Вовка только глянул на отца исподлобья и даже не удостоил ответа.

— Ну так вот, я не могу остаться в Москве, потому что еще не закончил свои разведывательные дела.

— Какие дела? — Вовке, видимо, показалось, что он ослышался.

— Разведывательные, — повторил отец.

— Так ты что — разведчик? — шепотом спросил Вовка, хотя разговор этот происходил дома, и кроме них, в квартире никого не было.

— Да, — шепотом ответил отец.

— Что же ты раньше темнил?! — возмутился Вовка. — Я же помню, что ты был чекистом! А потом вдруг стал каким-то дипломатом. Я же думал, что ты проштрафился и тебя выгнали. Я же уважать тебя перестал! — он обнял отца и заплакал.

Поплакав, он вытер глаза и спросил:

— А мама знает, что ты разведчик?

— Конечно, знает, — успокоил его отец. — Как же мама может об этом не знать?

Вечером, перед тем, как заснуть, Вовка позвал мать и, прижавшись губами к ее уху, спросил:

— Мама, а правда наш папа разведчик?

— Правда, сынок, — сказала мама и погладила его по голове.

На следующий день Вовка пошел в школу, и за все последующие годы никаких проблем с учебой у него никогда не возникало.

Моя задача была несколько легче, потому что, по некоторым моим наблюдениям, Иришка давно смекнула, чем занимаются ее родители.

И потому, памятуя о позитивном результате, которого в свое время добился мой коллега, я решил: если придется оставлять Иришку в Москве, и на этой почве возникнет какой-нибудь конфликт, посвятить ее в тайну своей профессии.

А пока я не стал портить себе и ей настроение и пообещал:

— Хорошо, я постараюсь, чтобы мы были вместе.

— Постарайся, папочка, — недоверчиво сказала дочь, словно предчувствуя, что в этот раз я могу ее обмануть.

На следующий день я к девяти утра поехал на работу.

Для каждого разведчика приезд в Москву в отпуск или после окончания командировки — это всегда событие. Иногда торжественное и радостное, иногда малоприятное и печальное, но всегда волнующее, потому что трудно заранее предугадать, как тебя встретят в штаб-квартире разведки, как оценят проделанную тобой работу и (главное!) как решат твою дальнейшую судьбу.

Достигнутые результаты — это одно, а их объективная оценка — совсем другое! И не всегда, к сожалению, между ними ставится знак равенства!

В моей практике тоже не все и не всегда было гладко. Иногда случались забавные, а то и просто анекдотические ситуации.

Запомнился прием, оказанный мне начальником отдела, когда я приехал в первый отпуск из своей первой африканской командировки.

Надо сказать, что летел я в Москву на крыльях как в прямом, так и в переносном смысле, а на работу шел в приподнятом настроении. А приподнятым оно было от ощущения, что я хорошо поработал и оправдал возлагавшиеся на меня надежды.

И в самом деле, мне было, чем гордиться: всего за полтора года я сумел завербовать инспектора дорожной полиции и продвинуть его в контрразведку, мне удалось привлечь к сотрудничеству шефа личной канцелярии президента, а за одно это я мог рассчитывать если не на государственную награду, то, по крайней мере, на благодарность начальника разведки, и плюс ко всему у меня была реальная возможность завербовать французского советника, с которым я познакомился при комических обстоятельствах на обеде у президента спортивного клуба.

А тут еще, как только я свернул с Лубянки в Фуркасовский переулок, внезапно грянул духовой оркестр! Впечатление было такое, словно это меня встречали с музыкой, как героя. Правда, тут же оказалось, что на Малой Лубянке стоят автобусы, а духовой оркестр играет на проводах очередной смены в пионерский лагерь. Но все равно, даже в этом нечаянном совпадении была какая-то символика, и теперь мне не хватало только белого коня, чтобы на нем въехать прямо в пятый подъезд.

Сначала все было превосходно: непосредственный начальник встретил меня объятиями, тут же доложил начальнику отдела о моем прибытии, и через пару минут мы уже входили в кабинет полковника.

