Опровержение это было напечатано в «Днях» от 24 февраля. — Прим. ред.

Вскоре Булгаков понял, что одержать верх над профессиональными дельцами в газетной дуэли он не сможет. Тем более что и сообщения из ВОКСа, Драмсоюза, юридических консультаций не были утешительными. Вот что писал Булгакову 3 марта 1928 года обслуживавший его опытный юрист И. Я. Рабинович: «Поскольку между Россией и европейскими странами нет конвенции, издание пьесы, равно как и исполнение ее на сцене, никем никому возбраняемо быть не может. Всякий конфликт, который возникает на этой почве, будет на руку лишь тому, кто пожелает воспользоваться отсутствием защиты у автора [...] В частности, с Каганским дело обстоит так. То, что он до сих пор сделал самовольно, и его ссылки на старый договор я считаю лишенными всякого правового основания. Но дело не в этом, а в том, что этот энергичный и чрезвычайно ловкий человек сумел перевести пьесу на немецкий язык, издать ее (им закреплено авторское право в Европе) и зарегистрировать пьесу в Америке, что, опять-таки, создает для нее правовую охрану. Думаю, что и в смысле постановок Каганский, с которым я, как постоянный юрисконсульт Толстого, Щеголева, Замятина, Федина и Лавренева, заключил ряд договоров, многого добьется и лучше кого бы то ни было устроит пьесу в Европе и Америке. Всякий конфликт лишь разрушит все сделанное [...] Поэтому мой совет сводится к тому, чтобы, не порывая с Каганским [...] поставить его под серьезный и основательный контроль [...] В смысле контроля я связался с очень крепкой и солидной театрально-издательской фирмой Берлина...»

Примерно то же самое сообщили Булгакову и юристы из ВОКСа (письмо от 6 марта подписали И. Коринец и И. Рейзин). Ссылаясь на мнения зарубежных издательств, они отмечали, что «при существующих неясностях правовых взаимоотношений» между СССР и Германией в вопросах защиты авторских прав — интересы авторов можно осуществить «только путем индивидуального соглашения какого-нибудь писателя с соответствующими издательствами об авторизации произведений в чужой стране. Такая «авторизация», с одной стороны, может заполнить пробелы, вызванные отсутствием конвенции, с другой стороны, дает писателю гарантию, что его сочинения будут опубликованы в действительно хороших переводах и форме, обеспечивающей авторитет советской литературы перед немецким читателем».

По сути, круг замкнулся. Оказалось, что З. Л. Каганский, овладев незаконно рукописями Булгакова и издав их за рубежом, «защитил» тем самым права автора. А единственной возможностью хоть как-то воздействовать на процесс «использования» рукописей за границей могла быть договоренность с одним или несколькими зарубежными издательствами о защите его авторских прав на невыгодных для автора условиях.

И предложения автору тут же поступили. Солидное берлинское издательство Фишер-Ферлаг (основано в 1886 г.) направило Булгакову письмо (от 28 марта 1928 г.) с предложением о сотрудничестве (видимо, по рекомендации И. Я. Рабиновича). Чтобы как-то смягчить настрой Булгакова в отношении Каганского, немецкое издательство изложило в своем письме содержание «покаянного» заявления самого Каганского:

«Относительно Вашего письма Каганский высказался следующим образом: он никогда не имел намерений нарушить интересы автора и продавать произведение, не уплачивая гонорара. Ваше произведение он получил от одного господина, который выдавал себя за Вашего уполномоченного, и, как видно из письма-векселя между Каганским и этим господином, он произвел платеж в двести долларов, которые, очевидно, этот господин Вам не прислал. Равным образом, он обязался выпустить это произведение за границей и Вам, как автору, уплачивать часть поступающих денег. К сожалению, кажется, судя по Вашему письму, этот уполномоченный не присылал Вам ни платежей, ни сообщения о своем соглашении с г. Каганским. Г-н Каганский действовал в уверенности, что он, на основании этой уплаты и этого соглашения, распоряжается правами перевода и может поэтому перевести это произведение на свой счет, дать его печатать и передать нам права для сцены. Он действовал, как нам кажется, всецело в Ваших интересах, но если Вы держитесь того мнения, что в будущем Вам лучше иметь дело с нами, а не с г. Каганским, то мы делаем Вам следующее предложение:

