И вдруг налетел смерч. Лодку завертело, она затрещала и вот-вот должна была расколоться. Ее все больше и больше заливало водой — она начала тонуть. Ученики, упав на колени, кричали и рыдали.

— Рабби, рабби! На помощь!

И вдруг во мраке показались белые одежды учителя, идущего к ним по воде.

— Призрак! Призрак! — закричали в ужасе ученики, увидев его.

— Не бойтесь! — промолвил Иисус. — Это я.

— Господи, если и впрямь это ты, — сказал Петр, — вели и мне идти по водам навстречу тебе.

— Иди! — повелел Иисус.

Петр выпрыгнул из лодки и пошел по волнам. Но когда он взглянул себе под ноги и увидел разъяренные воды, страх охватил его, и он начал тонуть.

— Господи, спаси меня! Я тону! — завопил он.

— Почему ты испугался, маловерный? — протянув руку, вытащил его Иисус. — Разве ты не веришь в меня? Смотри! — Он поднял руку. — Утихните!

И тут же ветер стих, и воды успокоились.

Петр разрыдался: снова душа его подверглась испытанию, и она снова не выдержала его.

Громко вскрикнув, он проснулся. Щеки его были мокры от слез. Сев, он прислонился к стене и глубоко вздохнул.

Еще не ложившийся Матфей услышал это.

— Что ты вздыхаешь, Петр?

Сначала Петр решил сделать вид, что не слышал, и не отвечать. Вот еще — разговаривать с мытарем! Но сон беспокоил его, он должен был с кем-нибудь поделиться, чтобы успокоиться. И потому он подполз к Матфею и начал ему рассказывать. И чем дольше он говорил, тем больше воодушевлялся, расцвечивая свой сон все новыми и новыми подробностями. Матфей жадно впитывал каждое слово, пытаясь запомнить все, что говорил ему Петр. Завтра на рассвете, если на то будет Божья воля, он запишет это в свой свиток.

Петр закончил, но сердце у него в груди все еще прыгало и металось, как металась лодка в его сне.

— А вдруг учитель действительно приходил ночью и вывел меня в открытые воды, чтобы испытать? Никогда в жизни я не видел такого реального сна. А может, это был вовсе и не сон? Ты как думаешь, Матфей?

— Наверняка не сон. Определенно, это чудо произошло на самом деле, — ответил Матфей и начал размышлять, как бы ему завтра все это запечатлеть на папирусе. Это была непростая задача, так как он сам не понял, сном это было или явью. Это было и тем и другим. Чудо произошло, но произошло оно не на этой земле и не на этих водах. Но где же?..

Он, размышляя, закрыл глаза, но сон мало-помалу победил его и увлек в свои владения.

На следующий день лил дождь, дул ветер, и рыбаки не вышли к озеру. Закрыв двери своих домов, они чинили сети и обсуждали необычных гостей, остановившихся в доме старого Зеведея. Их учитель казался воскресшим Иоанном Крестителем. Ходили слухи, что, только палач отрубил ему голову, Креститель нагнулся, поднял ее и был таков. Но чтобы Ирод снова не поймал его и снова не обезглавил, он соединился с плотником из Назарета, и они превратились в одного человека. А теперь и решай — один он, или их двое! Поразительно! Посмотришь на него прямо — вроде простой человек улыбается тебе. А отойдешь в сторону — и один глаз у него вспыхивал, словно смотрел на тебя с угрозой, а другой ласкал и подманивал. А стоило к нему подойти, как голова начинала кружиться, и сам не понимая, что ты делаешь, ты бросал семью, дом, детей и шел за ним!

— Вот что бывает с неженатыми, — качали головами старики. — Во что бы то ни стало им надо спасти мир. Семя бьет им в голову, и разум мутится. Ради Господа, женитесь вы все, расходуйте свои силы на женщин, рожайте детей, чтобы успокоиться!

Старый Иона услыхал новости еще накануне вечером и теперь сидел в ожидании в своей хижине. «Не может такого быть, чтобы мои дети не пришли ко мне, — думал он, — должны же они хоть узнать, жив я или помер». Он ждал всю ночь, то надеясь, то отчаиваясь, а поутру влез в свои лучшие башмаки, сделанные еще к его свадьбе, которые он обувал лишь по большим праздникам, завернулся в драный плащ и направился под дождем к дому своего дружка Зеведея. Дверь была открыта, и он вошел.

