— Вы назвали меня предателем, сэр? — вежливо спросил он Твелветри. — Я не обижаюсь, потому что я понес наказание за это преступление. Но я говорю, что вы еще больший предатель, чем я.

— Что вы говорите? — Твелветри выглядел ошеломленным.

— Вы упомянули о близких друзьях, сэр. Ваш собственный ближайший друг майор Сиверли должен предстать перед военно-полевым судом за коррупцию и предательство самого гнусного рода. И я заявляю, что вас должны судить вместе с ним, потому что вы были его соучастником и, если справедливость существует, вы несомненно, там будете. Надеюсь, что вы присоединитесь к майору в аду, и молюсь, чтобы это произошло как можно скорее.

Твелветри проглотил воздух со звуком, который Грей счел бы забавным при других обстоятельствах.

Твелветри замер, его глаза-бусинки выкатились из орбит, затем его лицо передернулось, он вскочил на стол и бросился к Джейми Фрейзеру. Фрейзер отклонился в сторону, и Твелветри, зацепив его вскользь, мешком свалился к ногам Грея.

Мгновение он лежал на полу бесформенной кучей, но потом медленно поднялся, тяжело дыша. Никто не попытался прийти ему на помощь.

Он выпрямился, медленно расправил одежду и направился к Фрейзеру, стоящему посреди комнаты. Он подошел к шотландцу, посмотрел, словно примериваясь и, отступив на шаг, хлопнул Фрейзера голой рукой по лицу со звуком, напоминающим пистолетный выстрел.

— Я жду ваших секундантов, сэр, — сказал он голосом, чуть громче шепота.

Комната и коридор были полны людей, вышедших из курительной, библиотеки и столовой на шум скандала. Они расступились перед Твелветри, словно воды Красного моря, когда он вышел прочь, прямой как шомпол и с остекленелым взглядом.

Майор Тарлтон, сохранивший присутствие духа, вытащил из-за обшлага рукава платок и протянул его Фрейзеру, который вытер им лицо; после удара у него немного слезились глаза и кровоточил нос.

— Я сожалею об этом, — сказал Грей Тарлтону.

Он снова мог дышать, хотя мышцы груди ныли, словно он таскал мешки с камнями. Он оперся рукой о край бильярдного стола, чтобы не упасть и держался на ногах каким-то непостижимым усилием. Он заметил, что каблук Твелветри надорвал сукно на столе.

— Не могу себе представить… — Тарлтон выглядел глубоко несчастным. — Я не могу себе представить, что могло заставить капитана сказать подобные слова. — он развел руки, демонстрируя полнейшую беспомощность.

Фрейзер вернул себе самообладание, хотя, справедливости ради, подумал Грей, он его и не терял, и передал Тарлтону его аккуратно сложенный платок.

— Он сказал так в попытке дискредитировать показания полковника Грея, — сказал он негромко, но достаточно внятно, чтобы быть услышанным всеми людьми в комнате и коридоре. — Но то, что сказал ему я, является правдой. Он якобитский предатель и повинен как в смерти майора Сиверли, так и в измене короне.

— О, — ответил Тарлтон. Он кашлянул и беспомощно обернулся к Грею, который пожал плечами, извиняясь.

Свидетели в коридоре — Грей понял, что слова Фрейзера были обращены именно к ним — начали перешептываться между собой.

— Ваш покорный слуга, сэр, — сказал Фрейзер Тарлтону и, вежливо поклонившись, повернулся и вышел. Он не пошел ко входной двери вслед за Твелветри, а направился к лестнице, по которой поднялся, словно не замечая многочисленных взглядов, направленных в его широкую спину.

Тарлтон снова закашлялся.

— Я хочу сказать, полковник. Не выпьете ли вы со мной стакан бренди в библиотеке.

Грей на мгновение прикрыл глаза, затопленный теплой волной благодарности.

— Охотно, майор, — сказал он. — Это мой любимый напиток, так что можно и пару стаканов.

