Последним в октябре заменился Колповский.

Через три недели после его отъезда, поздним ноябрьским вечером поступила срочная циркулярная шифртелеграмма с грифом «совершенно секретно» и пометкой «лично резиденту». В ней сообщалось о том, что десятого ноября скончался генеральный секретарь ЦК КПСС председатель Президиума Верховного Совета СССР Л. И. Брежнев и что на состоявшемся в этот же день Пленуме ЦК КПСС генеральным секретарем избран Ю. В. Андропов.

«Завтра в 12 часов (время московское) об этом будет сделано официальное сообщение в средствах массовой информации.

В 10 часов (время московское) поставьте об изложенном в известность совпосла и совместно с ним подготовьтесь к проведению следующих мероприятий…»

Далее следовало несколько пунктов ценных указаний, которые резиденты КГБ вместе с послами во всем мире должны были успеть осуществить за те два часа, которые оставались в их распоряжении до обнародования официального сообщения.

Первой реакцией на эту шифртелеграмму было сожаление, что ее принял и расшифровал не Ноздрин. Если бы это был он, у нас был бы прекрасный повод вспомнить историю с «Малой землей» и поговорить о дальнейшей судьбе этого и других «бессмертных» произведений умершего генсека.

Погоревав по случаю отсутствия Ноздрина, я еще раз перечитал шифртелеграмму, пытаясь понять, что меня в ней смущает. Смущало, по меньшей мере, три обстоятельства.

Во-первых, было как-то непривычно читать подлинное имя, отчество и фамилию бывшего председателя КГБ. Обычно, когда он, находясь в этой должности, подписывал шифртелеграмму либо на него делалась ссылка, всегда употреблялся псевдоним. Теперь он был уже в новом качестве, и его высокое официальное положение избавляло от подобной необходимости.

Во-вторых, в очередной раз резидентов делали заложниками укоренившейся в нашем государстве с давних пор системы тотальной секретности, доходившей порой до абсурда. Вот и сейчас я никак не мог уразуметь, почему надо делать строжайшую тайну из такого в общем-то житейского события, как смерть главы государства? Тем более что через несколько часов об этом будет объявлено на весь мир! Вот уж действительно, как говорится, нет ничего явного, что нельзя было бы сделать тайным!

И в-третьих, я представил себе, в каком положении окажутся десятки резидентов КГБ, когда выполнят указание Центра, и послы поймут, что им, полновластным представителям государства, «первым после Бога», как говаривали когда-то на флоте, в Москве доверяют меньше, чем представителям спецслужб! Не у всех же резидентов были такие хорошие отношения с послами, как у меня с Гладышевым, хотя подобные штучки могли испортить самые лучшие отношения.

Не знаю, какое решение приняли мои коллеги в других странах, но я решил сразу: не ждать до утра, немедленно встретиться с Гладышевым и показать ему шифртелеграмму!

На мое счастье в этот поздний час Евгений Павлович, как и я, еще находился в посольстве.

Прочитав шифртелеграмму, Гладышев ничего не сказал, а только, по своему обыкновению, внимательно посмотрел мне в глаза. Он делал так каждый раз, когда видел или чувствовал, что я отступаю от данных мне указаний или принимаю какое-то самостоятельное решение, расходящееся с установившейся практикой. Потом он, как и я, прочитал шифртелеграмму еще раз, отложил ее в сторону и сказал:

— Может, хоть Юрий Владимирович наведет, наконец, порядок! Сколько можно терпеть этот бардак?!

Ни избрание бывшего председателя КГБ на пост генерального секретаря ЦК КПСС, ни его непродолжительная деятельность на этом посту никак не повлияли на наши взаимоотношения с Гладышевым. Как и до этого, они оставались ровными и дружескими до самого конца нашей совместной работы в стране, лишний раз подтвердив, что неподвластны никаким конъюнктурным соображениям.

