— Держите, спасибо. Не потеряйте мелочь.
— Спасибо, месье.
Адриан Дельмас покинул гостиницу, забрав свой велосипед. Перед висячим мостом он столкнулся с немецким патрулем. Счастливо избежав проверки документов, он продолжил свой путь к Марманду. От проделанных за ночь километров ноги его гудели. Он скоро не сможет жать на педали. С трудом он добрался до Монгози. Красный туман стоял у него перед глазами, когда он подъехал к церкви. Все завертелось вокруг; грудь его разрывалась. Падая, он снова увидел искаженное страхом лицо убитого им человека.
Адриан Дельмас пришел в себя в кровати кюре.
— Как вы меня напугали, месье.
— Давно я здесь?
— Уже три дня.
— Мне нужно ехать.
— Не думайте об этом! Доктор сказал, что вы серьезно больны. Он сегодня вернется. Месье!.. Ложитесь!.. Вот! Вы сами видите, что не можете подняться.
— Однако это необходимо.
— Я не знаю, почему вы хотите уехать, и не хочу знать. Но здесь вы в безопасности, и доктор, а также учитель, который помог мне перенести вас, люди надежные.
Адриан Дельмас смотрел на доброго человека в поношенной сутане, на которой не хватало нескольких пуговиц. Это был смелый сельский священник. Что сделал бы он, если бы знал, кто перед ним?
— А! Я вижу, дело идет лучше. Не говорите! Я сначала вас прослушаю. Когда он пришел в сознание, господин кюре?
— Может быть, четверть часа назад.
Врач тщательно осмотрел больного. Он был очень стар и, должно быть, давно ушел на пенсию. Его руки с длинными сухими пальцами уверенно ощупывали худое тело Адриана Дельмаса. Закончив осмотр, он аккуратно убрал свой стетоскоп и протер очки — процедура, которая показалась кюре очень долгой.
— Итак, доктор, не томите нас.
— Неблестяще. Сколько вам лет?
— Пятьдесят пять.
— Мой бедный друг, у вас сердце человека моего возраста, к тому же вы истощены. Вам абсолютно необходим покой. Я выпишу вам несколько лекарств в надежде, что они есть у аптекаря. Я бы сам их вам охотно дал, но я давно все роздал, и то, что произошло недавно, истощило мои запасы.
— Вы хотите сказать о нападении на маки?..
— Да. Очень многие пострадали.
— Среди них были женщины?
— Раненые? Нет. Две несчастные убиты.
— А ребенок?
— Я не видел ребенка, ни мертвого, ни живого.
Адриан Дельмас закрыл глаза и поднес руки к груди.
— Не говорите больше, это вас слишком утомляет.
— Доктор, еще одно слово. Вы не слышали от местных о девушке и маленьком мальчике, которые бы где-нибудь скрывались?
— Нет, если не считать партизана, раненного в голову, который все время повторял: «Леа, остановись, Леа, остановись».
— Вот ее я и ищу. Это очень миловидная девушка двадцати лет…
— Нет, я не видел такой девушки. Почему вы ее разыскиваете? Она ваша родственница?
— Да. это моя племянница.
— Могу оказать вам услугу. Я наведу справки. Здешние жители доверяют мне. Если они знают что-нибудь, то расскажут. Но при одном условии: вы будете лежать спокойно.
— Обещаю вам это.
— Хорошо. Если я узнаю что-нибудь, то сообщу господину кюре.
— Спасибо, доктор, — пробормотал доминиканец, прежде чем потерял сознание.
— Бедняга. Я вижу, он недолго протянет. Молитесь за него, господин кюре, он должен был много страдать, чтобы стать таким.
— Вы подумали, как найти эту девушку и этого ребенка?
— Нет. Но я проеду до Жагено, туда, где выхаживают раненых. Я вернусь вечером. До свидания, господин кюре.
— До свидания, доктор.
— Хорошо смотрите за вашим подопечным.
Врач вернулся только на следующий день.
— В последний раз их видели живыми в момент атаки на ферму. Ребенок убит или ранен. Некоторые говорят, что немцы могли их бросить в горящий дом. Сейчас это место охраняется, к нему нельзя приблизиться.
Адриан Дельмас слушал, не произнося ни слова.
— Почему они сделали это? Это ведь солдаты, а не звери! — воскликнул кюре.
— Мой бедный кюре, они хуже зверей! Они — тот смрадный зверь, о котором говорит ваше Писание.
— Что происходит, доктор? У вас такой потрясенный вид.
