу, но они, строго говоря, не походили ни на автомашины, ни на грузовики, ни на танки, ни на прочую знакомую технику. Это были какие-то странные крытые повозки весьма необычного и, пожалуй, даже немного забавного вида.

Я стоял совсем близко и хорошо их разглядел. Некоторые по форме напоминали дымоход, другие — солдатский котелок, третьи — походные кухни, четвертые — гробы и так далее. Ни в одной из них не было и капли изящества, которое может облагородить даже самый старый рыдван. Они были сработаны грубо, на скорую руку: я, например, помню, что какая-то боковая дверца была погнута; ее, по-видимому, не удалось плотно закрыть, и она на ходу ударялась о борт, громыхая, как жестянка. Все эти чудища для камуфляжа были окрашены в желтоватый цвет с причудливыми зелеными разводами, словно папоротники. Солдаты по двое сидели чаще всего в кузове, так что видна была только верхняя часть туловища. Они были в обычной форме, в касках с автоматами обычного образца — очевидно, лишь для парада, так же как еще недавно можно было увидеть кавалеристов с саблями и пиками.

Две вещи с первого взгляда производили сильное впечатление: во-первых, то, что эти машины двигались совершенно бесшумно, должно быть, на каком-то невиданном горючем, и, во-вторых, внешний вид сидящих там военных. Это не были, подобно танкистам, рослые, загорелые, здоровые парни, они не улыбались простодушно и браво, но и не выглядели закованными в броню суровости и солдатской муштры. В большинстве эти худощавые молодые люди до странности походили на студентов философского факультета: высоколобые, большеносые, в наушниках, как телеграфисты, многие в очках без оправы. И, судя по манере поведения, эти юноши не желали числиться солдатами. На лицах читалась смутная тревога и покорность судьбе. Те из них, кто не были заняты управлением машиной, озирались по сторонам с каким-то неуверенным и безучастным видом. Только водители странных, похожих на коробки фургонов хоть частично оправдывали ожидания: их головы были защищены прозрачным экраном в форме кубка, расширяющегося кверху, отчего лица казались уродливыми, страшными масками. Мне запомнился ехавший во второй или третьей машине горбун; он сидел выше, чем остальные, — наверно, офицер. Не обращая внимания на толпу, он непрерывно оборачивался назад, чтобы проверить, следуют ли за ним другие машины, словно боялся, что они отстанут, потеряются по дороге.

— Давай жми, Риголетто! — крикнул ему кто-то сверху с балкона.

Он поднял глаза и с вымученной улыбкой помахал кричавшему рукой.

Но больше всего смущал публику крайне жалкий вид движущихся механизмов, хотя все знали, какая адская разрушительная сила заключена в этих консервных банках. Я хочу сказать, что, будь машины побольше, повнушительней, они, может, и не произвели бы такого мрачного и сильного впечатления. Может, этим и объясняется то напряженное, чуть встревоженное любопытство, с которым глядела на них толпа. Ни одного хлопка, ни одного приветственного возгласа…

В тишине мне почудилось, что из загадочных машин доносится — как бы это сказать? — негромкое, размеренное поскрипывание или посвистывание. Звуки эти вызывали в памяти кличи перелетных птиц, однако никаких пернатых поблизости не было. Сперва очень тихие, они постепенно становились все явственнее, отчетливее, но раздавались по-прежнему через равные промежутки времени.

Я взглянул на горбатенького офицера и увидел, что он сдернул наушники и что-то взволнованно шепчет сидящему ниже товарищу. И на других машинах я заметил признаки беспокойства. Видимо, случилось что-то непредвиденное.

И как раз в эту минуту дружно залаяли собаки. Так как окна всех домов были открыты и на подоконниках сидели и стояли зрители, неистовый лай разнесся по всей округе. Что такое с этими псами? Кого они так отчаянно зовут на помощь? Горбун сделал жест, выражавший нетерпение и досаду.

Тут сбоку метнулось что-то темное. Обернувшись, я успел заметить, как из подвального окошечка, приходившегося вровень с землей, выскочили и стремительно бросились врассыпную несколько крыс.

Пожилой господин рядом со мной вытянул руку и пальцем указал на небо. И тогда мы увидели, как над атомными машинами поднялись какие-то странные, совершенно отвесные столбы красноватой пыли, напоминавшие вихревые смерчи торнадо, но не крутящиеся, а неподвижно застывшие в вертикальном положении. В несколько секунд они приняли правильную, четкую форму, и стали значительно плотнее. Описать их довольно трудно: представьте себе дым, стремящийся вверх по высокой фабричной трубе, но только без трубы, в которую он заключен. Пугающие столбы густой пыли, словно чудовищные привидения, поднялись уже метров на тридцать выше крыш, и мы увидели, как верхушка каждого столба стала соединяться с верхушкой соседнего мостиком из той же туманной субстанции, но черной, как сажа. Так образовалось целое переплетение жутких теней, вытянувшееся, насколько хватал глаз, над колонной атомных машин. А запертые в домах собаки продолжали надрывно лаять.

Что стряслось? Парад остановился, и горбатый офицер, спрыгнув с машины, побежал вдоль колонны, выкрикивая какие-то мудреные приказания, вроде бы на иностранном языке.

С плохо скрываемым беспокойством военные засуетились вокруг своих механизмов.

Теперь минареты из тумана или пыли — несомненно, атомные продукты — нависли высоко в небе над толпой; правильность их очертаний была поистине устрашающей. Из подвала выскочила еще одна стайка крыс и, обезумев, кинулась прочь. Но почему же эти высоченные зловещие столбы не шевелились от ветра, яростно трепавшего флаги?

Толпа, охваченная тревогой, все еще молчала. Вдруг прямо против меня резко распахнулось окно, и в нем появилась молодая растрепанная женщина. Увидев перед собой колонны из плотного тумана и соединяющие их воздушные мосты, она на секунду застыла, словно зачарованная непонятным зрелищем, потом в отчаянии заломила руки, и из груди у нее вырвался истошный крик:

— О-о, пресвятая мадонна!

Что это был за голос! Пытаясь держать себя в руках, я подался назад. Последнее, что я увидел, были военные, лихорадочно хлопотавшие вокруг своих вышедших из повиновения машин (позднее я понял, что, как бы ни были бледны и неказисты эти парни, они все же оказались настоящими солдатами). Успею ли я? Сперва я двигался быстрым шагом, стараясь, чтобы никто не заметил моего бегства, потом пустился во весь дух, все быстрее, пока мне не удалось выбраться из давки и свернуть в боковую улицу. За спиной я слышал гул толпы, наконец осознавшей весь ужас происходящего. Началась паника. Только пробежав метров триста, я решил оглянуться: выросшие над огромной черной толпой обезумевших от страха и давящих друг друга людей призрачные красноватые столбы теперь качались, а мосты между ними медленно изгибались и корчились, будто в последнем отчаянном усилии. Эти конвульсивные движения вскоре достигли бешеного ритма. И тогда по улицам меж домов прокатился леденящий душу вопль.