Вы передаете непосредственно нам право представления Вашей пьесы за границей с тем, что мы Вам будем уплачивать 50% со всех получений за представления, в то время как мы берем на себя полностью все расходы. Думаем, что при такой оплате, и при том, что от первоначальных шагов г. Каганского Вам не только нет никакого убытка, но, напротив, даже польза, в смысле охраны Ваших авторских прав, — такой выход покажется Вам приемлемым».

В сложившейся ситуации Булгакову ничего не оставалось, как принять предложение берлинского издательства. Договор был заключен 13 апреля 1928 года, в котором были определены следующие права сторон:

«1. Господин Булгаков передает издательству С. Фишер полное и исключительное право постановки своего произведения «Дни семьи Турбиных» — «Белая гвардия» во всех странах, кроме России, и одновременно дает ему полномочия принимать меры против противозаконных постановок, заключать последующие договоры со ставящими театрами, согласовывать долю прибыли, получение денег, и на судебное и внесудебное взыскание денег. Издательство же С. Фишер полностью принимает на себя обязательства предлагать это произведение в этих странах к постановке и охранять интересы этого произведения всеми способами.

2. Господин Булгаков получает от поступлений долю прибыли в 50% (пятьдесят процентов) в ежемесячном отчислении, в то время как издательство С. Фишер принимает на себя все расходы, проистекающие из этой деятельности, особенно что касается переводов и продаж...» (см.: Творчество Михаила Булгакова. Кн. 2. С. 358).

Людмила Николаевна (1887–1965) — жена Евгения Ивановича Замятина.

М. А. Булгаков был несколько дней в начале апреля в Ленинграде.

Очевидно, речь идет о писателе и журналисте Владимире Яковлевиче Канторовиче (1901–1977), который весной 1928 г. вернулся из Парижа, где встречался с И. Г. Эренбургом. В ОР РГБ сохранилось письмо Е. И. Замятина к Канторовичу.

Речь идет о художнике Николае Эрнестовиче Радлове (1889–1942).

Пасха в 1928 г. приходилась на 16 апреля.

М. А. Булгаков вместе с женой — Л. Е. Булгаковой-Белозерской посетили в апреле 1928 г. те места (Тифлис-Батум), которые надолго врезались в память писателя. Об этой поездке достаточно подробно написано в воспоминаниях Л. Е. Белозерской.

Вновь обращаем внимание на указанные Булгаковым годы дневника — 1921–1925. Это означает, что не исключены новые находки булгаковских рукописей (возможно, в виде фото и других копий).

М. Горький возвратился в Россию 28 мая 1928 года. Булгаков обратился к нему с просьбой, видимо, чуть позже. Во всяком случае, в архиве писателя сохранились два документа, представляющих исключительный интерес. Первый из них — доверенность писателя на получение его дневника в ОГПУ, выданная Е. П. Пешковой.

Второй документ — записка Е. П. Пешковой Булгакову.

И на этот раз Булгаков не смог выручить свои рукописи из ОГПУ. Его письма к М. Горькому и Е. Пешковой, которые могли бы внести какую-то ясность в этот вопрос, пока не обнаружены. По неподтвержденным сведениям, Булгакову возвратили его рукописи из ОГПУ в промежутке между декабрем 1929 и мартом 1930 гг. после обращения писателя с письмом к А. И. Рыкову.

Любопытно свидетельство о Е. П. Пешковой Ромена Роллана, хотя оно и относится к 1935 году. Пребывая в СССР, на одном из ужинов, где присутствовали такие личности, как Ягода, Радек и прочие «звезды» режима, разговаривал и с Пешковой. «Во время ужина и после него, — записал он в своем дневнике, — я разговаривал со своей соседкой госпожой Екатериной П. Пешковой. Она находится (но скрывает это) в оппозиции ко всему этому окружению. В Красном кресте, которым руководит, она не может, по ее словам, больше ничего делать. Она отчаялась. Она очень враждебно относится к Ягоде и сурово осуждает его» (Вопросы литературы. 1989. № 4. С. 247).

