Успокоенные юзъ-баши согласились, что это конечно дѣло вполнѣ возможное, но прибавили, что мнѣ, какъ одному изъ представителей русскаго посольства, необходимо было бы предоставить особое почетное мѣсто для зрѣлища, потому что нельзя же смѣшаться съ простымъ народомъ, и что вотъ собственно поэтому и надо бы было доложить его высокостепенству.
Я со своей стороны поспѣшилъ увѣрить ихъ, что еслибъ и пришлось мнѣ попасть на площадь (хотя не знаю попаду ли, такъ какъ не знаю поѣду ли), то я попалъ бы туда никакъ не въ качествѣ одного изъ русскихъ пословъ, а просто частнымъ человѣкомъ, какъ попадаю туда каждый день, ѣдучи на базаръ или съ базара, и что въ такомъ случаѣ я нарочно постарался бы стать гдѣ нибудь за народомъ, такъ, чтобы совсѣмъ не обращать на себя ничьего вниманія.
Юзъ-бапш повидимому совсѣмъ удовольствовались такимъ объясненіемъ и на томъ мы покончили.
….Сегодня, въ одиннадцатомъ часу утра, по обыкновенію, я приказалъ осѣдлать себѣ лошадь и поѣхалъ эа городъ, а къ полудню возвращаясь домой разсчиталъ такъ, чтобы быть на базарѣ, у площади, къ тому времени, какъ по ней будетъ слѣдовать шествіе эмира. Мнѣ удалось это какъ нельзя лучше.
Городская площадь полныыъ-полна была и пѣшимъ, и коннымъ народомъ, столько же по причинѣ праздничнаго дня, сколько и по случаю предстоявшей церемоніи. Отъ урды (цитадели) до самой мечети, вдоль пути слѣдованія, разставлены были шпалерами войска Шаарскаго отряда съ оружіемъ и знаменами.
Въ три четверти двѣнадцатаго въ сторонѣ урды раздалась военная музыка — знакъ, что его высокостепенство уже выѣхалъ изъ дворца, а минутъ чрезъ десять процессія показалась и на базарной площади. Открывали шествіе двое удайчи въ парчевыхъ халатахъ со своими жезлами, ѣхавшіе рядомъ на красиво убранныхъ горячихъ жеребцахъ. Чередуясь одинъ съ другимъ, они мѣрнымъ полураспѣвомъ провозглашали установленную для подобныхъ случаевъ молитву: «хазретъ эмирнинъ исанлик-ля-ригй худа туафикъ гадалятъ берсинъ», то есть «да поможетъ Господь хазрету-эмиру во вся дни его не преступать закона справедливости». И вся масса чалмоноснаго народа, низко склоняя головы и спины, благоговѣйно отвѣчала на это: «Оменъ! оменъ!» (да сбудется!). За удайчами ѣхалъ, одѣтый въ столь же блестящій халатъ, придворный чинъ «селямъ-агасы», непосредственно предшествовавшій эмиру. Кланяясь вмѣсто своего повелителя направо и налѣво народу, онъ повторялъ за хазрета при каждомъ поклонѣ привѣтствіе: «алейкумъ асселямъ», въ чемъ и состоитъ вся его должность.
Самъ же эмиръ, въ бѣлоснѣжной чалмѣ и въ простомъ шаиновомъ халатѣ темныхъ красокъ, являя разительный контрастъ съ яркостью и блескомъ своихъ залитыхъ въ золотую парчу царедворцевъ, ѣхалъ на статномъ ворономъ аргамакѣ, опоясанный кривою саблей, но ѣхалъ молча, неподвижно, съ какимъ-то застывшимъ, какъ бы каменнымъ выраженіемъ лица и большею частью съ потупленными изъ-подъ сумрачныхъ бровей глазами. Но порой какъ бы усталыя вѣки его медлительно подымались, и тогда безразличный взглядъ хазрета, мимо всѣхъ и вся, устремлялся куда-то въ даль, въ неопредѣленное пространство…
Я понимаю, что такое появленіе хазрета своему народу должно производить на его подданныхъ внушительное и жуткое впечатлѣніе страха, смѣшаннаго съ благоговѣніемъ, чтб такъ наглядно выражалось въ этомъ всеобщемъ преклоненіи головъ и въ сдержанныхъ, глухо произносимыхъ всѣмъ народомъ откликахъ «оменъ! оменъ!»
Непосредственно за эмиромъ слѣдовала въ строю конная сотня его тѣлохранителей кулъ-батчей, въ алыхъ чекменяхъ съ галунами, а за сотней, подъ предводительствомъ шигаула Дурбинъ-инака, валомъ валила блистающая золотомъ, лазурью и пурпуромъ пестрая кавалькада всякихъ царедворцевъ, сановниковъ, чиновниковъ, бековъ, біевъ, почетныхъ лицъ и, наконецъ, тутъ же скакали всѣ не находившіеся въ строю офицеры, разряженные въ свои разноцвѣтные форменные костюмы съ русскими коваными эполетами.
