— О каком таком согласии может идти речь? — Заведующий сектором посмотрел на меня, как на наивного мальчишку. — Где это вы видели, чтобы ЦК согласовывал с кем-то свои решения? Разве КГБ не подчиняется Центральному Комитету?

Я как-то пропустил мимо ушей намек на всесилие Старой площади, уловив в его словах главное: с моим руководством никто не советовался, и следовательно, от меня не отступились, не бросили на растерзание! Теперь можно было поспорить, а при случае даже огрызнуться.

— Вы сказали, что все факты подтвердились. И даже более того. Следует ли это понимать так, что Драгин в страну не вернется?

Заведующий сектором в очередной раз посмотрел на меня, как на несмышленыша. И сказал, словно вколотил гвозди в доску:

— Драгин вернется! И проведет перевыборную кампанию! И даже будет переизбран на новый срок! А через год уедет по состоянию здоровья.

— А почему не сейчас? — спросил я, поскольку мне были глубоко безразличны все эти номенклатурные игры. — Он же совершил подлог, который мог привести к межгосударственным осложнениям!

— Запомните: никакого подлога не было! — резко сказал заведующий сектором. — Была элементарная техническая ошибка. Бухгалтер торгпредства перепутал номер валютного счета, и он за это будет наказан! А секретарь парткома здесь абсолютно ни при чем!

Ах вот как! Значит, он решил все свалить на одного Исакова, а Драгина представить невинной жертвой недоразумения?! Но как же сам факт перевода валюты со счета торгпредства? А приобретенные дорогие вещи?

— Но он же купил различных товаров почти на три тысячи долларов! — напомнил я. — Это что, тоже «техническая ошибка»?!

— Драгин возместит невольно нанесенный ущерб. А торгпред направит в банк письмо с извинениями и попросит исправить ошибку. И давайте поставим на этом точку.

— Но почему отвечать должен один Исаков? Они же химичили вместе! — не унимался я, хотя Гладышев уже давно толкал меня под столом ногой, давая понять, что мне не следует продолжать эту полемику.

— Послушайте, товарищ Вдовин, — официальным тоном заговорил со мной заведующий сектором. — Вот вы недавно откомандировали из страны гинеколога, который занимался подпольной практикой. И правильно сделали! Можете хоть каждую неделю отправлять из страны специалистов, нарушающих нормы поведения. Мы всегда вас поддержим. Но я категорически вам не советую компрометировать партию!

— Позвольте вам возразить! — с отчаянием обреченного заявил я. — Во-первых, Драгин — это еще не партия! А во-вторых, я всегда считал, что Устав партии — один для всех коммунистов!

— Молодой человек, — снова напомнил мне о разнице в летах и жизненном опыте заведующий сектором, — я почти сорок лет в партии. Вступил в самом начале войны, на фронте. За свою долгую жизнь повидал если не все, то очень многое. Послушайтесь меня, старика, и выкиньте из головы эти демагогические штучки! Устав, конечно, один, но надо уметь его читать!

Что я мог ему на это ответить?

— А теперь у меня вопрос к вам, Евгений Павлович, — переключился на посла заведующий сектором, и я заметил, как Гладышев невольно съежился под его взглядом. — Как могло случиться, что резиденту КГБ удалось вас завербовать?

Теперь пришел черед удивляться Гладышеву. Я увидел, как его лицо побагровело, и понял, что и ему кровь ударила в голову.

— Простите, не понял! — совсем, как я несколько минут назад, только слегка дрогнувшим голосом, сказал Гладышев.

— Вот и мы в Центральном Комитете не поняли, как это вас угораздило написать в КГБ донос на секретаря партийного комитета?! То есть на человека, входящего в номенклатуру секретариата ЦК!

— Никаких доносов я не писал! — возмутился Гладышев. — Я высказал свое личное мнение и до сих пор продолжаю его придерживаться!

