Всѣ эти колодцы очень глубоки, отъ 10 до 20 и болѣе саженъ. Вода изъ нихъ вытаскивается въ кожаныхъ ведрахъ на волосяной веревкѣ (чумбуръ), пропущенной чрезъ катушку. Когда надо поить стада, пастухъ привязываетъ свободный конецъ чумбура къ лямкѣ, надѣтой на верблюда или лошадь, а чаще всего на ослика; затѣмъ, погрузивъ ведро въ глубину колодца, направляетъ животное по прямой линіи отъ вертящейся катушки, заставляя его такимъ образомъ вытаскивать ведро за ведромъ воду, которая сливается въ глиняный желобъ, окружающій колодезную стѣнку. По слѣдамъ животнаго съ теченіемъ нѣкотораго времени образуется торная тропинка, вдоль которой непремѣнно тянется и желобокъ, оставляемый волочащеюся по эемлѣ веревкой, по длинѣ коего всегда безошибочно можно опредѣлить и глубину колодца. Дотянувъ до конца тропинки, привычный осликъ или верблюдъ останавливается, чтобы дать время пастуху вылить ведро въ водоемъ, и затѣмъ самъ возвращается мѣрнымъ шажкомъ къ колодцу для продолженія своей работы. Но чтобы пользоваться водой этихъ колодцевъ, путешественникъ всегда долженъ запасаться собственнымъ ведромъ и чумбурами, такъ какъ пастухи никогда не оставляютъ этихъ вещей при колодцѣ на общую потребу. Почти каждое огороженное поле имѣетъ свой особый шуръ-кудукъ, а на большихъ участкахъ бываетъ ихъ и по два, и по три — на противоположныхъ концахъ поля и по срединѣ онаго. Въ большинствѣ колодцевъ вода довольно сносная, иногда солоноватая, но безъ противнаго вкуса, и при употребленіи не оставляетъ вредныхъ послѣдствій.
Селеній въ окружности очень мало. На протяженіи около двадцати четырехъ верстъ пути мы видѣли въ сторонѣ отъ дороги всего лишь два небольшіе кишлака, но тѣмъ-то и поразительнѣе это обильное количество пахотныхъ участковъ, рѣшительно вся степь, насколько хватаетъ глазъ, представляется прекрасно обработанною. Въ нѣкоторыхъ мѣстахъ попадались пахари надъ плугомъ, влекомымъ парой воловъ. Плугъ самаго первобытнаго устройства: на одинъ конецъ деревяннаго лемеха насаженъ желѣзный рѣзавъ въ родѣ заступа съ ручкой, за которую держится пахарь, давая направленіе бороздѣ, а другой конецъ прикрѣпляется веревками въ ярму, вотъ и все. Въ общемъ такой плугъ похожъ на большую мотыгу.
Земля, по своей солонцеватости, прежде чѣмъ на ней сѣять, требуетъ здѣсь очень заботливой и неоднократной распашки. Обыкновенно проходятъ участокъ плугомъ по нѣскольку разъ и вдоль и поперегъ, пока почва не разрыхлится въ достаточной мѣрѣ; тогда на участокъ пускаютъ воду, и когда черезъ сутки почва совсѣмъ вберетъ въ себя влагу, то смотрятъ въ какихъ мѣстахъ на поверхности проступила соль. Такія мѣста срѣзываютъ лопатами и заполняютъ землей, взятой съ мѣстъ, гдѣ соли не оказалось, или же глиной изъ стѣнъ разрушенныхъ ветхихъ построекъ. Затѣмъ участокъ унаваживается весь равномѣрно и снова напояется водой. Послѣ этого почва считается уже совсѣмъ готовою подъ засѣвъ. Работы же въ столь позднее время года объясняются тѣмъ, что земледѣды спѣшатъ разрыхлить степную почву въ ожиданіи зимнихъ снѣговъ, которые при весеннемъ таяніи сообщатъ ей большую влажность и тѣмъ облегчатъ послѣдующій трудъ пахаря. Земля эта готовится подъ яровое.
