Подъехал грузовичок, задев за один из столбов. Грабеж начался. Крики, смех, выстрелы доносились до них, такие неправдоподобные в этом привычном месте, залитом солнцем. В огороде около дома Файяров двое полицейских гонялись за домашней птицей. Вдруг — о, ужас… горящий силуэт покаялся вверху на аллее, закружился и рухнул на гравий.

Леа прижала к себе ребенка, который больше не шевелился… Широко раскрытыми глазами она смотрела, как корчится тело одной из женщин, с которыми рассталась несколько минут назад… Кто это был: Руфь или Бернадетта?..

Пламя было таким сильным, что не удавалось рассмотреть лицо… оно плавилось. Вопль, вырывающийся из черной дыры рта, затих. Немецкий солдат ткнул обгоревшее тело концом стальной трубы, соединенной с двумя баллонами, закрепленными на его спине. Вероятно, сочтя, что тело еще недостаточно обгорело, он выпустил из трубы длинное пламя, сопровождаемое зловещим свистом. Скорченная рука трупа, воздетая к небу, словно призывающая на помощь Всевышнего, расплавилась под мощью огня. Это вызвало у солдата смех… Он повернулся и вошел во двор. В грузовичке громоздились ящики с вином. Леа, как парализованная, не могла отвести взгляд от дымящихся останков, страшный запах которых доносился до нее… В этом кошмаре на колокольне Сен-Мексана пробило два часа… Поезд прошел через виадук… Должно быть, в Сен-Пьер-д'Орийяке починили путь…

— Леа, ты меня раздавишь… я хочу уйти, мне страшно.

Шарль… Она почти забыла о нем, настолько он стал частью ее… Она с усилием повернулась, глядя на него, он заплакал… Она зажала ему рот рукой, встряхнула его.

— Молчи… Они нас схватят.

В ее голосе слышалась такая требовательность, что он перестал всхлипывать, но слезы продолжали течь ручьем, заливая его щеки и рубашонку…

Наверху, у дома, вино текло по подбородкам сброда в мундирах. Полицейский, качаясь, с бутылкой в руке, вышел со двора. Он расстегнул штаны и помочился, захлебываясь от смеха, на дымящиеся останки, потом повернулся к своим, жестом показывая, что пьет за здоровье сожженной… Леа стошнило… Шарль потянул ее за платье.

— Скорее, бежим!

Он был прав… Надо было спасаться… Она выпрямилась… НЕТ!.. Пламя вырывалось из окна комнаты ее родителей и из окна комнаты Руфи… Неподвижная, видимая отовсюду, она не могла оторвать взгляда от своего пылающего дома. Но Шарль оттащил ее. Ее голова все была повернута к своему жилищу, которое, как и для отца, было для нее пристанью. Леа горела вместе с родным домом…

— Не смотри… Бежим.

Мальчик тянул ее изо всех сил. Как добрались они никем не замеченными до дороги?.. Ребенок вытащил сумку и чемодан из домика путейцев и протянул их Леа, она машинально взяла багаж. Теперь огонь был виден издалека… Сирена Сен-Макера ревела над залитым солнцем полем… Рывком Леа повернулась. Что-то умирало в ней вместе с этим домом. Зачем оставаться здесь, где больше ничего нет? Решительным жестом она закинула на плечо сумку, отбросила свою соломенную шляпу, крепко сжала руку Шарля и, не оборачиваясь, пошла по дороге.

Файяры возвратились лишь на следующий день вечером.

Благодаря расторопности пожарных их жилище, риги, винные склады и сараи остались не тронутыми пожаром. От «замка» же сохранились только почерневшие стены. Когда Файяры приехали, спасатели еще рылись в развалинах. Они прервали свою работу, увидев неподвижно стоящую пару, с изумлением созерцающую эти разрушения. Немолодой человек с покрытым сажей лицом приблизился к ним. Он некоторое время смотрел на них и потом спокойно плюнул им в лицо.

— Ты с ума сошел, Бодуэн, — воскликнул Файяр, — что с тобой?

— Сукин сын, как будто ты не знаешь, — ответил он, указывая на руины.

Файяр посмотрел на него непонимающе. Бодуэн прыгнул к нему и схватил его за шиворот.

— Не изображай невинность, подонок!.. Может быть, не ты вызвал сюда немчуру?.. Может быть, не ты обделываешь с ними делишки, поставляешь им по дешевке вино твоего хозяина… Скажи, дерьмо, это, может быть, не ты?..

