Для обсуждения этого заявления был создан Совет Академии, присутствовали все педагоги и все студенты. Был приглашен Нарком Луначарский, но за занятостью присутствовать не мог. Обсуждение вылилось в митинг^[783].

Эссен покинул пост ректора. К сожалению, заменивший его Маслов проявил себя только тем, что дал уничтожить некоторые картины Рериха и слепки античных статуй из Музея скульптуры при Академии^[784].

Один из группы 23-х — Кушаков — стал впоследствии одним из руководителей ЛОСХа. Некоторые из этой группы вошли в группу Филонова, присоединились к Кибрику, который еще раньше ушел из Академии и перешел к Филонову^[785].

Время уходит на иные пути.

Уже Филонову и его школе нужно идти против волны.

И тем знаменательнее, что в 1929 году в Русском музее организуется персональная выставка. Его работами был занят весь нижний этаж, выходящий на Инженерную улицу. Показано все, что им сделано за долгие годы, — сотни работ.

Кто скажет теперь — почему только к этому году решил художник показать свои работы? Быть может человек, привыкший всю жизнь идти против волны, был увлечен самой трудностью задачи? Или же темы его работ нашли свое выражение в законченных циклах. Авторитет Филонова был настолько высок, и личное его влияние было настолько сильно, что Русский музей отдал свои залы под его полотна.

Но время было иным. Левое искусство везде, во всем Мире.

Для широкого зрителя выставка открыта не была, допускали только художников, самый ограниченный круг людей.

Вопрос о том, показать или не показать картины Филонова народу, обсуждался на специальном Совещании в Русском музее.

В интересных мемуарах Глебовой (однофамилицы сестры художника) есть описание этой дискуссии.

Вопрос был прекращен.

Кто может осуждать прошлое?

Время вновь становилось предвоенным — страна начинала жить нормами военной дисциплины.

Художник тревог мог вызвать тревогу.

Выставка открыта не была.

Конным взводом мчатся годы. Бьет тревогу медь. Глушит медь оркестров, тяжелый, все время нарастающий гул танковых моторов на дорогах Европы.

Еще не объявлены войны.

Смерть Маяковского — неразгаданная смерть. Умирает Малевич. Остается в нашей памяти супрематистом — философом абстрактной живописи.

Уходят почти все те, с которыми Филонов начинал свой путь.

Уже одиночество.

Ученики — не друзья.

Филонов не сдается. Человек, переживший окопы первой мировой войны, митинги революции, долгую борьбу за свою линию в искусстве — верен своей линии.

Именно теперь в 1930 году он пишет самое свое жизнеутверждающее произведение.

«Крестьянин»^[786].

Старый человек, с холодными голубыми глазами под холодным северным небом России.

Под этим холодным небом, по этим синим рекам приплыли в Северный Край его предки — они корчевали леса, копали землю и уходили в нее поколение за поколением.

Крестьянин, привыкший к беде, знающий, что он неотделим от земли, что если его не будет — не будет земли, не будет синих рек, не будет холодного неба над Россией. <…>

У Бальзака блестящий рассказ «Неведомый шедевр».

Если искать литературные параллели образу Филонова, то ближе этой нет. Героя «Неведомого шедевра», героя «Поисков абсолюта» роднят с Мастером неуклонность преследования цели.

Люди, взявшие на себя необычные задачи и павшие под неимоверной тяжестью.

Но в отличие от смерти героя «Неведомого шедевра» — смерть Филонова победна, он пал, защищая город.

Может быть, в памяти автора этих строк образ литературного героя неосознанно слился с образом человека, которого он знал лично. Филонов, каким его помнят люди моего поколения, был замкнут, сдержан.

Он тяжело пережил [19]37-й год — потерю близких^[787].

Мне трудно представить художника молодым. Видимо, надменным он был с молодости, но те, кто помнят первые годы школы, — вспоминают его шутки, его остроумие, его общительность.

Есть еще один литературный пример, на который я хочу сослаться.

«Врата ада» Акутагава Рюноскэ.

Кто взглянул в глаза Рока, навсегда отброшен в неизбежность страдания, неизбежность борьбы, сознание неотвратимости смерти. Законы личной трагедии, постигаемые в символах мирового Рока.

В 1933 году вышла из печати книга Иоффе — «Синтетическая история искусств»^[788].

Иоффе сравнивает живопись Филонова с музыкой композитора-экспрессиониста Шёнберга и поздней прозой Леонида Андреева^[789]. Творчество Леонида Андреева пронизано нотами экспрессионистской взволнованности. Этим сопоставление глубоко оправдано. Андреев метался в душном предгрозовии довоенной России. Осознавал обреченность всего того, что было ему ненавистно, и всего, что было им любимо. Исхода не было. Все падало, упиваясь своим падением.

Мало кто знает, что Леонид Андреев стены своей загородной дачи превратил в галерею черно-белых фресок, перерисовывая на них графику Гойи. Он усиливал мистическое звучание этих офортов.

Графические работы Гойи — самое глубокое произведение романтизма.

Романтизм XIX века прошел мимо великого романтика. Судьбы сходны.

Творчества Леонида Андреева и творчество Филонова близки сознанием катастрофичности жизни.

Нам, ищущим все, что не унесено временем, не ушло с ушедшими, — дорого каждое свидетельство.

Мы подходим к старинному многоэтажному дому. Двери открывает хрупкая, совсем седая женщина^[790]. Комната заставлена скульптурой. — Терракота… Тонированные копии Донателло. Бронзовые статуэтки на столе помнят начало века.

Старые фотографии — на них дамы в пышных платьях с турнюрами, военные, затянутые в мундиры с эполетами. Память о совсем давнем. В углу несколько гипсов и неоконченная резьба по дереву.

«Это работа покойного супруга — и моей дочери, — говорит нам пожилая дама. — Мой покойный супруг тоже был учеником Павла Николаевича».

На стенах — картины.

Большой холст — «Псковщина»^[791].

Эта картина была написана когда-то, давно, ею, двадцатилетней, юной, под руководством старого Мастера.

Любезная хозяйка рассказывает нам, как, сразу же по окончании Академии художеств, переступила она порог мастерской Филонова.

Далекие двадцатые годы. Ее далекая молодость.

Ее посещают молодые искусствоведы.

И молодые писатели.

И старые писатели, умудренные годами и славой.

Они приходят и приходят потому, что когда-то рядом с мольбертом двадцатилетней художницы стоял вдумчивый, внимательный Мастер.

В ней, юной, неопытной пробудил он чувство истории.

«Псковщина».

Нелегкая и трудная истории России.

Женщины России. Русские женщины выдюжили, вынесли все, что посылала им судьба за тысячелетнюю историю, и вынесут, выдюжат все.

Самые любимые картины — те, что созданы под руководством Филонова.

Потом было многое. И работа художника-оформителя^[792]. Поиски заработка. Как и всеми, пережита блокада. Но навсегда осталась в памяти как лучшее воспоминание юности — школа Филонова.

Память о ней — это память о творчестве и юношеских поисках истины.

Хранятся картины.

Хранятся каталоги выставок.

Жизнь разбросала филоновцев, они растеряли друг друга. Люди разных поколений школы часто не знают друг друга.