Но многие мои коллеги, работавшие в других странах, рассказывали мне потом, какие неожиданные и порой невероятные последствия имело для них это событие и какие удивительные метаморфозы произошли с их непосредственным окружением. Впрочем, если вдуматься, ничего неожиданного не было. Все происходило в рамках бытовавших традиций и той верноподданнической и льстивой атмосферы, которой дышал номенклатурный и чиновный люд не только в советских учреждениях за границей, но и в самом Отечестве.

А суть этих рассказов состояла в том, что уже через несколько минут после официального сообщения о смене руководства партии и государства даже самые явные недоброжелатели сменили, что называется, гнев на милость и демонстрировали просто-таки показную лояльность и самые дружественные чувства по отношению к сотрудникам ведомства, с которым ранее они вынужденно считались, но к которому по меньшей мере не питали никаких симпатий, если не сказать больше. Стоило бывшему председателю КГБ стать первым лицом в СССР, и рейтинг не только резидентов, но и рядовых сотрудников внешней разведки неизмеримо возрос!

Первые сообщения о начавшихся в стране позитивных процессах еще больше подняли их авторитет. Всем было ясно, что именно сотрудники КГБ будут служить главной опорой в проведении долгожданных реформ, и от их всевидящего ока не спрячется ни один скомпрометировавший себя при прежнем руководстве функционер.

Так продолжалось чуть более года, до того самого момента, пока на высшие посты в партии и государстве не пришел К. У. Черненко. С этого дня все резко вернулось на круги своя, и тонко чувствующие конъюнктуру загранработники моментально охладели к тем, чью дружбу и расположение они еще вчера считали гарантией собственного благополучия.

Я пережил и эту смену генсеков, и вновь она никак не повлияла на наши с Гладышевым взаимоотношения, если не считать нескольких крепких слов, которыми мы (наедине!) обменялись по этому поводу. Нам было ясно, что при новом руководстве ни о каких реформах не может быть и речи, и страна снова погрузится в летаргический сон, от которого всех порядочных людей уже давно тошнило.

К этому времени из страны уже уехал Базиленко, и я работал практически с новым составом резидентуры.

Вскоре и Гладышев получил из МИДа весточку, что ему готовится замена в лице бывшего секретаря обкома партии, которому потребовалось срочно подыскать другую работу. Перспектива налаживать отношения с новым послом мне никак не улыбалась. Откуда я мог знать, что он за человек и как сложатся наши отношения?

По своим каналам я навел о нем кое-какие справки, и полученная информация подтвердила самые худшие мои опасения. Решив не искушать судьбу, я сослался на семейные обстоятельства и настойчиво попросил Центр подготовить замену и мне. Заканчивался четвертый год моей работы в стране, и Центру ничего не оставалось, как пойти мне навстречу и разрешить до приезда замены передать дела своему заместителю.

У меня не было никакого желания не только работать с новым послом, но даже с ним знакомиться. Поэтому дату отъезда я наметил ровно за неделю до отъезда самого Гладышева.

Когда я зашел к нему в кабинет, чтобы пригласить на традиционный банкет по случаю отъезда, Гладышев, не дослушав меня до конца, спросил:

— Где вы собираетесь давать отходную и сколько людей хотите пригласить?

— Отходная будет на квартире, а пригласить я хочу человек двадцать, — ответил я.

Гладышев прикинул что-то в уме, а затем, впервые за все время нашей совместной работы, тоном, не терпящим возражений, произнес:

— Отмечать ваш отъезд будем в банкетном зале посольства. Пригласим всех руководителей советских учреждений, секретарей парторганизаций и дипломатов. Все расходы посольство возьмет на себя.

Я пробовал возразить, доказать, что такая помпа, особенно с участием секретарей парторганизаций, мне совсем ни к чему, к тому же я не привык пировать за государственный счет, но единственное, в чем я сумел его убедить, это в том, что непременно понесу свою долю расходов, иначе это может быть превратно истолковано и дать повод для всевозможных кляуз, на которые среди наших общих знакомых были большие мастера.