Дорога, по которой мы теперь ѣхали, составляетъ единственный колесный (арбяной) путь изъ Самарканда въ Шахрисебсъ и Карши, но она такъ избита глубокими колеями и рытвинами, что ѣхать по ней — своего рода пытка, а стоитъ свернуть съ колейной дороги нѣсколько шаговъ въ сторону, и ѣдешь прекрасно по твердому грунту, точно по шоссе. Между прочимъ, этотъ путь очень древенъ и даже имѣетъ историческое значеніе: по немъ шелъ Александръ Македонскій въ 329 году, по переправѣ чрезъ Оксусъ (Аму-Дарью), къ Самарканду. Хотя точныхъ указаній на то не имѣется ни у Арріана, ни у Квинта Курція, но по этимъ историкамъ извѣстно, что движеніе на Мараканду было предпринято изъ Наутаки, которую новѣйшіе историки Александра пріурочиваютъ одни къ Карши (Дройзенъ), другіе (Герцбергъ) къ Кешу, то есть въ нынѣшнему Шахрисебсу. Въ обоихъ случаяхъ единственный колесный и возможный для движенія арміи путь къ Самарканду лежитъ на Джамъ, и что Александръ проходилъ именно этою дорогой, въ томъ, мнѣ кажется, убѣждаютъ сохранившіяся до нашихъ дней пріуроченныя къ его имени названія нѣкоторыхъ прилегающихъ къ ней мѣстностей. Такъ, здѣсь есть урочище Искандеръ, кочевье Искандеръ и холмъ (тюбе) Искандеръ.[49]
Верстахъ въ шести отъ границы, въ небольшой котловинѣ, встрѣтилъ насъ старый нашъ знакомецъ токсаба Рахметъ-Улла, высланный эмиромъ на встрѣчу посольству для передачи намъ первыхъ привѣтствій его высокостепенства. Токсаба, въ бѣлой чалмѣ и парчевомъ халатѣ, опоясанный широкимъ поясомъ, съ висѣвшею на немъ кривою хорасанскою саблей, сидѣлъ верхомъ на красивомъ аргамакѣ, впереди свиты изъ разныхъ бухарскихъ чиновниковъ и джигитовъ. Нѣсколько въ сторонѣ отъ этой красивой группы стояли двѣ коляски, присланныя эмиромъ для посольства. При нашемъ приближеніи, токсаба съ бухарцами слѣзли съ лошадей и сдѣлали нѣсколько шаговъ къ намъ на встрѣчу. Мы тоже вышли изъ экипажей и. размѣнялись обоюдными привѣтствіями, которыя сопровождались освѣдомленіями о взаимномъ здоровьѣ и благополучномъ путешествіи, а также о здоровьѣ высокостепеннаго эмира и туркестанскаго генералъ-губернатора. Токсаба объяснилъ, что ему поручено состоять при посольствѣ и сопровождать его до города Шаара, гдѣ въ настоящее время изволитъ имѣть свое благополучное пребываніе его хазретъ-падишахъ (святѣйшій повелитель), и предложилъ намъ пересѣсть въ экипажи его высокостепенства. Нечего дѣлать, пришлось мнѣ разстаться со своимъ удобнымъ и уютнымъ тарантасомъ и садиться вмѣстѣ съ княземъ въ эмирскую коляску, сидѣнье гдѣ было пышно застлано пунсовымъ шелковымъ одѣяломъ на ватѣ; въ ногахъ лежалъ лисій мѣхъ, на спинкѣ большія бархатныя подушки-вальки (мутаки). Сѣли и провалились въ пуховую мякоть. Фу, батюшки, хоть би воротникъ разстегнуть или ременный поясъ распустить что ли, а то просто мочи нѣтъ съ непривычки въ этихъ пуховикахъ!.. Но ничего не подѣлаешь, надо покоряться. Хотя въ воздухѣ было вовсе нехолодно, тѣмъ не менѣе бережно и тщательно укутали насъ и мѣхами, и одѣялами, какъ того требовали условія мѣстнаго этикета, — ибо не подобаетъ «важнымъ людямъ» ѣздить иначе, — нѣсколько разъ при этомъ освѣдомлялись, хорошо ли, удобно ли сидѣть, покойно ли спинѣ и бокамъ, тепло ли ногамъ, не поддуваетъ ли куда и т. д. Намъ оставалось лишь кланяться, благодарить и увѣрять, что все очень хорошо и даже черезчуръ ужъ удобно. Наконецъ, убѣдясь, что насъ спеленали одѣялами, какъ младенцевъ, милѣйшій нашъ токсаба приказалъ поѣзду трогаться.
Въ коляски были запряжены въ каждую по четвернѣ, засѣдланныхъ лошадей: пара въ дышлѣ и пара впереди, на артиллерійскихъ уносахъ. На каждой лошади сидѣло по одному ѣздовому въ чалмѣ и халатѣ, съ нагайками (такъ точно возятъ здѣсь и артиллерійскія орудія). Козлы оставались незанятыми никѣмъ, ибо по мѣстному этикету считается въ высшей степени неприличнымъ, чтобы кто-либо могъ сидѣть въ одномъ экипажѣ спиной къ важнымъ людямъ. Но еслибы важные люди сами вздумали взобраться на козлы, то это, конечно, было бы для нихъ самое высокое въ почетномъ смыслѣ мѣсто. Везти насъ не рысью, а тѣмъ особенно скучнымъ аллюромъ, который называется маленькою трусцой, потому что ѣздить иначе важнымъ людямъ опять-таки неприлично, — на то есть джигиты, чтобы скакать сломя голову; важный же человѣкъ, не желающій ронять свое достоинство, долженъ всегда спѣшить медленно. Такимъ образомъ мелкая трусца есть уже крайняя степень уступки, какая можетъ быть допущена важнымъ человѣкомъ ради поспѣшности.
Верстахъ въ двѣнадцати отъ границы ожидала насъ новая встрѣча. Тюря-джанъ,[50] бекъ чиракчинскій, выслалъ привѣтствовать насъ одного изъ своихъ приближенныхъ чиновниковъ, Баубекъ-бія, почтеннаго бѣлобородаго старца со свитой мелкихъ чиновниковъ и джигитовъ. Опять взаимныя привѣтствія и разспросы о добромъ здоровьѣ генералъ-губернатора и тюря-джана чиракчинскаго, посольства и встрѣчающихъ оное лицъ, — все какъ слѣдуетъ по этикету. Отсюда токсаба поскакалъ впередъ, на мѣсто предстоявшаго намъ ночлега чтобы лично распорядиться достодолжнымъ пріемомъ, а вмѣсто себя оставилъ вамъ Баубекъ-бія. Снова спеленали насъ ватными одѣялами и повезли прежнею трусцой. Впереди и по сторонамъ поѣзда неслась верхами пестрая кавалькада бухарскихъ чиновниковъ и джигитовъ, вооруженныхъ кривыми саблями, а иные клычами.[51]