И тут меня огорошили, ударили обухом по голове, размазали по стене, стерли в порошок!

Не успели мы сесть за приставной столик, как начальник отдела обрушил на меня поток самой отборной брани! Какими словами он только меня не обзывал!

Я буквально опешил от неожиданности и в полном смятении посмотрел на своего непосредственного начальника. У того на лице было написано абсолютное недоумение, поскольку он тоже, видимо, рассчитывал совсем на иной прием.

А полковник тем временем, назвав меня бездельником и бездарью, заявил, что меня следует отозвать из командировки и в назидание другим примерно наказать.

Я уже не знал, что и подумать, как вдруг в потоке брани и угроз стал улавливать отдельные слова, детали каких-то происшествий, о которых не имел ни малейшего представления. Постепенно я стал догадываться, что полковник, видимо, с кем-то меня путает, поскольку речь пошла о каком-то машиностроительном заводе, а в африканской стране не то что машиностроительного, но вообще никаких заводов и в помине не было, о каких-то совершенно мне неизвестных специалистах, которые творили Бог знает что и с которыми я, якобы, никак не мог справиться. По всему выходило, что полковник бранит сотрудника, работающего под прикрытием аппарата ГКСС, в то время как я трудился под «крышей» консульского отдела!

В конце концов я догадался, что речь вообще идет не об африканской стране, из которой я прибыл, а об Индии!

Как только я это уяснил, я моментально успокоился и даже позволил себе немного расслабиться: какой смысл нервничать, если вся брань адресована какому-то другому человеку и рано или поздно это станет очевидно и тому, кто бранит?

Я снова посмотрел на моего непосредственного начальника, и по его лицу понял, что он тоже обо всем догадался, но не решается прервать вошедшего в раж полковника, чтобы не ставить того в неловкое положение. Так мы и слушали всю эту брань, пока в кабинет неожиданно не зашел начальник соседнего отдела.

Увидев, что его коллега занят, он извинился, что прерывает наш разговор, и напомнил, что через полчаса они должны быть на каком-то совещании.

Начальник моего отдела предложил ему задержаться на несколько минут, подождать, пока он закончит беседу, и вместе пойти на совещание.

И тут мой непосредственный начальник, воспользовавшись необходимостью представить меня, чтобы начальник соседнего отдела не чувствовал себя посторонним и понял, что к чему, сказал:

— Это капитан Вдовин. Приехал из Африки в отпуск.

Эти несколько слов изменили все! Полковник сразу сориентировался и, как только беседа возобновилась, не моргнув глазом и ничего не сказав в свое оправдание, переключил невидимый регистр. Словно до этой минуты не было произнесено ни одного бранного слова, в самых восторженных выражениях он принялся хвалить меня за проделанную работу, назвал гордостью отдела, сказал, что на меня должны равняться не только молодые, но и зрелые сотрудники, а в конце дал указание подготовить представление о моем поощрении.

Когда мы вышли из его кабинета, мой непосредственный начальник вытер пот со лба и восхищенно сказал:

— Ну, Михаил, ты просто молодец! Как это ты сдержался? Я думал, ты сорвешься и начнешь оправдываться!

Я уже окончательно пришел в себя после того, как меня сначала бросили в зловонную пропасть, а потом вознесли на сверкающую вершину, а потому сделал вид, что ничего не случилось.

— А чего оправдываться? Я сразу понял, что он меня с кем-то перепутал.

А про себя подумал: как часто наше благополучие и наша репутация зависят от забывчивости или самодурства наших начальников! Ведь стоило мне возразить или как-то прокомментировать монолог начальника отдела, и он бы мне никогда не простил, что я унизил его, да еще в присутствии третьих лиц!

После этой, да и многих других подобных историй, свидетелем или участником которых мне довелось быть за годы служебной карьеры, я приучил себя к мысли: что бы ты ни сделал, каких бы выдающихся результатов в работе ни добился, никогда не надо заранее ждать благодарности или награды! Надо работать, а все остальное — суета, недостойная порядочного человека!