— Происходит то, господин кюре, что они уничтожили всех жителей одной деревни в Лимузене.
— Это невозможно!
Но слезы, которые текли по старческому лицу, говорили, что это правда.
Кюре перекрестился и положил руку на плечо старика.
— Бог им простит.
Врач гневно воскликнул:
— Он им простит, говорите вы!.. Но если ваш треклятый бог существует, он не может прощать этого. Я видел много горя, много ужасов за свою долгую жизнь. Я видел парней с оторванными ногами, которые умирали в грязи окопов, видел изуродованных, инвалидов Великой войны… Я видел своих лучших товарищей, превратившихся в кровавое месиво, в верденских полях! Я знаю, что такое война и смерть, это меня возмущает, но я это принимаю, как принимают рок. Но уничтожать женщин… детей… особенно детей, этого я не могу принять!
— Успокойтесь, доктор.
— Мне успокоиться, господин кюре? А вы знаете, что они сделали в Орадуре-сюр-Глан? Скажите, вам это известно?.. Это было в прошлую субботу, 10 июня… Люди толпились в очереди за табаком. Детей забрали для медосмотра. Накануне прибыли беженцы, примерно две сотни…
После полудня немцы приехали на грузовиках, направили оружие на дома… Майор, некто Отто Дикман, вызвал мэра, потом сельского полицейского; в сопровождении двух эсэсовцев он обошел деревню под бой барабана… «Вниманию населения». Вы знаете?.. Все сельские полицейские во Франции говорят: «Вниманию». И тогда он обращается к ним: «Вниманию населения. Мужчины, женщины и дети должны немедленно собраться на рыночной площади, имея при себе документы, для проверки личности…» Тех, кто болен или слаб, эсэсовцы вытаскивают из постелей и ударами прикладов выгоняют на рыночную площадь, как гонят туда и крестьян с окрестных полей, семьи из соседних хуторов, рыболовов с удочками, малых детей, которые двигаются недостаточно быстро… Скоро все жители собраны. Несколько выстрелов в другом конце деревни заставляют вздрогнуть ошеломленную толпу… Почти везде размещаются пулеметчики. Женщины и дети плачут. Мужчин отделяют от женщин. Женщины прижимают к груди своих малышей, цепляются за коляски с младенцами… В окружении десяти эсэсовцев их вместе со школьниками отводят в церковь. Кюре никогда не видел там столько людей… Мужчин выстраивают в три ряда. В тишине слышится звонок лиможского трамвая, который въезжает на мост… Выстрел… Солдат кричит на превосходном французском языке, что террористы укрывают в деревне большой склад оружия и снаряжения и что под угрозой репрессий они должны указать, где эти тайники… Старый крестьянин говорит, что у него есть охотничье ружье… «Это нас не интересует», — отвечает солдат… Мужчин разделяют на четыре группы по сорок-пятьдесят человек… Две направляются в верхнюю часть деревни, две — в нижнюю. Их загоняют в семь риг. Немцы, наведя на них автоматы и пулеметы, болтают, смеются… Вдруг они открывают огонь… Тела падают друг на друга, пули рикошетом отлетают от стен, раненые стонут… Пальба прекращается… Из пистолетов приканчивают тех, кто еще шевелится. Солдаты подносят сено, солому, хворост, приволакивают тачку и лестницу. Они поджигают пучки соломы, бросают их на груды умирающих, сотрясаемых последними конвульсиями, и запирают двери. Та же сцена повторяется во всех семи ригах… В церкви четыреста женщин и детей, может быть, пятьсот, смотрят с ужасом на группу солдат, тащащих тяжелый ящик с торчащими из него шнурами… Они поджигают их и выходят… Взрыв… Густой черный дым застилает небо. Вопя от ужаса, полузадохнувшиеся женщины и дети бегут во все стороны. Через открытый портал строчат автоматы… рвутся гранаты… Горят волосы… Запах пыли и ладана сменяется запахом крови, кала, горелого мяса. Двадцатилетние парни бросают в это человеческое скопление вязанки хвороста, солому… Из огнемета вылетает пламя… Женщина ползает около своей убитой девочки… Два малыша, спрятавшиеся в исповедальне, убиты… Матери и дети в объятиях, сгоревшие живьем… Слышите вы эти крики?.. Видите стены святого места, залитые кровью жертв?.. Следы пальцев, в отчаянии скребущих по камню? Эти изуродованные лица? Эти изувеченные конечности? Этого младенца, кричащего в коляске, прежде чем превратиться в факел?.. СКАЖИТЕ, ВЫ ИХ ВИДИТЕ?..