Очаг горел, и перед огнем, скрестив ноги, сидели около десятка мужчин и две женщины. Одну из них он узнал — это была старая Саломея. Вторая была молодая. Где-то он ее уже видел, но не мог вспомнить где. В доме царил полумрак. Он увидел и своих сыновей, Петра и Андрея, когда они обернулись на мгновение и огонь осветил их лица. Никто не слышал, как Иона вошел, — все внимательно слушали человека, сидевшего перед ними. Что он говорил? Старый Иона замер и прислушался. То и дело до него долетали слова: «справедливость», «Бог», «Царствие Небесное». Одно и то же из года в год! Как ему все это надоело. Вместо того чтобы рассказать, как ловить рыбу, чинить парус, смолить лодку, или научить, как справляться с холодом, сыростью, голодом, они сидели здесь и опять болтали о Царствии Небесном! Черт побери, неужели у них нет дел на земле и на воде? Старый Иона рассердился и, чтобы привлечь к себе внимание, начал кашлять. Но никто не обернулся. Он поднял свою огромную ногу и с грохотом топнул по полу башмаком — все впустую. Они не сводили глаз с бледного проповедника.

Лишь старая Саломея обернулась, но и та не обратила на него никакого внимания. Тогда Иона подошел ближе и уселся перед огнем за спинами своих сыновей. Протянув свою лапу, он схватил Петра за плечо и потряс его. Петр повернул голову, увидел отца и прижал палец к губам в знак молчания, словно это был и не Иона, не его родной отец, которого он не видел уже много месяцев. Горе охватило Иону, но потом оно уступило место гневу, и он принялся стаскивать с ноги башмак (который, кстати, начал уже жать ему), чтобы запустить им в лицо проповедника, заставить того замолчать и наконец поговорить с собственными детьми. Иона уже снял второй и лишь ждал подходящего момента, когда сзади вдруг на его плечо опустилась чья-то рука. Обернувшись, он увидел старого Зеведея.

— Вставай, Иона, — прошептал тот ему на ухо. — Идем, мне надо тебе кое-что сказать.

Старый рыбак взял обувь под мышку и последовал за Зеведеем. Они вошли во внутреннюю комнату и уселись на сундук Саломеи.

— Иона, — запинаясь, начал Зеведей — он уже сильно выпил, пытаясь заглушить свой гнев, — Иона, мой закадычный друг, у тебя было двое сыновей — можешь забыть об этом. У меня тоже была пара сыновей, и я вычеркнул их из своей памяти. Похоже, их истинный отец — Господь, так что уж тут соваться? Они смотрят на нас так, словно видят впервые… Это конец света, мой бедный Иона! Сначала я тоже сердился. Хотелось схватить гарпун и разогнать их всех. Но потом я понял, что выхода нет, и залез обратно в свою скорлупу. Да и моя жена с ними спелась. Знаешь, она впадает в старческое слабоумие. Так что — цыц, Зеведей! Цыц, Иона! Вот это я и хотел тебе сказать. Какой толк обманывать себя? Ясно как Божий день: мы проиграли!

Иона снова надел башмаки и завернулся в плащ. Потом бросил взгляд на Зеведея — не скажет ли тот еще чего. Но он молчал. Иона, открыв дверь, взглянул на небо, потом на землю: непогода, холод, дождь…

— Мы проиграли, — прошептал он, — мы проиграли! — и, меся грязь, направился к своей хижине.

В то время как Иона удалялся, горестно вздыхая, сын Марии протянул руки к огню, словно молясь Духу Господню, который таился в пламени и дарил людям тепло. Сердце его раскрылось, и, обратив вперед ладони, он заговорил:

— Не думайте, что я пришел нарушить Закон или установления пророков. Не уничтожать старые заповеди пришел я, но расширить их. Вы знаете, что записано на Моисеевых скрижалях: «Не убий». А я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего напрасно, поднимающий руку на него, отвечающий ему недобрым словом, будет низвержен в геенну огненную! Вы знаете, что записано на Моисеевых скрижалях: «Не прелюбодействуй». А я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с ней в сердце своем. Одного лишь нечистого взгляда довольно, чтобы свести развратника в геенну… Вы знаете, что сказано: «Чти отца своего». Но я говорю: «Не замыкай сердца своего на доме родителей твоих». Пусть оно войдет во все дома, обнимет весь Израиль, от горы Гермон до пустыни Идумеи, и даже дальше — с востока на запад всю вселенную. Отец наш — Господь, мать наша — Земля. Мы наполовину плоть, наполовину Дух небесный. Чтите же своих родителей — Землю и Небеса.