Что касается виски, то тут не было никакого подвоха. Гэри даже не стал жмотничать и подарил не какую-то там «Белую лошадь» или «Длинного Джона», и даже не «Джонни Уолкера», а двенадцатилетней выдержки янтарный напиток, который весьма уважал Фидель Кастро и некоторые другие наши самые верные союзники по социалистическому лагерю.

Придя к выводу, что Копленд явно хотел омрачить наш праздник (не мог же я в самом деле предположить, что с его стороны это была чистая импровизация или тем более хулиганство!), я затаил на него обиду и решил при первом же удобном случае обязательно с ним расквитаться…

И все-таки в одном Копленд был прав: мы действительно отметили шестидесятилетие внешней разведки, только, конечно, не у меня дома (такую глупость может себе позволить полный идиот!), а в посольстве, и не двадцатого декабря, а накануне. И отметили таким образом, что даже в посольстве мало кто догадался, какое мероприятие проводилось в этот день в помещении резидентуры.

Еще за несколько дней я предупредил посла, чтобы он не назначал никаких мероприятий на это утро.

Посол был растроган моим приглашением, потому что это было проявлением абсолютного доверия к нему и готовности впредь и навсегда сотрудничать с ним самым тесным образом. Он был растроган вдвойне, потому что (он сам мне это сказал) до этого его никогда и никто, в том числе и Игорь Матвеев, не приглашал на подобные мероприятия. Он только поинтересовался, кого еще я собираюсь пригласить.

Когда я объяснил, что на такие торжества разрешается приглашать только посла и секретаря парткома (профкома), естественно, если он этого заслуживает, и спросил его совета, стоит ли приглашать Дэ-Пэ-Дэ, Гладышев понимающе посмотрел на меня и улыбнулся.

— Раз вы меня об этом спрашиваете, значит, вам не хочется приглашать Драгина?

— Не хочется, — честно ответил я.

— Ну что ж — вы хозяин, и это ваше право, — дипломатично ответил Гладышев, и в его словах я уловил явное совпадение наших взглядов на секретаря парткома и его место в коллективе посольства.

За десять минут до назначенного времени я позвонил послу и напомнил, что собираюсь за ним зайти. Гладышев подтвердил свою готовность, и ровно в десять я проводил его в резидентуру.

Вверенный мне личный состав встретил посла стоя. Гладышев окинул оценивающим взглядом рабочую комнату и застыл в изумлении, едва не открыв рот. А изумил его не накрытый женой Ноздрина стол, хотя на нем были художественно расставлены приготовленные Асмик Хачикян, пользовавшейся заслуженной славой великолепного кулинара, и другими женами блюда, от одного запаха и внешнего вида которых можно было захлебнуться слюнками (посол за свою карьеру видел и не такое!), а совсем иное.

Дело в том, что Колповский заблаговременно извлек из шкафов и всевозможных футляров, расставил на полках и включил всю свою многоцелевую аппаратуру. И вот теперь она вращала антеннами, светилась экранами и шкалами, мигала разноцветными огоньками сканеров, попискивала, потрескивала, пощелкивала и вообще всячески демонстрировала свои непонятные и оттого еще более впечатляющие возможности в борьбе с происками вражеских спецслужб.

Но это был только первый акт хорошо отрежиссированного спектакля! Во втором акте я зачитал поступившие из Центра поздравления от руководства ведомства и разведки, в которых делались ссылки на поздравления и добрые пожелания Центрального Комитета, Совета Министров и Президиума Верховного Совета, а затем огласил несколько приказов по личному составу: Хачикяну было присвоено очередное воинское звание «подполковник», Колповскому — «капитан», кроме этого Хачикян получил благодарность председателя КГБ, а Лавренов и Базиленко — благодарности начальника разведки за самоотверженную работу в условиях кризисной ситуации.

В конце я скромно сообщил собравшимся, что меня наградили медалью «За безупречную службу» 1-й степени. Этой медалью награждались сотрудники, прослужившие верой и правдой двадцать лет, не считая льготной выслуги, начисляемой за годы пребывания за границей, в зоне военных действий или в иностранной тюрьме.