По мѣрѣ того какъ эмиръ проѣзжалъ мимо своихъ баталіоновъ, музыка играла ему «встрѣчу», знамена и значки преклонялись, строевые офицеры одною рукой салютовали саблями, а другою прикладывались къ шапкамъ и кланялись, сарбазы по командѣ брали ружья на «караулъ», почтительно потупляя въ то же время свои головы, и народъ, какъ нива, колеблемая вѣтромъ, низко нагибался впередъ, проводя по бородамъ ладонями, и замиралъ въ своемъ глубоко-почтительномъ согбеніи. Одно только «оменъ! оменъ!» какъ глухой рокотъ морскаго прибоя проносилось надъ его приникшими волнами.
Но вотъ приблизился хазретъ къ мечети, и вдругъ, предъ ея порталомъ, на встрѣчу ему грянулъ оглушающій ревъ громадныхъ жестяныхъ трубъ. Однѣ изъ нихъ, сажени въ полторы, коли не двѣ длиной, имѣли совершенно прямую форму съ конически-уширяющимся раструбомъ, въ родѣ петербургскихъ пастушьихъ рожковъ; другія такой же длины, сгибались посерединѣ двойнымъ прямоугольнымъ колѣномъ. Уставясь своими зѣвами прямо въ небеса, трубы эти изрыгали все одну и ту же ревущую ноту, насколько лишь хватало силы въ легкихъ у изнатужившихся донельзя дударей, и ихъ жестокій монотонный ревъ, съ которымъ трудно сравнить что либо, покрывалъ собой всѣ остальные звуки площади.
Я полагаю, что эти трубы если не тѣ же самыя, то навѣрное съ-родни тѣмъ, отъ звука которыхъ нѣкогда пали стѣны іерихонскія.
Хазретъ оставался въ мечети около получаса, и затѣмъ такимъ же порядкомъ возвратился въ аркъ. Войска съ музыкой разошлись по квартирамъ, нарядные офицеры, блестящіе чиновники, біи, казіи и почетныя лица, въ сопровожденіи своихъ джигитовъ, разъѣхались въ разныя стороны, а пѣшій и конный народъ, гуторя и двигаясь волнами, долго еще наполнялъ базарную площадь.
15 января.
Сегодня, въ четыре часа пополудни, состоялся съ обычными церемоніями нашъ прощальный «селямъ» у эмира. Музаффаръ-Эддинъ просилъ князя засвидѣтельствовать генералъ-губернатору его неизмѣнно дружественныя чувства и надежду на дальнѣйшее сохраненіе добрыхъ отношеній Россіи къ Бухарѣ. Затѣмъ, освѣдомись, хорошо ли мы провели время въ Шаарѣ и всѣмъ ли довольны, онъ пожелалъ намъ счастливаго пути и сказалъ, что съ его стороны уже сдѣлано распоряженіе, чтобы на время пребыванія посольства въ бухарскихъ предѣлахъ, какъ въ пути, такъ и во время остановокъ по городамъ, намъ были предоставлены всѣ возможныя удобства. Откланявшись эмиру, мы по приглашенію Дурбинъ-инака, перешли въ помѣщеніе перваначи Остана-куля, гдѣ были приготовлены прощальный достарханъ и подарки отъ эмира всѣмъ членамъ посольства. Вернулись домой въ шестомъ часу вечера.
А Рахметъ-Улла-токсаба такъ и не показался намъ больше, словно въ воду сгинулъ.
16 января.
Выѣздъ нашъ изъ Шаара назначенъ былъ въ девять часовъ утра, но за раздачей прощальныхъ подарковъ едва управились къ началу одиннадцатаго. Одарены были отъ лица нашего оба пристава мурзы юзъ-баши и офицеръ, безсмѣнно державшій почетный караулъ при посольскомъ домѣ, и весь взводъ его сарбазовъ, и эсаулъ-баши со своими кур-башами, и всѣ состоявшіе при насъ бухарскіе джигиты, — всѣмъ досталось по хорошему халату, соотвѣтственно ихъ чинамъ и общественному положенію, а чиновникамъ и офицеру, сверхъ халатовъ, еще и по серебряной вещи, въ родѣ часовъ, портсигаровъ и чарокъ — «на память». Не забыли и маленькаго сынишку эсаула-баши, общаго нашего любимца и пріятеля, которому достались картинки изъ объявленій объ изданіи иллюстрированныхъ журналовъ, а главное весь изобильный остатокъ достархана со всѣми его разнообразными сластями. Князь Витгенштейнъ, какъ старшій представитель посольства, все время лично присутствовалъ при этой раздачѣ и благодарилъ чиновниковъ за ихъ усердіе и предупредительное вниманіе ко всѣмъ надобностямъ посольства. Между прочимъ, когда хорунжій Карамурзаевъ хотѣлъ было, по принятому здѣсь обыкновенію, накинуть халатъ на плечи караульному офицеру, то послѣдній, вѣжливо уклоняясь отъ этой чести, со всею деликатностью свойственною персу, заявилъ князю, что онъ проситъ извинить его, но на эполеты, пожалованные его высокостепенствомъ надѣть халатъ никахъ не можетъ, а потому проситъ позволенія принять столь лестный для него даръ просто изъ рукъ въ руки. Это было до того прелестно и неожиданно, что намъ стоило большаго труда воздержаться отъ веселой улыбки. И въ самомъ дѣлѣ…подумайте только: въ Бухарѣ начинаютъ понимать значеніе эполетъ и пытаются платить намъ тою же монетой!
