Слѣдуя по руслу разлива, мы пересѣкли до семи рукавовъ Кашка-Дарьи, прежде чѣмъ взобрались на крутоватый подъемъ лѣваго берега, вводящій непосредственпо въ самый городъ. На берегу стояла большая толпа народа и молча, солидно созерцала нашъ поѣздъ. Очевидно, что жители знали о предстоящемъ въѣздѣ посольства и вышли посмотрѣть на русскихъ гостей. Здѣсь вѣдь, при скудости развлеченій, каждый подобный случай составляетъ уже предлогъ къ томашѣ, то есть публичному зрѣлищу.
Городъ Чиракчи, разумѣется, весь глинобитный. Кривыя, грязныя улицы обрамлены, большею частью, только стѣнками заборовъ. Рѣдкіе изъ домовъ глядятъ прямо на улицу, и это преимущественно такіе, гдѣ помѣщается какое нибудь ремесленное заведеніе. Мѣстность неровная, такъ что приходится не разъ круто спускаться и еще круче подыматься съ бугра на бугоръ, переѣзжая по жердявымъ унавоженнымъ и очень непрочнымъ мостишкамъ черезъ ручьи и арыки, прежде чѣмъ доберешься до урды, т. е. цитадели или замка, гдѣ живетъ бекъ чиракчинскій. Замокъ этотъ окруженъ четырехстороннею глинобитною стѣной, съ наугольными круглыми башнями такой же вышины какъ и самая стѣна, то есть около трехъ саженъ. Внутри этой ограды находится нѣсколько дворовъ, отдѣленныхъ одинъ отъ другого саклями и невысокими стѣнками, но имѣющихъ между собою сообщеніе посредствомъ калитокъ и узкихъ проходовъ. На одномъ изъ этихъ дворовъ, квадратной формы, гдѣ размѣстилось посольство, предъ отведенными для насъ саклями, была разбита большая цвѣтная палатка, и въ ней стоялъ столъ съ достарханомъ, среди котораго выдѣлялась новинка: груда крашеныхъ въ сандалѣ яицъ, точно у насъ на Святой недѣлѣ.[57] По лѣвую сторону двора, подъ навѣсомъ, покрывавшимъ широкую глинобитную террасу, стояли три палатки, соединенныя между собою и открытыя съ передней стороны. Снаружи онѣ были зеленыя, а внутри красныя, узорчатыя, и въ нихъ постоянно толпилась пестрохалатная прислуга бека, попивая чай, то и дѣло вскипавшій въ мѣдныхъ кумганахъ надъ жаровней, и затягиваясь во всю грудь изъ одного общаго чилима.[58] Среди этихъ челядинцевъ время отъ времени появлялись для отдачи какихъ-то приказаній и задаванія «распеканокъ» все тѣ же махрамъ-баши и эсаулъ-баши, неизмѣнно вооруженные знаками своего достоинства. Остальныя двѣ стѣны нашего двора заняты были конюшенными навѣсами и помѣщеніями для прислуги, а посрединѣ его находился хаузъ, обсаженный старыми ветлами. Сакли наши устланы коврами, окна въ нихъ заклеены тонкою бумагой и снабжены красными кумачевыми занавѣсками; но провести въ этихъ помѣщеніяхъ нѣсколько сутокъ сряду едва ли было бы возможно, не наживъ себѣ ревматизма, — до того велика въ нихъ сырость.
Только что мы пріѣхали, какъ уже явилось къ намъ трое посланцевъ отъ самого эмира выразить посольству привѣтствіе отъ лица своего повелителя. То были бальджуанскій бекъ Рахметъ-Куль-дахта, дарвазскій бекъ Магметъ-Мурадъ-бій и Шараулъ-Массумъ мирахуръ.{6} Всѣ трое были одѣты въ парадные. форменные халаты изъ богато затканной золотомъ мелкотравчатой индійской парчн. Мы принимали ихъ въ палаткѣ, гдѣ стоялъ достарханъ и, послѣ обычно церемоніальныхъ изъявленій и разспросовъ, роспили съ ними по стакану чаю.
Въ пять часовъ дня, по предложенію токсабы, посольство отправилось съ визитомъ къ тюря-джану. Пройдя какимъ-то узенькимъ закоулкомъ налѣво, очутились мы на смежномъ дворѣ, гдѣ предъ длинными крытыми воротами, образующими нѣчто въ родѣ корридора, стояло десятка три челядинцевъ, выстроенныхъ въ одну шеренгу, а въ воротахъ ожидалъ насъ эсаулъ-баши, наискось держа въ рукахъ свой красный посохъ, такъ, какъ, бывало, держала «на караулъ» въ пѣшемъ строю свои карабины кавалерія временъ императора Николая. Предшествуя намъ, этотъ чиновникъ вывелъ насъ изъ-подъ воротъ на третій дворъ, обрамленный кирпичною террасой. Тутъ-то и находится дворецъ бека, который мы видѣли еще съ того берега рѣки.