— Но я никогда не хотел, чтобы они сожгли «замок»!

— Да уж, конечно! Ты давно положил глаз на поместье. Черт возьми! Восстановление обойдется тебе в копеечку.

Другой человек подошел к мадам Файяр.

— Что же ты, Мелани, не спрашиваешь, что стало с дамами из «замка»?.. А?.. Не трясись так! Здесь нет огнеметов, у нас есть только кулаки, и мы разобьем ими ваши рожи.

— Успокойся, Флоран, не будем марать руки.

Мелани Файяр испуганно вращала глазами.

— Что вы говорите? Я ничего не понимаю. Мы были у моей сестры в База.

— Рассказывай другим, старая лгунья. Вы уехали, потому что донесли в гестапо на мадемуазель Леа и мадам д'Аржила…

— Это неправда!

— …и не хотели быть свидетелями того, что здесь произошло. Черт! Вам, наверное, попортило бы кровь зрелище, как сестру месье Дельмаса поджаривают, как тартинку, а мадемуазель Руфь мочится кровью. А мадемуазель Леа и малыш так и не нашлись! Они, может быть, уже под землей. Это было бы лучше для них, чем быть увезенными немцами или теми, кто сотрудничает с ними.

— Мы не знали, что мадемуазель Леа и Шарль вернулись.

— Значит, только вы одни умудрились этого не знать. В Сен-Макере все знали, что они вернулись без мадам д'Аржила, которая была убита в Лоретте… Ну, вы, чья хата с краю!.. По справедливости вас тоже надо бы сжечь.

— Не волнуйся, друг. Конец войны близок, и такие люди, как эти, заплатят, поверь мне. Их обязательно будут судить и осудит их народный трибунал.

— Такие люди не заслуживают суда.

— Клянусь, что это не мы! Верно, я много лет приглядываюсь к поместью, я продавал вино немцам, но не больше других. Как бы поддерживал я виноградники, не продавай я вина? Чем бы я оплатил труд рабочих и стоимость оборудования? Может быть, подскажете?

— Не издевайся над нами. Думаешь, неизвестно, как ты набил себе карманы!

— Все эти россказни от зависти.

— А твой сын, Матиас, ты еще скажи нам, что не он охотился за девушкой с именем. Что не он торгует с бошами в Бордо.

— Не о моем сыне идет речь…

— О нем тоже, доберемся и до его шкуры, а пока вот!.. Получай…

— Стойте!

Двое жандармов только что спрыгнули со своих велосипедов. Один из них обратился к Файяру:

— Вам нужно явиться в жандармерию для дачи показаний и опознания тела.

— Какого тела?

— Думаю, что речь идет о трупе мадам Бушардо.

— О, Боже мой! — вскрикнула Мелани Файяр, закрывая лицо платком.

— Вы оба явитесь завтра в первом часу.

Жандарм повернулся к Бодуэну.

— Вы не нашли новых жертв?

— Нет, мы все перевернули, я удивился бы, если бы нашел еще кого-нибудь.

— Тем лучше. Однако нам сообщили, что в доме находились девушка и ребенок. Что стало с ними?

Бодуэн развел руками.

— Хорошо, этого достаточно!

— Вы предупредили семью в Бордо?

— Это поручено мэру. Мэтр Дельмас должен, вероятно, прибыть завтра.

— Возможно, у него будут новости о племяннице. А того, который кюре, предупредили?

— Вы шутите? Вам, должно быть, хорошо известно, что его разыскивает французская полиция и гестапо. Если вы знаете, где он, донесите на него. За это назначена большая награда.

— За кого вы меня принимаете? Я честным путем зарабатываю на хлеб.

— Наши сограждане не так горды. Не проходит и дня, чтобы мы не получали анонимных писем с доносами на евреев, маки, тех, кто прячет английских пилотов или слушает лондонское радио. Скоро будут доносить на легкомысленных девиц, которые танцуют в воскресенье с немецкими солдатами в дансинге в пещерах Сен-Макера.

— И будут правы, — заметил молодой прыщеватый парень с явным косоглазием.

— Это ты говоришь из зависти, Бель-Ёй!

— Не называй меня Бель-Ёй![5] Именно все путаны, потаскухи танцуют с немцами. Если бы они только танцевали — они с ними обнимаются, тогда как их женихи в плену, в маки или в трудовых лагерях. Но подождите конца войны — эти бабенки получат сполна. Это научит их наперед, как заигрывать с бошами.