Въ качествѣ походнаго метръ-д’отеля (достарханчи) сопровождалъ насъ, по назначенію бухарскаго правительства, одинъ эсаулъ-баши, всегда лично вносившій и ставившій предъ княземъ почетное блюдо плова и распоряжавшійся во время стола остальною прислугой. Джентльменскій видъ, манеры и вообще умѣнье держать себя просто, но изящно и всегда съ чувствомъ собственнаго достоинства, сказывались въ этомъ азіятѣ такъ рельефно, что не могли не обратить на себя наше вниманіе. По этому поводу произошелъ у насъ съ княземъ разговоръ, Начавшійся съ высказаннаго мной удивленія, откуда эти азіяты, люди, которыхъ въ Европѣ считаютъ варварами, полудикарями, усваиваютъ себѣ такой тактъ и полныя благороднаго изящества манеры. Мысли, высказанныя въ отвѣтъ на это княземъ, очень понравились мнѣ своею оригинальностью, и мнѣ кажется, что его выводы вовсе не парадоксальны, напротивъ, въ нихъ чувствуется нѣчто основательное; сущность ихъ сводится вотъ къ чему:

Азія искони была и остается доселѣ истинною родиной хорошихъ манеръ, и европейцы вовсе не могутъ считаться ихъ самостоятельными изобрѣтателями: эти манеры, равно какъ и большую часть родовъ нашего спорта, Европа заимствовала у Востока еще съ эпохи Крестовыхъ походовъ. Нѣтъ надобности приводить примѣры необузданной грубости и даже дикости общественныхъ и семейныхъ нравовъ, какими отличалась феодальная Европа до этой знаменательной эпохи: примѣры эти достаточно извѣстны. Съ эпохи Крестовыхъ походовъ являются труверы, трубадуры, миннезингеры, воспѣвающіе не только бранные подвиги рыцарей, но и благородство, изящество и нѣжность чувствованій, въ чемъ они очень сходствуютъ съ поэтами Востока, въ особенности съ арабскими; является турниръ, точно также вынесенный съ Востока, турниръ съ его утонченными формами вѣжливости между противниками, что впослѣдствіи преемственно перешло и къ дуэлямъ.[101] Но заимствовавъ эти формы у Востока, Европа присоединила къ нимъ уже вполнѣ самостоятельно еще одинъ новый и невѣдомый на Востокѣ элементъ, какимъ явилась женщина, — женщина предметъ пѣснопѣній трубадуровъ и миннезингеровъ, женщина царица турнира, и ея присутствіе еще болѣе облагородило и какъ бы освятило формы вѣжливости и изящество манеръ, вынесенныя рыцарями изъ Азіи. Съ присутствіемъ женщины прежній безобразно разгульный пиръ превращается въ балъ, въ раутъ; участіе женщины въ общественной жизни, смягчая нравы, внося въ эту сферу изящество, красоту и грацію, поддерживало на извѣстной высотѣ и изящество манеръ, и формы вѣжливости, не давая забывать ихъ, и такимъ образомъ эти формы мало-по-малу сдѣлались обычными формами общежитія, вошли въ плоть и кровь порядочнаго общества. Но ничто не вѣчно подъ луной… Истинно хорошія манеры погибли въ Европѣ со временъ первой французской революціи, когда, подъ видомъ спартанской простоты и презрѣнія къ аристократизму, водворилась утрированная грубость взаимныхъ отношеній, то же что мы видимъ въ нынѣшнемъ нигилизмѣ. Теперь сохранились только клочки и обрывки прежняго, но и тѣ, подъ вліяніемъ разныхъ новѣйшихъ доктринъ и теченій, съ каждымъ годомъ все болѣе и болѣе утрачиваются, вмѣстѣ съ изяществомъ выраженій разговорнаго языка, даже и въ салонахъ «порядочнаго общества», гдѣ бульварный и закулисный жаргонъ все шире захватываетъ себѣ права гражданства. И вотъ почему, когда здѣсь, въ глубинѣ Азіи, мы сталкиваемся съ истинными ея сынами, ихъ манеры, полныя изящества, простоты и благородства, вдругъ напоминаютъ намъ нѣчто, какъ будто свое старое, хорошо когда-то знакомое, но давно уже забытое, какъ забывается иногда какая-нибудь поэтическая баллада или старый мотивъ, знакомые намъ когда-то въ далекомъ дѣтствѣ, и мы начинаемъ недоумѣвать и удивляться: откуда все это. Да ни откуда; оно тутошное, искони тутъ было и есть, не позабытое, всецѣло сохранившееся. А это только мы позабыли. И потому-то, повторяю, многимъ «европейцамъ» далеко не мѣшало бы поучиться хорошимъ манерамъ у азiятовъ.^{9}

Еще характерная черта.

Понадобилось намъ для вьюковъ кошмы и веревокъ. Послали на базаръ, гдѣ всего этого добра нашлось вдоволь. Отобрали наши посланцы сколько было нужно и спрашиваютъ, что стоитъ.

— Ничего.

— Какъ такъ ничего?

