Вспоминают люди, помнящие Мастера. Воссоздают былое. Исчезает прошлое. Уходит вместе с уходящими.
И в последнюю весну перед войной была какая-то хрупкая неподвижность времени.
Вслушиваясь в последнюю тишину тех дней, предчувствуя и тревожась, как все, писала Анна Ахматова:
«Когда погребают эпоху,
Надгробный псалом не звучит.
Крапиве и чертополоху
Украсить ее предстоит.
И только могильщики лихо
Работают, время не ждет.
И тихо так, Господи, тихо,
Что слышно, как время идет.
* * *
Так вот над погибшим Парижем
Такая стоит тишина…»
[820] Время неподвижно перед концом.
22-е июня. — «Правительственное сообщение».
«Не объявляя войны…»
И заключительные слова:
«Наше дело правое — мы победим».
Единственно возможное и нужное в этот трудный час.
Он были взяты из исторического романа «Дмитрий Донской» Бородина[821].
И сами стали историческими.
Было неизбежно и все же неожиданно.
На той же волне вломился немецкий диктор. Он говорил спесиво, чванливо, считая себя заведомо победителем, не понимая, даже не желая понять душу тех, к кому обращался.
Было так неожиданно, что не сразу стали глушить. Затрещала морзянка — заглушили.
На улицах посуровевшие лица.
Ночью лучи прожекторов, скользящие по небу. Аэростаты заграждения.
Последнее прощание с Филоновым.
Оно было кратким и немногословным. Все как-то понимали, что, возможно, видят его в последний раз. У всех были повестки на руках.
Единственный раз мы застали Филонова за мольбертом. И первый раз он дал краткое пояснение замыслу.
«Эти люди смотрят в будущее, некоторые его уже видят».
Я помню его слова: «Еще до той войны я видел в немецких музеях двуручные мечи — испокон веку военное дело у них налажено как ни у кого. Они всех побьют, но не нас».
Мы попрощались и ушли. Большинство не вернулось совсем.
Блокада
Ученики художника, приезжавшие на побывку с Ленинградского фронта, приходили к Мастеру.
Части, где они служили, перебрасывали по Ладоге под Москву, где решалась судьба войны.
Они встретили Художника уже в наглухо затемненной мастерской. Железная печь-времянка стояла у него, как и у всех ленинградцев, прямо в комнате. Он курил у горящей печи.
Его супруга ходить уже не могла — лежала. Со своим всегдашним рыцарством Художник отдавал ей часть своего блокадного пайка.
Хотел спасти любимого человека, но не спас ни ее, ни себя. Ученикам запомнились его последние слова: «Я не знаю, свидимся ли мы, но я точно знаю, что мы победим».
По словам художника Кушакова, видевшего Филонова в дни блокады, тот сохранял мужество до конца.
За неделю до смерти Филонова они встретились в очереди за граммами блокадного хлеба.
В ответ на жалобы полумертвых, замерзших людей уже смертельно больной, умирающий Филонов нашел в себе силы сказать: «Это временно — России только набирает силы. Скоро мы прогоним врага из своей страны».
Это последние слова художника, дошедшие до автора данных строк.
Филонов умер 3 декабря 1941 года.
Он умер как гражданин и патриот, простудившись на посту, который отвела ему война…
Художник, разделивший с миллионами своих сограждан все страдания беспримерной осады, мог бы разделить и место вечного успокоения в огромной братской могиле на Пискаревском кладбище.
Сестра художника Евдокия Глебова решила похоронить его рядом с могилами родных. Могильщики работали только за хлеб, а оторвать от себя блокадные граммы значило приблизить свою смерть.
Сестра пошла и на это.
Гроб из неоструганных досок сколотил скульптор Суворов (супруг Закликовской — тоже ученик Филонова).
Не все ученики Филонова, оставшиеся в городе, смогли проводить его в последний путь. Транспорта не было, трамваи стояли на заснеженных путях, и идти пешком через весь город — не было сил.
Филонов погребен недалеко от церкви Серафима Саровского на Серафимовском кладбище.
Сейчас на его могиле обелиск черного мрамора.
Мастер ушел от нас, и его эпоха ушла вместе с ним. Что оставил он нам — живым?!
Нам, стоящим перед новыми опасностями и тревогами?
Надежду.
Он оставил нам свою веру в людей и надежду на будущее.
Да не выйдет оно надломленным из наших рук.
Грядущее не приходит.
Оно создается.
Ю. Г. Капитанова (Арапова)[822]
Портрет художника Филонова[823]
Во весь рост — в одной руке палитра — испускает лучи света. В другой кисти — исторгают молнии.
Пишет картину: Скованный Прометей.
Художник стоит на полу или земле, лед — мороз, снег.
Ступни посинели — кровоточат.
Из капель падающей крови зарождаются цветы, тернии розы.
Одежда художника белая — бедная чистая.
// На вывеске на бумаге
«Уроки английского языка худож[ник] Филонов» кв. <…> — (English lessons[824])
Витязь связанный по рукам и ногам.
На живого накладывают доски — погребают, видна яма.
Прометей — молния с неба претворяется в радугу, в кисти, в палитру — сверкает кусок Филоновской живописи.
Цветы — обледенелый иней на стене комнаты. Холодный пар. <…>
Филонов — в руке держит светильник, свечу или головню, поджигает костер.
Филонов — в руке держит кисть, окунает ее в капли крови, в палитру — в форме сердца.
Филонов — пишет Прометея с огнем с факелом.
Коршуны клюют — терзают печень — сердце у Филонова.
Все это превратить в очаг — в жилье, где лежит под саваном умершая жена, Серебрякова (на самом деле она его пережила, будучи парализована, и провожала его гроб, ее везли на санках на кладбище ученики).
Филонов 1941 год осень
[825]Серебрякова была старше Павла Николаевича на 20–25 лет, и он нежно называл ее в нашем присутствии «дочка». Это было трогательно нелепо, но заставляло нас уважать и чтить его чувства.
Ее сын был ровесник Филонову, т. е. — 40–45 лет[826].
Тело лежит прикрытое простыней, коптит лампа.
Едва горит керосинка — стоит чайник: на столе хлеб — «паек» в 100 грамм и две картофелины. 1942 год.
Стоят холсты — окна разбиты, кой-где заткнуты бумагой. Ветер треплет, холод, мороз, свирепо.
Все в белом морозе. Гамма белого.
Лицо его помертвело, один глаз полузакрыт, рот синий. Руки посинели, ноги уже умерли, сердце еще бьется.
Дыханье паром.
Внизу картины предшествие славы — будущее.
Кодак или кинокамера. Глазастое хитрое лицо, наглое той профессиональной наглостью, которая отзывается угодливостью.
Я видела на вечере «У Самойло»[827].
Нева — Петербург — Ленинград — могут быть и памятники.
Лежит полумертвая собака у ног Филонова, перед ней блюдце, шелуха, крошки, очистки картофеля и все.
На стене — ходики, они были расписаны Филоновым.
Шинель его, боевая, военная, может прикрывать труп. Кровать без матраса оклеена газетами «Правдой» или «Лен[инградской] вечеркой».
КРИТИЧЕСКИЕ СТАТЬИ
М. В. Матюшин[828]
Творчество Павла Филонова[829]
Пробудившееся сознание новой меры пространства и предметности дало чудные, странные ростки творчества новых людей в литературе, музыке, живописи и даже в повседневной жизни.
