Он хорошо ее понимал, но решился на один вопрос, чтобы проверить:

— Вы хотите сказать, что эти деньги, даже если они идут через Сиверли, не относятся к числу преступлений, за которые ваш муж хочет призвать майора к суду? И поэтому вы хотите, чтобы я не передавал лорду Джону никаких сведений, способных вывести его на Эдуарда Твелветри?

Она коротко вздохнула.

— Спасибо, мистер Фрейзер. Уверяю вас, любое недоразумение с Эдуардом Твелветри не может не привести к катастрофе.

— Катастрофе для вашего мужа, его брата или вашего отца? — Мягко спросил он и услышал, как прервалось ее дыхание. Однако, через мгновение снова раздался тихий смех.

— Отец всегда говорил, что вы лучший из якобитских агентов, — одобрительно сказала она. — Вы еще… в Деле?

— Нет, — твердо ответил он. — Но именно ваш отец рассказал вам о деньгах. Если бы Пардлоу или Грей знали о них, они упомянули бы об этом, когда мы обсуждали наши планы с полковником Карьером.

Последовал еще один небольшой взрыв веселья, и герцогиня белым пятном поплыла к двери. Она обернулась, прежде чем уйти:

— Если вы сохраните мои секреты, мистер Фрейзер, я буду хранить ваши.

Джейми осторожно вернулся в постель, здесь стоял запах ее духов и тела, он не был неприятным, но тревожил его. Что могло значить ее последнее замечание, хотя после короткого размышления, он решил, что это всего лишь шутка. У него больше не было секретов, которые нужно хранить, кроме одного, но было слишком мало шансов, что она вообще знает о существовании Уильяма, не говоря уже о тайне его отцовства.

Он слышал, как далекий церковный колокол мягко отбил час ночи. Еще только час; его охватило чувство одинокого путника среди глубокой ночи.

Он коротко перебрал в уме, все, что рассказала герцогиня о деньгах Твелветри в Ирландии, но эта информация не была ему полезна здесь, в этом английском гадюшнике. Его мысли замедлялись, прерывались, запутывались и растворялись в темноте. До того, как колокол пробил половину второго, он уже спал.

Джон Грей услышал, как колокол у святой Марии отбил час, и отложил книгу, потирая глаза. Рядом с ним стоял неопрятный поднос с кофейником и грязными чашками в мутных потеках кофе, который поддерживал его в часы его исследований. Но даже кофе не всесилен.

Он прочитал несколько версий легенды о Дикой охоте, собранных в разное время разными представителями власти. Чтение, несомненно, увлекательное, но ни одна из этих историй не имела никакого отношения к фактам в донесениях Карруотерса.

Если бы он не знал Чарли, не видел страсти и настойчивости, с которой он готовил дело Сиверли, у него был бы соблазн отказаться от документа, заключив, что стихотворение попало в пакет по ошибке. Но Грей знал Чарли.

Единственное заключение, которое ему удалось вывести — это то, что Чарли не понимал содержания документа, но знал, что он связан с Сиверли, и, в какой-то степени, важен. И до сих пор не разгадан. Впрочем, у Грея и без того было достаточное количество компрометирующих документов.

С мыслями о диких ордах фей, темных лесах и воплях охотничьих рожков, подхваченных эхом в ночи, он взял свечу и пошел в постель, останавливаясь, чтобы задуть свечи в настенных светильниках в холле. Иногда кто-то из мальчиков просыпался по ночам с криком от боли в животе или кошмара, но сейчас в детской было тихо. В коридоре на втором этаже света не было, но он остановился, услышав тихий звук. Мягкие шаги раздались в конце коридора, приоткрылась дверь, выпустив полоску света. Он мельком увидел Минни, в бледном потоке муслина переступающую через порог, и услышал шепот Хэла.

Не желая, чтобы они его заметили, он быстро поднялся по лестнице на следующий этаж, задул свою свечу и некоторое время стоял в темноте, чтобы дать им время лечь.

Должно быть, один из мальчиков заболел. Он не мог придумать, что еще Минни могла делать вне спальни в такой час.