— Ровно ничего не стоитъ. Вы наши гости, вы въ дорогѣ; вамъ въ пути понадобилась вещь, вы ее спрашиваете; мы вамъ даемъ ее потому, что вы наши гости. Мы ничего взять съ васъ за это не можемъ.

— Однако, все же…

— И не спорьте, все равно не возьмемъ.

Нечего дѣлать, пришлось принять необходимое намъ въ подарокъ и отплатить купцамъ халатами. Положимъ, получить халатъ гораздо выгоднѣе, чѣмъ базарную цѣну за такой нехитрый товаръ; но вѣдь купцы не могли же разсчитывать навѣрняка на то, что наша прислуга доведетъ до свѣдѣнія главнаго посла о нежеланіи ихъ получить за уступленный товаръ плату; естественнѣе съ ихъ стороны было бы предположеніе, что прислуга покажетъ товаръ купленнымъ, а деньги положитъ себѣ въ карманъ. Стало быть, тутъ уже прямо проявляется древній азіятскій обычай относительно правъ и обязанностей гостепріимства, обычай подтверждаемый Кораномъ.

Въ Карабахѣ, между прочимъ, впервые довелось мнѣ на опытѣ познакомиться съ отвратительными качествами стоячей воды, свойственными большинству средне-азіятскнхъ «хаузовъ». Хаузъ, это небольшой прудокъ, выкапываемый посрединѣ двора и обыкновенно осѣняемый нѣсколькими старорослыми ветлами. Безъ подобныхъ хаузовъ не обходится здѣсь ни одна мечеть, равно какъ и большая часть медрессе. Вода, проводимая въ нихъ изъ арыковъ, освѣжается рѣдко, а между тѣмъ служитъ къ удовлетворенію всѣхъ домашнихъ надобностей, отъ питья и парки до обязательныхъ омовеній. Утромъ я захотѣлъ было помыться, но чуть поднесъ къ лицу пригоршню воды, какъ меня ошибло ея отвратительнымъ запахомъ органической гнили, смѣшанной съ тухлыми яйцами. Пришлось оставить всякую дальнѣйшую попытку къ умыванью, тѣмъ болѣе, что на требованіе мое перемѣнить воду мнѣ отвѣчали, что другой воды нѣтъ во всемъ мѣстечкѣ и что эту самую мы употребляли и въ нищѣ, и въ чаѣ. Чай однако же былъ беэъ всякаго запаха, равно какъ и шурпа. Оказалось, что въ прокипяченомъ видѣ эта вода утрачиваетъ свой запахъ; но признаюсь, чувство брезгливости послѣ собственнаго опыта уже отбило у меня всякую охоту къ карабахскому чаю.

18-то января.

Выступили съ ночлега въ семь часовъ утра, при сильномъ морозномъ туманѣ, который совершенно скрывалъ не только всю окрестную мѣстность, но и джигитовъ, скакавшихъ шагахъ въ тридцати впереди поѣзда. Путь въ молочно-бѣломъ туманѣ продолжался на разстояніи 2 с половиною ташей (20 верстъ), до селенія Чимъ-курганъ, гдѣ, по распоряженію сопровождавшаго насъ караулъ-беги, назначенъ былъ часовой роздыхъ и завтракъ въ домѣ, уступленномъ для этой цѣли какимъ-то очень зажиточнымъ обывателемъ, который встрѣтилъ насъ предъ своими воротами. Завѣса изъ разноцвѣтныхъ полъ большой палатки, протянутая вдоль айвана (террасы), гдѣ былъ накрытъ достарханъ, а во дворѣ согрѣтыя юрты и зеленыя палатки для нашихъ людей, и тамъ же цѣлый рядъ дымившихся котловъ съ различными снѣдями, все это указывало на богатую радушіемъ встрѣчу. Въ комнатѣ, устланной коврами, вокругъ накрытаго для завтрака стола, стояли даже стулья бухарскаго издѣлія, покрытые зеленою краской и обтянутые одни алымъ сукномъ, а другіе пестрымъ бухарскимъ бархатомъ. Эти стулья потомъ, по обычной манерѣ, надѣтые на руки верховыхъ джигитовъ, были мчимы въ карьеръ мимо нашего поѣзда, по дорогѣ къ слѣдующему пункту роздыха. За завтракомъ, въ качествѣ новыхъ блюдъ, обращали на себя вниманіе вкусная похлебка съ мелко крошенымъ мясомъ и сладкая каша или соломата коричневаго цвѣта, изъ пшеничной муки, заваренная, какъ клейстеръ или какъ молдаванская мамалыга, но не на водѣ, а на одномъ только бараньемъ жирѣ. Не дай Богъ, однако, человѣку страдающему сколько нибудь желудочнымъ катарромъ попробовать хотя чайную ложку этой снѣди: послѣдствіемъ будетъ жесточайшая изжога, не поддающаяся ни содѣ, ни Боткинской карлсбадсвой смѣси, ни пепсину. Тѣ изъ насъ, которые рѣшились отвѣдать этой кашки, проклинали потомъ цѣлый день ея жирно-сладкую память.