Москва. Больш[ая] Пироговская, 35а, кв. 6

Дорогой Коля,

от тебя нет никаких сведений, и это наводит меня на мысль, что с тобой что-нибудь случилось.

Очень прошу тебя ответить на это письмо телеграммой — здоров ли ты, адрес — и срочно (если возможно, по телеграфу) перевести мне мой гонорар, что ты получил у Бинштока.

Твой Михаил.

P. S. Положение мое тягостно[169].

Москва

Б. Пироговская 35а, кв. 6

Дорогой Коля,

твое письмо от 6.I получил своевременно. Осеннее письмо с отрывком моей повести «La mort des poules»[170] также получено. Извини, что благодарю с опозданием. Убедительно прошу не сердиться за перерывы в переписке. Пожалуйста, пиши чаще. Пожалуйста, не замолкай. Мое последнее молчание вызвано ухудшением моего положения и связанной с этим невозможностью сообщить, что и как писать.

Сообщаю о себе:

все мои литературные произведения погибли, а также и замыслы. Я обречен на молчание и, очень возможно, на полную голодовку. В неимоверно трудных условиях во второй половине 1929 г. я написал пьесу о Мольере. Лучшими специалистами в Москве она была признана самой сильной из моих пяти пьес. Но все данные за то, что ее не пустят на сцену. Мучения с нею продолжаются уже полтора месяца, несмотря на то, что это — Мольер, 17-й век... несмотря на то, что современность в ней я никак не затронул.

Если погибнет эта пьеса, средства спасения у меня нет — я сейчас уже терплю бедствие. Защиты и помощи у меня нет. Совершенно трезво сообщаю: корабль мой тонет, вода идет ко мне на мостик. Нужно мужественно тонуть. Прошу отнестись к моему сообщению внимательно.

Если есть какая-нибудь возможность прислать мой гонорар (банк? чек? Я не знаю как), прошу прислать: у меня нет ни одной копейки. Я надеюсь, конечно, что присылка будет официальной, чтобы не вызвать каких-нибудь неприятностей для нас.

Прошу: побывать у Владимира Львовича Биншток (Boulevard Raspail, 236) и осведомиться — поступает ли гонорар для меня за «Дни Турбиных» (роман)[171]. Прошу: взять у Бинштока и выслать мне прямо в мой адрес два экземпляра окончания моего романа. Срочно!

Прошу — выслать еще отрывки «La mort des poules» желательно с начала.

Жду с нетерпением вестей.

Желаю тебе жить счастливо!

Твой Михаил.

Да: если бы Биншток предложил послать мне гонорар таким образом, как он хотел однажды, — т. е. чтобы я после беготни здесь получил у кого-то взамен причитающихся мне 1000 франков — 80 целковых по его записке — то скажи, что от этого я категорически отказываюсь. Пусть записок не посылает (он прислал мне однажды записку в МОДпис (Моск[овское] Общ[ество] Драм. писателей). Я ее вернул ему).

Если гонорар поступил (а он должен быть), получи его у Бинштока ты.

И уж, пожалуйста, подумай о том, как помочь мне.

Если есть гонорар, и Биншток попросит письмо о том, чтобы деньги получил ты, немедленно пришлю.

Впрочем я сегодня ему пишу. Стилю моих писем, небрежности их прошу не удивляться — замучился, неработоспособен. Очень трудно.

Жена моя шлет тебе привет!

Это письмо отправлено 18.I.

Москва. Б. Пироговская 35/а, кв. 6

Дорогой Коля!

Твое письмо от 27/I получил два дня тому назад. Очень тронут. Книги еще не пришли.

Ты пишешь, что подтверждение получений писем — лучший способ избежать пауз. О, с этим я совершенно согласен! Тем не менее моя переписка запущена. Что поделаешь! Одна из причин пауз та, что я стесняюсь крайне беспокоить тебя!

Мне совершенно необходимы:

1) Еще 2 экземпляра II-й части романа «Дни Турбиных».

2) 2 экз. I-й, выпущенной раньше.

3) 1–2 экз. рижского издания (адрес этого издательства!).

Если мои деньги у тебя еще на руках, возьми из них, сколько нужно, на покупку книг, пересылку и переписку со мной.

4) Подпишись в Бюро вырезок (все, что попадется обо мне), шли мне.

Не сердись за беспокойство. Положение мое трудно и страшно.

Спешу отправить письмо. Ване привет! Жена моя целует тебя. Я видел недавно Николая Леонидовича Гладыревского. Он просил меня написать тебе, что у него нет сведений о его матери[172]. Если что знаешь о ней, не забудь, сообщи мне!

Жду, целую тебя. Михаил.

Москва

Дорогой Коля!

Вчера получил два экземпляра 2-й части «Дни Турбиных». Очень благодарен тебе. Подробное письмо от меня придет вслед за этим.

Твой М.

Москва

Дорогой Коля!

Уведомление из Банка для внешней торговли в Москве о том, что на мое имя пришел перевод на 40 долл., я получил 17.II, а вчера (18.II) получил и самые деньги.

Само собой разумеется, что от получения долларов на руки я немедленно отказался и взял по курсу Госбанка (1 р. 94 коп.) 77 р. 66 коп.

Я признателен тебе за хлопоты и тронут, поблагодари д-ра Сертич (на переводе было написано Сертлич). Теперь так: следующей суммы не высылай до получения моего следующего письма, которое будет отправлено незамедлительно. Мне нужно написать тебе подробно, а сейчас я спешу. Сегодня вечером сяду за письмо, а завтра отправлю.

Целую тебя и благодарю.

Твой Михаил.

Москва. Б. Пироговская 35/а кв. 6

Дорогой Коля,

ты спрашиваешь, интересует ли меня твоя работа? Чрезвычайно интересует! Я получил конспект «Bacterium prodigiosum»[173]. Я рад и горжусь тем, что в самых трудных условиях жизни ты выбился на дорогу. Я помню тебя юношей, всегда любил, а теперь твердо убежден, что ты станешь ученым[174].

Меня интересует не только эта работа, но и то, что ты будешь делать в дальнейшем, и очень ты обрадуешь меня, если будешь присылать все, что выйдет у тебя. Поверь, что никто из твоих знакомых или родных не отнесется более внимательно, чем я, к каждой строчке, сочиненной тобой.

Многие из моих знакомых расспрашивали меня о нашей семье, и меня всегда утешало то, что я мог говорить о твоих больших способностях.

Одна мысль тяготит меня, что, по-видимому, нам никогда не придется в жизни увидеться. Судьба моя была запутанна и страшна. Теперь она приводит меня к молчанию, а для писателя это равносильно смерти.

У меня есть встречный вопрос к тебе: интересует ли тебя моя литературная работа? Это напиши. Если хоть немного интересует, выслушай следующее и, если можно, со вниманием (хотя мой навык и чутье, кажется, подсказывают мне после внимательнейшего чтения твоих писем, что и интерес, и внимание есть):