— А черт его знает! — пожал плечами Базиленко. — Я и сам понять не могу.

— Вот что, Павел Игнатьевич, — посоветовал я, — попроси в дипмагазине показать тебе копии банковских поручений, по которым они начисляют деньги на лицевые счета…

На следующий день Базиленко заявился ко мне в еще большем возбуждении.

— Ну, дела! — с порога сказал он. — Оказывается, деньги на счет Драгина поступили из торгпредства!

— Из торгпредства? — И на этот раз я был в полном недоумении. — При чем тут торгпредство?

— В том-то все и дело! — с видом начинающего сыщика, которому подфартило распутать сложную аферу, воскликнул Базиленко. — Я тоже сначала не мог сообразить. Тем более что все эти банковские поручения оформлены на двух человек: на Драгина и бухгалтера торгпредства Исакова. Правда, у того суммы раза в три поменьше. Но вот что я обнаружил…

Базиленко положил на стол несколько копий банковских поручений с обведенными красным фломастером десятизначными номерами валютных счетов.

— Вот это — расчетный валютный счет торгпредства, — пояснил он. — А это — клиринговый счет того же торгпредства. Видите, на первый взгляд они идентичны, даже все цифры совпадают! Только порядок несколько иной. Так что я и сам не сразу обнаружил это различие.

— Ну и что из этого следует? — К своему стыду, я ничего не понял из его объяснений.

— Как что? — поразился моей тупости Базиленко, забыв, видимо, что и он не сразу смекнул, что к чему. — Это же чистейшее жульничество! Ведь клиринговый счет предназначен только для безналичных расчетов по торговым операциям, а они снимают с него «живые» деньги для оплаты своих покупок! Если это вскроется, будет большой скандал!

Наконец, и до меня дошел истинный смысл этих операций. Вернее, махинаций, потому что ничего общего с законными финансовыми операциями они не имели.

— На что же они рассчитывали? — спросил я.

— Скорее всего, на помощь банковского компьютера, — предположил Базиленко. — Ему же что расчетный счет, что клиринговый — все едино! Была бы команда!

— Выходит, они воровали у государства?

В знак согласия Базиленко кивнул головой.

— Мы сможем это доказать?

— А как же! — Базиленко был полон энтузиазма. — Я сиял копии со всех документов, которые уличают Драгина и Исакова в незаконном присвоении государственных средств на общую сумму почти четыре тысячи инвалютных рублей.

Оставалось выяснить последний вопрос.

— Но почему Драгин занимался этим вместе с Исаковым?

— Так они же старые друзья, — ответил Базиленко, который, как я давно заметил, неплохо разбирался в том, кто, с кем и почему враждует или дружит. — Работали вместе в Швейцарии. Кстати, как я выяснил, Исаков был оттуда досрочно отозван за какие-то махинации с бензином. Но потом кто-то помог ему снова выехать за границу. Правда, на этот раз не в Европу, а в Африку. Так что ничего удивительного в том, что они сговорились, я не вижу…

Последовавшие за этим события развивались весьма динамично.

В тот же день я доложил послу о результатах проведенного нами расследования.

Двумя часами позже Гладышев вызвал торгпреда и поручил ему тщательно разобраться с использованием клирингового счета для оплаты личных расходов.

Утром следующего дня на стол посла легла объяснительная записка Исакова, в которой он признавался в том, что в сговоре с Дэ-Пэ-Дэ переводил валюту на его и свой счета в дипломатическом магазине, и заверял, что немедленно возместит весь причиненный ущерб. А перед обеденным перерывом к послу зашел Дэ-Пэ-Дэ с заявлением о предоставлении ему очередного отпуска.

Хотя по графику отпуск Дэ-Пэ-Дэ был запланирован на середину лета, посол не стал возражать и дал согласие.

Еще через день Дэ-Пэ-Дэ вместе с семьей вылетел в Москву.

А спустя еще неделю дипломатической почтой мы отправили в Центр все собранные нами материалы о его финансовых злоупотреблениях.