Двое челядиндевъ распахнули предъ посольствомъ обѣ половинки дверей, и мы вошли въ пріемную залу, гдѣ у самаго входа были встрѣчены тюря-джаномъ. Это худощавый молодой человѣкъ лѣтъ около двадцати, еще безусый и безбородый и очень похожій на своего младшаго брата Сеидъ-Миръ-Мансура, что воспитывается въ Петербургѣ, въ Пажескомъ корпусѣ. Только тотъ здоровый мальчикъ, а у этого какой-то понурый болѣзненный видъ, вслѣдствіе того, что онъ, какъ говорятъ, давно уже страдаетъ перемежающеюся лихорадкой. Выраженіе лица его довольно симпатично и обличаетъ нѣкоторую привычку мыслить, а манера держать себя отличается простотой, безъ малѣйшаго желанія изобразить принца. Одѣтъ онъ былъ въ парчевый халатъ съ мѣховою оторочкой, затканный по бѣлому полю золотыми травами и цвѣтными букетами; пояса не было въ силу нрава, принадлежащаго принцамъ бухарскаго дома, которые обязаны быть подпоясанными только предъ лицомъ своего отца и государя; на головѣ пышно красовалась большая бѣлая чалма изъ индійской кисеи, затканной золотыми листьями.
На привѣтствіе князя Витгенштейна тюря-джанъ отвѣчалъ быстро, скороговоркой и такимъ тономъ, словно бы читалъ по книжкѣ или выкладывалъ передъ учителемъ хорошо затверженный урокъ. Вообще и всѣ послѣдующія реплики его по тону своему были въ такомъ же родѣ.
Князь поочередно представилъ ему членовъ посольства, и тюря-джанъ при этомъ коротко и отрывисто, на англійскій манеръ, пожалъ каждому изъ насъ руку, а затѣмъ всѣхъ пригласилъ къ достархану, занявъ мѣсто во главѣ стола, приготовленнаго съ угощеніями въ этой же комнатѣ.
Зала въ два свѣта довольно высока для глинобитной постройки. Въ лѣвой (сѣверной) стѣнѣ находится нѣсколько дверей, служащихъ въ то же время и нижними окнами, и выходящихъ на наружную террасу, съ которой открывается довольпо красивый видъ на Кашка-Дарью и зарѣчную сторону. Надъ дверями въ той же стѣнѣ идетъ рядъ верхнихъ оконъ нѣсколько меньшаго размѣра, украшенныхъ ажурными гипсовыми рѣшотками, но безъ внутреннихъ стекольчатыхъ рамъ. Полъ былъ застланъ сплошь, но не коврами, а палассаии;[59] деревянный потолокъ обыкновеннаго средне-азіятскаго типа (рядъ балокъ съ положенными на нихъ поперечными и тѣсно одна къ другой примкнутыми жердочками) закрашенъ кубовою краской; стѣны же, начисто выбѣленныя, оставались безо всякихъ лѣпныхъ и живописныхъ украшеній. Вообще обстановка и внутренній видъ этой залы были очень далеки отъ понятія о такъ называемой «восточной роскоши»; напротивъ, на этой простотѣ, переходящей почти въ бѣдность, лежалъ какой то суровый оттѣнокъ.
Намъ предложили чай, который мы поспѣшили поскорѣе допить, такъ какъ бѣдный тюря-джанъ видимо отдавался все болѣе и болѣе чувству неодолимой застѣнчивости. Самъ онъ, за исключеніемъ заученныхъ и уже произнесенныхъ имъ привѣтственныхъ репликъ, не предложилъ во время этого угощенія ни одного, такъ сказать, частнаго или посторонняго вопроса, предоставляя заботу выдумать и предлагать ихъ на долю нашего князя, который, въ свою очередь, тоже не зналъ о чемъ говорить съ нимъ. Такимъ образомъ рѣдкіе и ничего не значащіе вопросы и замѣчанія, въ родѣ того, что Чиракчи, кажется, довольно большой городъ, а Кашка довольно быстрая рѣка, вызывали со стороны тюря-джана односложные утвердительные отвѣты, за которыми съ обѣихъ сторонъ слѣдовали довольно продолжительныя паузы. Наконецъ, допивъ стаканъ, князь заявилъ, что не смѣетъ долѣе отрывать тюря-джана отъ его важныхъ дѣлъ, чему тотъ кажется очень обрадовался — по крайней мѣрѣ монотонно безразличное выраженіе его физіономіи при этомъ нѣсколько оживилось и мы откланялись снова, пожавъ ему по очереди протянутую намъ руку.
Какъ только посольство возвратилось въ свои помѣщенія, на нашъ дворъ привели подарочныхъ лошадей подъ богатыми попонами, въ уздечкахъ, украшенныхъ серебромъ, сердоликами и бирюзой. Князю, какъ старшему послу, было подведено двѣ лошади, остальнымъ но одной и, кромѣ того, всѣмъ членамъ посольства по связкѣ халатовъ и множество всякаго достархана. Всѣ казаки, прислуга и посольскіе джигиты также получили въ подарокъ по адрясовому халату. Затѣмъ человѣкъ двадцать пять челядинцевъ, слѣдуя гуськомъ другъ за другомъ, церемоніально пронесли мимо посольской палатки большія блюда съ горячимъ палау для нашихъ казаковъ и прислуги.