Очевидно, домработница Земских, находившаяся вместе с ними на отдыхе под Каширой. Речь идет о профсоюзе домработниц, защищавших их права.

Эти письма [26.06, 18.08, 18.08, 19.08, 13.10.1928], извлеченные из рукописных воспоминаний Л. Е. Белозерской (ОР РГБ), были прокомментированы ею самой: «У меня сохранилось много разных записок, открыток, посланных М. А. из различных мест. Вот 1928 год. Он едет на юг». Топсон — «это одно из моих многочисленных прозвищ». «Поясню, что такое «тиш, тиш, тиш». Это когда кто-нибудь из нас бушевал, другой так его успокаивал».

И еще приведем здесь одно важное свидетельство Л. Е. Белозерской: «Есть и рисунки. Существовал у нас семейный домовой Рогаш. Он появлялся всегда неожиданно и показывал свои рожки: зря нападал, ворчал, сердился по пустому поводу.

Иногда Рогаш раскаивался и спешил загладить свою вину. На рисунке М. А. он несет мне, Любанге, или сокращенно Банге, кольцо с брильянтом в 5 каратов. Кольцо это, конечно, чисто символическое... Из дорогих вещей М. А. подарил мне хорошие жемчужные серьги, которые в минуту жизни трудную я продала. А вот имя Банга перешло в роман «Мастер и Маргарита». Так зовут любимую собаку Пилата!..»

В это время М. А. Булгаков скорее всего дорабатывал пьесу «Бег», законченную весной 1928 г. и обсужденную в театре. Пьеса была снята с репертуара, но у Булгакова были еще надежды на осень, когда предстояло ее широкое обсуждение с приглашением А. М. Горького. И действительно, обсуждение состоялось. Алексей Максимович Горький говорил 9 октября 1928 г., что он не видит «никакого раскрашивания белых генералов». «Это — превосходнейшая комедия, я ее читал три раза и читал и другим товарищам. Это — пьеса с глубоким, умело скрытым сатирическим содержанием. Хотелось бы, чтобы такая вещь была поставлена на сцене Художественного театра... «Бег» — великолепная вещь, которая будет иметь анафемский успех, уверяю вас». В том же духе выступил и В. И. Немирович-Данченко: «Главрепертком ошибся в своей оценке пьесы, по всей вероятности, потому, что в пьесе очень много комедийного, которое пропадает, когда пьеса читается не на публике»...

11 октября 1928 г. «Правда» сообщила о разрешении постановки «Бега» только в Художественном театре, как и «Дней Турбиных». Но это М. А. Булгаков посчитал победой. Отсюда и такой «бравурный» тон письма от 13 октября 1928 г., написанного «за Харьковом».

Л. Е. Белозерская оборвала цитирование этого письма от 13 октября, дав его завершение в пересказе: «Далее М. А. пишет о декларации, которую надо подавать в фининспекцию. (И приписка: «Не хочу, чтобы выкинули вагон!») Это выражение имеет свою историю. Мой племянник, когда был маленький, необыкновенно капризничал, особенно за едой. “Не хочу”, только и было слышно. Тогда ему сказали: “Ну что ты капризничаешь? Ты уже все съел!” — Тогда он заорал: “Не хочу, чтобы съел!”»

Это одно из моих многочисленных прозвищ. — Прим. Л. Е. Б.

К. Марил — доктор Конрад Марил, директор издательства С. Фишер.

В письме к М. А. Булгакову от 15 сентября 1928 г. Е. И. Замятин напоминал Михаилу Афанасьевичу об обещании дать для альманаха Драмсоюза статью под названием «Премьера». Следует отметить, что эта статья была заказана Булгакову в начале года, а ее сдача предусматривалась в апреле месяце.