Он внимательно прислушался, детская находилась над ним, но оттуда не доносилось ни звука, ни шороха в темноте. На нижнем этаже тоже было тихо. Весь дом погрузился в сон. Пожалуй, ему нравилось это чувство одиночества, когда бодрствовал он один — владыка спящего мира. Нет, не совсем спящего… Резкий вскрик разрезал темноту, и Грей споткнулся, словно его схватили за ногу.

Крик не повторился, но его источник был не в детской. Определенно, он раздался из спальни дальше по коридору слева от него. По его сведениям, никто не спал в том конце коридора, кроме Джейми Фрейзера. Двигаясь очень тихо, он пробрался к двери Фрейзера.

Грей слышал тяжелое дыхание человека, пробуждающегося от кошмара. Должен ли он войти? Нет, не должен, сразу же подумал он. Если Джейми не спит, значит он уже прогнал кошмар.

Он собрался уже вернуться к лестнице, когда услышал голос Фрейзера.

— Положи голову мне на колени, девочка, — голос был приглушен дверью. — Возьми меня за руку и мирно спи.

Рот Грея был сухим, руки похолодели. Он не должен был это слышать, ему было стыдно, он не смел двинуться, опасаясь зашуметь.

Потом раздался звук тяжелого тела, резко повернувшегося в постели, а затем приглушенный вздох… или рыдание? Тишина. Он стоял неподвижно, прислушиваясь к своему сердцу, к тиканью напольных часов в холле, к тихим звукам спящего дома. Он отсчитал по секундам минуту, две, три, и поднял ногу, отступая назад. Еще один шаг, а затем шепот, такой сдавленный, что только острый слух позволил ему расслышать слова:

— Иисусе, англичанин. Я не хочу…

Он бы продал свою душу, чтобы утешить Джейми. Но никакого утешения он не мог дать, и он молча стал спускаться по лестнице в темноте.

Фридстул[18]

На следующий день голова Джейми гудела, как пчелиный улей, мысли мелькали с такой скорость, что он не мог ухватиться ни за одну из них. Ему очень нужен был покой, чтобы разобраться во всем этом, но дом гудел, почти как его голова.

Везде сновали слуги. Здесь ужасно, почти как в Версале, подумал он. Горничные и их юные помощницы метались вверх и вниз по черной лестнице со щетками и ведрами, лакей, чистильщики обуви, камердинеры… Он чуть не затоптал молодого камердинера Джона Грея в коридоре минуту назад, когда свернул за угол и обнаружил огромную кипу грязного белья, из-под которой торчали ноги Берда. Парень едва мог что-то видеть перед собой.

Джейми не мог даже тихо отсидеться в своей комнате. Каждую минуту кто-то входил, чтобы проветрить простыни, взбить матрас, развести огонь, принести новые свечи или спросить, не нужно ли заштопать его чулки. Отвязаться было невозможно.

Что мне нужно, так это фридстул, вдруг подумал он. Эта мысль словно освободила его, он встал и решительно направился на поиски, едва избежав столкновения с двумя лакеями, которые поднимали по ступеням крыльца огромный диван, слишком широкий для дверей черного хода.

Не в парк. Помимо необходимости скрываться от Куинна, это место кишело людьми. Но даже не в этом дело — суть фридстула состояла в уединении и одиночестве. Он вернулся в холл и вышел через заднюю дверь в сад.

О фридстуле ему рассказала в прошлом году пожилая монахиня англиканской церкви. Дальняя родственница леди Дансени, сестра Евдокия приехала в Хелуотер, чтобы оправиться от того, что Кук назвал бы обширной отечностью.

Поглядывая на сестру Евдокию, сидящую в плетеном кресле на лужайке и прикрывающую глаза морщинистыми, как у ящерицы, веками, он задавался вопросом, что сказала бы Клэр о состоянии этой дамы. Уж она-то не назвала бы это обширной отечностью, подумал он и невольно улыбнулся при мысли, вспоминая прямолинейность жены при рассмотрении таких диагнозов как подвздошные страсти, ограничения кишечника или то, что один из модных докторов называл «общей телесной расслабленностью».

Сестра страдала от водянки. Он понял это, когда однажды после полудня совершенно неожиданно увидел ее у ограды, хрипло дышащую, с синими губами.