Именно такой вариант и был подготовлен перед тем, как осуществить вербовку «Рокки». И когда он спросил, когда и где мы с ним встретимся, в моем распоряжении уже был готовый вариант, и поэтому я сразу назвал ему время и адрес.
Через два дня я ждал его на квартире того самого хирурга, который делал ему операцию, а потом информировал нас о пребывании братьев в госпитале.
Эта квартира была выбрана нами не случайно. Мало того, что она располагалась в многоквартирном доме, где проживали иностранные специалисты из разных стран, а вместе с ними и местные граждане. «Рокки» всегда мог объяснить посещение этой квартиры тем, что хирург продолжает его послеоперационное лечение. Кстати, так оно и было на самом деле: «Рокки» периодически ходил в госпиталь на различные процедуры, поскольку ранение время от времени давало о себе знать и ему приходилось обращаться к врачам.
Ровно в двадцать один час раздался звонок, хирург открыл дверь и проводил «Рокки» в маленькую комнатку, являвшуюся одновременно кабинетом и гостиной. Здесь стояли диван, два кресла, журнальный столик, кассетный магнитофон, подаренный нами хирургу за его помощь советской разведке, напольный вентилятор и небольшой бар-холодильник, в котором охлаждались различные алкогольные и безалкогольные напитки.
Окна были завешены плотными занавесками, вентилятор бесшумно поворачивался из стороны в сторону, равномерно разгоняя воздух по всем углам, из кассетника звучал мой любимый саксофон — все располагало для интимной беседы.
Но самый лучший способ расположить к себе человека, особенно зажатого в тиски нужды — не тратя лишних слов, решить его материальные проблемы! Что я и сделал: сразу же достал из кейса пакет с деньгами и протянул «Рокки».
— Здесь ровно сто тысяч. Это часть нашей задолженности за время, прошедшее после гибели Мустафы. А всю сумму я не даю вам сразу потому, чтобы вы не тратили много денег и не попали под подозрение.
Как и несуществующая «задолженность», забота о безопасности «Рокки» была только частью правды. А вся правда состояла в том, что нам хотелось растянуть удовольствие и, выдавая «Рокки» деньги частями, закрепить с ним контакт и получить от него как можно больше информации, чтобы у него не возникло желания прервать с нами отношения.
— Спасибо, — ответил «Рокки», пряча деньги в карман.
Я заметил, что его глаза, как и во время беседы в библиотеке, снова наполнились слезами.
— Я должен написать расписку? — спросил он.
— Это не обязательно, — сказал я, хотя расписка была, конечно, необходима. И не потому, что мне не поверили бы на слово, что я вручил «Рокки» именно ту сумму, которая лежала в пакете, а потому, что расписка в получении денег являлась одним из доказательств, подтверждающих его контакт с советской разведкой. — Но если вы хотите написать расписку, пожалуйста!
С этими словами я вынул из нагрудного карманчика сорочки заранее припасенную визитную карточку и протянул ее «Рокки».
— Можете писать на обороте.
«Рокки» достал ручку, написал сумму цифрами и прописью, а ниже поставил дату. Перед тем, как расписаться, он на мгновение задумался и спросил:
— Какую подпись я должен поставить?
В другой обстановке я, наверное, посоветовал бы ему действовать так, как его учили в полицейской школе, но сейчас я с максимально доступным мне безразличием в голосе сказал:
— Это не принципиально. Можете расписаться, как хотите.
Какое значение имела его подпись, если расписка написана его рукой, да еще на визитной карточке советского дипломата, известного к тому же своей причастностью к разведке?..
За тысячелетнюю историю разведки придумано много самых разнообразных способов выведения информации. От самых примитивных, когда разведчик задает вопросы, как говорится, «в лоб», не заботясь о том, чтобы хоть как-то замаскировать свой интерес и соблюсти элементарную этику, до самых изощренных, когда его собеседник даже не догадывается, что является участником разведывательного процесса, а каждое сказанное им слово — не просто вибрация воздуха, а самая настоящая разведывательная информация.
Все зависит исключительно от квалификации разведчика, времени и условий, в которых ему приходится заниматься своим ремеслом.
Что касается меня, то я взял себе за правило, даже беседуя с самым опытным и надежным агентом, который давно все понимает и перед которым, казалось бы, нет никакого смысла разыгрывать спектакль и изображать из себя невинность, никогда не задавать прямых вопросов, а стараться построить беседу таким образом, чтобы она выглядела как обмен мнениями между двумя равноправными и уважающими друг друга людьми, стремящимися общими усилиями разобраться в интересующей их проблеме и найти ей взаимовыгодное решение.
Этим же принципом я руководствовался и при первых беседах с «Рокки», тем более что он еще не был полноценным агентом и мне только предстояло постепенно вовлечь его в разведывательную работу. И притом сделать это требовалось по возможности деликатно, не ущемляя его достоинства и не напоминая ему, что отныне он находится в полной зависимости от меня и той службы, которую я представляю.
Искреннее уважение к агенту, даже если он того не очень заслуживает — залог его длительной и продуктивной работы на благо разведки. Без такого уважения, без учета возможностей и интересов самого агента, ничего путного из сотрудничества с ним не получится!..
Прошло лет семь после окончания моей первой командировки в африканскую страну, и завербованный мной там агент, тот самый инспектор дорожной полиции, который впоследствии стал одним из руководителей контрразведки, получил назначение на дипломатическую работу во Францию. Естественно, занимая высокий пост в посольстве, он должен был стать нам еще полезнее, чем тогда, когда работал в своей стране, поскольку это давало ему возможность обзавестись обширными связями в дипкорпусе, поддерживать официальные контакты с сотрудниками французских спецслужб и таким образом собирать ценную информацию.
На него возлагались большие надежды, однако действительность их опровергла: уже вскоре после восстановления связи сотрудник резидентуры КГБ в Париже стал жаловаться на недисциплинированность агента, его трудный характер, обвинять его во всех смертных грехах, а спустя несколько месяцев заявил, что агент вообще отказывается от дальнейшего сотрудничества.
Возникла реальная угроза потерять ценного источника.
Я работал тогда в натовской стране, и Центр поручил мне вылететь в Париж, встретиться с агентом и разобраться в причинах его нежелания работать с нами. Выбор пал на меня, потому что самые дружеские и доверительные отношения складываются, как правило, между агентом и тем разведчиком, который его завербовал, и Центр рассчитывал, что это позволит мне лучше, чем кому-либо другому, разобраться в ситуации и отговорить агента от нежелательных поступков.
Уже первая беседа с работником, принявшим агента на связь, дала мне большую пищу для размышлений. Не только в манере общения, но и во всем облике моего коллеги было столько снобизма, столько пренебрежения к «какому-то там африканцу», что не составляло большого труда догадаться, кто является истинным виновником конфликта.
Но я не стал сразу высказывать своих соображений, решив сначала увидеться с агентом и из первых рук получить недостающую часть информации.
Париж — не Африка, и мне пришлось изрядно попотеть, прежде чем я нашел возможность встретиться и переговорить с агентом: он перестал выходить на встречи, и я дважды напрасно тратил время на проверку и затем ждал его на обусловленном месте.
В итоге мне ничего не оставалось, как, пользуясь своим временным пребыванием во Франции и тем, что я еще не успел примелькаться, нагрянуть к нему вечером прямо домой. Этот визит был, конечно, связан с определенным риском, но, если честно, то этот риск был не так уже велик, потому что агент жил в неохраняемом доме, да к тому же и семьи его в этот момент не было в Париже.