Вся моя льготная выслуга была начислена только за загранработу, находиться в зоне военных действий, во всяком случае официально, мне не доводилось, в иностранных тюрьмах я пока, к счастью, тоже не сидел, но это все, как говорится, могло меня ожидать в будущем, хотя мне вполне хватало экзотики и всевозможных впечатлений без военных действий и иностранных тюрем, и потому я был рад этой скромной награде.

И, наконец, начался третий акт: Колповский достал из морозилки бутылку «Посольской» (все сотрудники резидентуры предпочитали виски, но посол любил именно эту водку, и мы пошли ему навстречу), поставил ее на стол, и она в считанные секунды покрылась толстой ледяной «шубой». В защищенном от возможного технического проникновения помещении резидентуры не было окон, с вентиляцией тоже было не очень, и в этом небольшом замкнутом пространстве влажность была еще выше, чем в находившейся за его пределами тропической стране.

Потрясенный нашей технической оснащенностью и заботой партии и правительства о бойцах «невидимого фронта», продемонстрированными в первых двух актах нашего спектакля, Гладышев встал и по праву старшего по должности произнес довольно пространный тост (послы не умеют говорить кратко!), в котором отдал должное как внешней разведке в целом, так и ее сотрудникам, с которыми ему плечом к плечу посчастливилось работать под одной крышей (при этом он, конечно, имел в виду настоящую крышу посольства, а не «крышу» в нашем, профессиональном понимании, поскольку она у нас была разная). Он особо отметил подлинно конструктивный и творческий дух, четкое взаимодействие и взаимопомощь, которые характеризуют работу посольства и резидентуры в интересах нашей великой Родины. А еще он подчеркнул, что ему очень приятно, что наша служба представлена такими мужественными, энергичными и интеллигентными сотрудниками…

С тем, что в резидентуре подобрались мужественные и энергичные люди, я еще мог согласиться, хотя на этот счет у меня были кое-какие собственные соображения. А вот что касалось нашей интеллигентности, то этот вопрос всегда казался мне весьма спорным: все зависело от того, кто и какой смысл вкладывает в понятие интеллигентности. Если иметь в виду образованность, то тут все было в полном порядке, потому что каждый из нас, кроме Ноздрина, имел по два высших образования, не считая спецшкол и различных курсов переподготовки и повышения квалификации, владел, опять же кроме Ноздрина, двумя и более иностранными языками и по своей подготовке, чего зря скромничать, превосходил большинство «чистых» сотрудников советских учреждений.

Если же не сводить интеллигентность к одной лишь образованности и рассматривать это понятие во всей его широте и глубине, если учитывать подразумеваемые при этом мораль, нравственность, этику и вообще все то, что входит в десять библейских заповедей, то сразу выясняется, что по многим признакам сотрудники спецслужб не имеют нрава считаться интеллигентами.

И в самом деле, может ли считаться интеллигентом человек, который занимается таким безнравственным с точки зрения добропорядочных людей делом, как вербовка, который работает с агентами? Ведь среди них, опять же с точки зрения добропорядочных людей, далеко не каждого можно считать порядочным человеком, поскольку попадаются предатели и прочие «продажные шкуры». Можно ли считать интеллигентом человека, смыслом жизни которого стала слежка за другими людьми, который устанавливает микрофоны в чужих квартирах и кабинетах, подслушивает телефонные разговоры, перехватывает и читает чужие письма, подглядывает за частной жизнью добропорядочных граждан, ворует государственные секреты и вообще делает много такого, чего не то что интеллигентный, но просто нормальный человек делать не должен и никогда не будет? Можно ли считать интеллигентом человека, готового сделать другому человеку, и притом не всегда врагу или какому-то негодяю, любую пакость: втянуть его в шпионскую деятельность, оказывать на него давление, шантажировать, а если потребуется, то и уничтожить его морально или физически?