Если бы не своеобразие переживаемого нами момента, я бы, наверное, зааплодировал. Но обстановка явно не располагала к такому бурному проявлению чувств. И тем не менее я оценил твердость духа посла и его принципиальность в беседе, которая могла стоить ему если не карьеры, то по крайней мере высочайшего расположения Инстанции.

— Ну ладно, — неожиданно миролюбивым тоном произнес заведующий сектором, — надеюсь, вы сделаете надлежащие выводы из этой беседы.

Нам оставалось только гадать: то ли он отступил перед нашей монолитной позицией, то ли эта старая лиса, поднаторевшая в делах подобного рода, решила не создавать конфликтную ситуацию, а по возвращении в Москву сделать соответствующие оргвыводы.

И вот наступил день, когда советская правительственная делегация на сессии ОАЕ должна была возвращаться в Москву.

Накануне отлета глава делегации провел совещание руководящего состава посольства и других советских учреждений. Он подробно рассказал о работе сессии, о своих беседах с главами африканских делегаций, контактах с присутствовавшими на сессии представителями западных стран.

Дипломаты, сотрудники торгпредства и аппарата экономического советника слушали его с большим интересом, а я откровенно скучал, потому что в этой информации для меня не было ничего нового: наши шифртелеграммы, составленные на основе сведений, поступивших от многочисленных агентов в тех же самых делегациях, были намного содержательнее и существенно отличались от той «лапши», которую главы иностранных делегаций навешали на уши заместителю министра.

Я уж совсем было подумал, что он разомлел от протокольных любезностей, как вдруг он сделал неожиданный и, что меня поразило более всего, совершенно точный вывод из всего увиденного и услышанного на сессии.

Резюмируя сказанное, следует признать, что дела наши на африканском континенте идут неважно. И отдача от тех кредитов, которые мы на весьма льготных условиях предоставили многим странам, значительно меньше той, на которую мы могли бы рассчитывать. Не говоря уже о том, что многие лидеры просто вводят нас в заблуждение по поводу своей политической ориентации, стремятся использовать соперничество между великими державами в своих сугубо националистических интересах…

Он сделал небольшую паузу и обвел собравшихся внимательным взглядом.

— Отсюда напрашивается сакраментальный вопрос: что же нам делать дальше, как добиться укрепления наших позиций?

Я сидел рядом с Гаманцом, прямо перед заместителем министра. Задав свой, как он выразился, сакраментальный вопрос, глава делегации почему-то посмотрел сначала на резидента ГРУ, потом на меня, и на мне задержался. Я расценил это как желание услышать ответ именно от меня и, словно школьник под взглядом старого учителя, не смог промолчать.

— Я полагаю, что нам надо или продолжать делать то, что мы делали на протяжении последних десятилетий, то есть бросать миллионы в эту бездонную бочку и при этом не сетовать на свою злосчастную судьбу, или кардинально пересмотреть нашу внешнеполитическую доктрину в той ее части, которая касается развивающихся стран. Другого выхода у нас просто нет!

В конференц-зале наступила мертвая тишина.

Я никогда не забуду взгляд, которым после этих слов одарил меня заместитель министра. Видимо, в этот момент он вспомнил решения, принятые на недавнем съезде партии, где вновь, как и на всех предыдущих съездах, была отмечена исключительная роль развивающихся стран как третьей составляющей силы мирового революционного процесса, и в который уже раз подтверждена твердая решимость всего советского народа снять с себя последние штаны, лишь бы помочь африканским и прочим соратникам по борьбе с мировым империализмом.

По его глазам я понял, что он и сам отлично понимает, на что мы обрекли себя, приняв эти и другие подобные решения, и его не столько удивляет черная неблагодарность африканцев, сколько наша собственная глупость.

Но как он мог не то что пересматривать, но даже чисто гипотетически обсуждать возможность пересмотра (тем более кардинального!) нашей внешнеполитической доктрины, если она была утверждена съездом партии?! А потому заместитель министра вздохнул и, сославшись на то, что пора собираться в дорогу, закрыл совещание.