В конце концов, они выпили бутылку, причем Грей принял львиную долю. Различные друзья Грея постепенно присоединились к ним, сначала осторожно, потом все решительнее, пока более десятка мужчин не собралось вокруг трех маленьких столиков, сдвинутых вместе и заставленных стаканами, кофейными чашками, бутылками, графинами, тарелками с сэндвичами и пирогами. Обсуждение происшествия от осторожных вопросов быстро перешло к громким заявлениям о шокирующей наглости Твелветри и общему признанию его сумасшедшим. Об обвинениях Фрейзера не было сказано ни слова.

Грей понимал, что никто в действительности не считает Твелветри помешанным, но, не будучи готов обсуждать этот вопрос, предпочитал сокрушенно покачивать головой и растерянно соглашаться с этой оценкой.

Конечно, у Твелветри были свои сторонники, хоть и несколько меньше числом; они заняли позиции в курительной комнате, откуда сочился смешанный с дымом поток враждебного бормотания. Лицо мистера Бодли скорбно окаменело, когда стюард доставил в библиотеку поднос со свежим кофе. «Бифштекс» был не чужд спорам джентльменов — это был настоящий лондонский клуб — но персонал не одобрял порчу мебели в качестве аргумента.

Что заставило его это сделать, подумал Грей. Новость расползется по Лондону, как чернильное пятно по белой скатерти, и ее невозможно будет искоренить. Он встал, смутно представляя, что скажет Хэлу, попрощался с Тарлтоном и компанией и пошел, стараясь держаться, ровнее вверх по лестнице к спальням.

Дверь в комнату Фрейзера была открыта и стюард — «Бифштекс» не нанимал горничных — выгребал из камина золу. В комнате было пусто.

— Где мистер Фрейзер? — спросил лорд Джон, положив руку на дверной косяк и внимательно оглядывая комнату, словно крупный шотландец мог затеряться среди мебели.

— Он ушел, сэр, — ответил слуга, с трудом поднимаясь на ноги и почтительно кланяясь. — Он не сказал, куда.

— Спасибо, — сказал Грей после паузы и чуть менее твердо прошел до своей комнаты, где он тщательно закрыл за собой дверь, упал на кровать и уснул.

Я назвал его убийцей. С этой мыслью Грей проснулся через час. Я назвал его убийцей, а он меня пед***… и все же он ударил Фрейзера. Почему?

Потому что Фрейзер прямо и публично обвинил его в измене. Твелветри обязан был бросить вызов, он не мог оставить эти слова без ответа. Обвинение в убийстве может быть простым оскорблением, но не обвинение в государственной измене. И особенно, если оно правдиво.

Конечно. Грей и сам это знал. Но он не мог предположить, что Фрейзер предъявит это обвинение сейчас и таким публичным способом.

Он встал, воспользовался горшком, плеснул немного воды из кувшина на лицо и выпил оставшуюся воду. Почти наступил вечер, в комнате темнело, снизу поднимались сочные ароматы чаепития: жареные сардины, свежие пышки с корицей, лимонные кексы, окорок, бутерброды с огурцом. Он почувствовал внезапный голод.

Грею захотелось спуститься вниз прямо сейчас, но оставались вещи важнее еды. Надо было добиться ясности.

Он не мог сделать это ради меня, эта догадка вызвала сожаление, но он не мог не признать ее правильной. Он достаточно хорошо знал Фрейзера и понимал, что тот не пойдет на такой отчаянный шаг, чтобы просто отвлечь внимание от обвинения Твелветри в содомии, независимо от того, что он сам думал о Грее в этот момент.

Грей понял, что вряд ли угадает мотивы Фрейзера, не спросив его напрямую. И он хорошо себе представлял, куда ушел Фрейзер; говоря по справедливости, было не так много мест, куда он мог уйти.

Справедливость. Существовало достаточно много способов достижения этого загадочного состояния человеческой души. Если рассматривать по мере убывания социальной терпимости: закон, суд, дуэль, убийство.

Он сел на кровать и несколько секунд размышлял. Потом позвонил и попросил бумаги и чернил, написал короткую записку, сложил ее и, не запечатав, отдал слуге с короткой инструкцией о доставке.

Грей сразу почувствовал себя лучше, разгладил мятый шейный платок и отправился на поиски жареных сардин.

Фрейзер, как и предполагал Грей, вернулся в Аргус-хаус. Хэл явился почти сразу вслед за лордом Джоном; он с шумом взбежал по ступеням крыльца и почти вышиб дверь из рук дворецкого.