Однажды ночью в Иерусалиме к тебе тайно пришел важный чиновник по имени Никодим и спросил тебя: «Кто ты? Что ты делаешь?» И ты, сын плотника, ты ответил ему — вспомни! — «Я кую крылья!» И когда ты сказал это, все мы почувствовали, что у нас за спиной пробиваются крылья. А сейчас к чему ты пришел, петух? Ты бормочешь, что жить на земле надо со сложенными крыльями! А? Прочь с глаз моих, трус! Если жизнь — это не гроза с громом и молнией, то она не нужна мне! Не подходи ко мне, Петр, ты — несчастный флюгер! Ни с места, Андрей! Замолчите, женщины! Я не трону его. Зачем поднимать на него руку? Он умер и погребен. Он все еще ходит, говорит, плачет, но внутри у него труха — он труп. Да простит его Господь, ибо я не в силах это сделать. Да падут на его голову кровь, слезы и пепел Иерусалима!

Больше старики не могли вынести, силы оставили их, и они рухнули наземь. Их память проснулась: они вспомнили свою молодость, вспомнили мечты о Царствии Небесном, о престолах, о величии… Рыдания сотрясали их немощные тела. Мыча и стеная, они бились на каменных плитах двора.

Иисус тоже рыдал.

— Иуда, брат мой, прости меня! — Он бросился к рыжебородому, но тот уклонился, брезгливо вытянув руки, чтобы Иисус не коснулся его.

— Не прикасайся ко мне! — заорал Иуда. — Я больше ни во что не верю, никому не верю. Ты разбил мое сердце!

Запнувшись, Иисус обернулся в поисках поддержки. Женщины рыдали, распростершись на земле и распустив волосы, ученики смотрели на него со злобой и ненавистью. Арапчонок исчез.

— Я — предатель, трус, — прошептал он. — Теперь я все понял: я пропал! Да, да, я должен был взойти на крест, а я струсил и убежал. Простите меня, братья, я предал вас. О, если бы я мог начать жизнь сначала!

Он упал на землю и забился головой о камни.

— Друзья, друзья мои, скажите мне хоть одно доброе слово, утешьте меня. Я погиб, я погиб! Я протягиваю вам руку. Неужели никто из вас не пожмет ее, не ободрит добрым словом?! Никто? Никто? Даже ты, возлюбленный Иоанн? Даже ты, Петр?

— Что я могу тебе сказать? — проговорил любимый ученик. — Чем ты околдовал нас, сын Марии?

— Ты обманул нас, — утирая слезы, промолвил Петр. — Прав Иуда: ты изменил своему слову. Наши жизни прошли зря.

И вдруг вся эта куча копошащихся старческих тел завыла, завибрировала на единой ноте:

— Трус! Предатель! Трус! Предатель!

— Все напрасно, весь мой труд напрасен, напрасен, — причитал Матфей. — С какой выдумкой я увязывал все твои слова и поступки с древними пророчествами! Непростая это была работа, но я справился с ней. Я говорил себе, что потом в церквях благоверные будут открывать фолианты, тисненные золотом, и говорить: «Сегодня будем читать из Святого Евангелия от Матфея». Такие мысли окрыляли меня, и я писал. А теперь эта мечта во всем ее блеске растаяла, как дым! А ты, ты, неблагодарный, ты, обманщик, ты, предатель, — будь проклят! Ты должен был быть распят! Хотя бы ради меня, хотя бы ради этих свитков ты должен был быть распят!

И снова все стали твердить:

— Трус! Предатель!

Один лишь Фома подошел к Иисусу:

— Рабби, я не покину тебя, когда все отвернулись от тебя и называют предателем. Я не покину тебя, я — пророк Фома! Мы знаем, что колесо вращается. И я не покину тебя. Я подожду, когда колесо повернется.

— Пошли! — поднялся Петр. — Иуда, веди нас.

С трудом дыша, старики начали подниматься. Иисус лежал на земле, раскинув руки. А они, проходя мимо, потрясали кулаками, плевались и выкрикивали:

— Трус! Предатель! Трус! Предатель! Трус! Предатель! Один за другим они произносили эти слова и исчезали за дверью.

Преодолевая боль, Иисус разлепил веки и окинул взглядом все вокруг. Он был один. Дом, деревья, деревенская улица, да и сама деревня — все исчезло. Ничего не осталось, кроме камней у него под ногами, камней, запятнанных кровью, и внизу — далеко внизу — толпа: тысячи голов в темноте.

Куда он попал? Зачем он здесь? И почему так больно? Он не мог вспомнить. В груди родился крик: «Лама савахфани!» Он попытался протолкнуть его сквозь горло, но губы не слушались его. Голова кружилась, он с трудом сохранял сознание. Ему казалось, что он падает все ниже, ниже и умирает.

Кто-то из стоявших внизу пожалел его — и перед ним закачалось копье с насаженной на него губкой. Острый запах уксуса ударил Иисусу в нос, он глубоко вздохнул, взглянул на небеса, и разрывающий сердца крик вырвался наружу:

— Или… Или, лама савахфани!

Голова его бессильно поникла.

Невыносимая боль терзала его сердце, руки и ноги. Он увидел венок из терниев, кровь и крест. Две золотые серьги и два ряда острых ярко-белых зубов блеснули в лучах заходящего солнца. Он услышал злорадный смех, и все исчезло. Иисус остался один. Через некоторое время он вздрогнул — память вернулась к нему. Он все вспомнил, и тут же дикая необузданная радость охватила все его существо! Нет, он не трус, не предатель! Нет! Он распят! Он с честью дошел до конца, он сдержал свое слово. Лишь на мгновение он поддался искушению и позабыл о своем предназначении. Но все это было миражом — счастье, жены, дети, уродливые старики, называвшие его трусом и предателем! Все это было лишь наваждением, посланным дьяволом. Его ученики живы и бодры. Они разошлись по всей Земле, неся людям Благую Весть. Слава Тебе, Господи, свершилось!

И торжествующий крик огласил Голгофу:

— Свершилось!

И эхом откликнулось:

— Начало положено.

Никос Казандзакис (1883–1957) — проповедник «героического нигилизма». Был последователем европейских философов-идеалистов, потом — коммунистом, буддистом, язычником, христианином. Автор пьес «Христос», «Прометей», «Будда» и романов «Христа распинают вновь», «Грек Зорба», «Капитан Михалис. Свобода или смерть». В 1956 году получил премию Мира.