Теперь, когда Дэ-Пэ-Дэ не было в стране, ничто не мешало мне проверить, действительно ли директриса школы являлась автором порочащего меня заявления в ЦК.

Цепь моих логических рассуждений была предельно проста: письмо на Старую площадь, в котором содержатся сведения, касающиеся морального облика резидента КГБ, как и значительная часть переписки по так называемым «персональным делам», должно иметь гриф «секретно», а значит, его копия должна храниться не в парткоме, а в референтуре. А раз так, то ознакомиться с ним я могу только при содействии Захарова.

Теоретически Захаров не имел права знакомить меня с секретной перепиской парткома. Но чего не сделаешь для резидента КГБ, с которым у тебя хорошие личные отношения, тем более, если ты уверен, что он никогда тебя не продаст!

И вот как-то вечером Захаров позвонил мне в кабинет и сказал:

— Михаил Иванович, я приготовил для вас дело, которое вы просили.

Я не говорил Захарову, какой именно документ меня интересует, а попросил показать все дело с секретной перепиской парткома за этот год. Войдя в референтуру, я прошел в одну из кабин, где на столике, освещенном настольной лампой, уже лежала папка с документами. Я начал листать ее с конца.

Как я и предполагал, в мартовской почте интересующего меня письма не оказалось. Зато в февральской почте я почти сразу наткнулся на письмо, адресованное в административный отдел ЦК, в котором было всего четыре строчки:

«При этом направляю на Ваше рассмотрение заявление члена профсоюза Ковалевой Е. В. о недостойном поведении резидента ближних соседей Вдовина М. И. Приложение: по тексту на 3-х листах, только в адрес».

Самого заявления не было, но это уже не имело особого значения: факт подтвердился, характер заявления был ясен, а остальное можно было узнать от самой заявительницы.

На следующий день я доложил послу, что располагаю неопровержимыми доказательствами, что заявление клеветнического характера написала директриса школы. Выслушав меня, посол сказал:

— Я думаю, у нас есть все основания с ней побеседовать и выяснить обстоятельства, побудившие ее написать это заявление.

— Вы считаете это удобным? — на всякий случай спросил я, хотя именно этого мне и хотелось.

— А почему нет? — переспросил посол. — Мы все коммунисты, у Ковалевой есть к вам претензии, пусть выскажет их в моем присутствии. В конце концов, прежде чем подписать ее характеристику, имею я право убедиться в ее порядочности?

— А как на это посмотрит Драгин?

— А мне плевать, как он на это посмотрит! — с нескрываемой неприязнью ответил Гладышев.

— Ну, хорошо, пусть будет по-вашему, — уступил я, хотя, честно говоря, мне не доставляло никакого удовольствия ни видеть Ковалеву, ни тем более с ней разговаривать.

В четыре часа дня я снова сидел в кабинете Гладышева.

Ковалева вошла в кабинет, увидела меня в компании с послом и заметно смутилась. Мне показалось, что она сразу догадалась, с какой целью ее вызвали.

— Садитесь, Елена Валентиновна, — официальным тоном пригласил ее Гладышев. — Секретарь профкома представил на вас характеристику, — с этими словами он взял со стола два листа с машинописным текстом, скрепленные канцелярской скрепкой. — Полагаю, что вы дали согласие на продление вашей командировки?

— Да, Евгений Павлович, — едва слышно ответила она.

По установившейся в посольстве традиции на всех праздничных мероприятиях всегда выступали школьники. Организатором подобных выступлений была директриса, и мне неоднократно приходилось слышать ее властный, хорошо поставленный голос, которым она отдавала различные команды. Но сейчас ее невозможно было узнать: поникшая фигура, смиренная поза, тихий голос.

Гладышев положил на стол ее характеристику.

— Тогда у меня есть к вам несколько вопросов. Мне известно, что вы написали заявление, в котором утверждаете, что советник Вдовин, — он кивнул в мою сторону, — домогался вашей близости. Я хотел бы услышать от вас, где, когда и при каких обстоятельствах имели место эти домогательства?