Шаги замерли перед дверью. Иисус повернулся к стене, закрыл глаза и сделал вид, что спит. Дверь открылась, и в комнату, сдерживая дыхание, скользнула женщина. Она медленно приблизилась к углу, где лежал Иисус, и бесшумно, не говоря ни слова, свернулась в его ногах.

Иисус почувствовал, как волна жара поднимается от его ног к коленям, бедрам, сердцу, и, протянув руку, нащупал в темноте распущенные кудри, лицо, шею и женскую грудь. Вся — надежда и покорность, она молча ждала — тело ее дрожало, покрывшись потом.

— Кто ты? — тихо промолвил Иисус.

Женщина молчала. Иисус пожалел, что спросил, снова позабыв о словах ангела. Какая разница, как ее зовут, откуда она пришла, красива она или безобразна? Она была женским ликом земли. Ее чрево терзало ее: оно полнилось сыновьями и дочерьми, задыхающимися и не могущими выйти на волю. Она пришла к мужчине, чтоб он проложил им путь. Сердце Иисуса захлестнуло сострадание.

— Я — Руфь, — ответила женщина.

— Руфь? Какая Руфь?

— Марфа.

Проходили дни, месяцы, годы. Сыновья и дочери множились в доме мастера Лазаря, Марфа и Мария соревновались, кто родит больше. А он работал, то борясь в мастерской с сосной, дубом и кипарисом, вытачивая из них орудия для человека, то в поле, сражаясь с ветрами, грызунами, саранчой и сорняками. Вечерами он усталый возвращался домой, садился во дворе, и женщины мыли ему ноги, разжигали огонь, накрывали на стол, а по ночам раскрывали ему свои объятия. И так же, как он обрабатывал дерево, высвобождая заключенные в нем колыбели, так же, как он возделывал землю, расчищая путь винограду и зерну, которые хоронились в ней, он трудился над женским телом, открывая дорогу Господу.

«Какое это счастье, — думал Иисус, — какое глубокое согласие между телом и душой, землей и человеком!..» А Мария и Марфа протягивали руки, чтобы коснуться мужчины, которого любили; детей, которые вышли из их чрева и походили на него; дотрагивались до них, чтобы убедиться, что вся эта радость и счастье не были сном. Слишком много обрушилось на них счастья, так что порой им становилось боязно.

Как-то под утро Марии привиделся страшный сон. Она вскочила и выбежала во двор — Иисус только что вымылся и сидел на земле, прижав к ней ладони. Неслышно приблизившись, она присела рядом.

— Что такое сны, Лазарь? — тихо спросила она. — Из чего они сотканы? Кто их нам посылает?

— Ни ангелы, ни дьяволы, — ответил ей Иисус. — Когда сатана восстал против Господа, сны не могли решить, на чью сторону встать. Они остались между ангелами и дьяволами. А почему ты спрашиваешь? Что тебе приснилось, Мария?

Но Мария лишь разрыдалась и не ответила. Иисус погладил ее по руке.

— Пока ты держишь его в себе, Мария, он будет мучить тебя. Расскажи и избавься от муки.

Мария и хотела начать, но ей было так страшно, что она едва дышала. Лаская, Иисус пытался ободрить ее.

— Всю ночь луна светила так ярко, что я не могла уснуть. Но на рассвете я, верно, задремала, и привиделась мне птица… Нет, не птица, у нее было шесть огненных крыл — верно, это один из серафимов, окружающих престол Господа. Он приблизился, крылья его затрепетали, и вдруг, бросившись на меня, он обнял ими мою голову и зашептал мне в самое ухо… Муж мой, я падаю ниц перед тобой, я целую твои ноги. Прикажи мне замолчать!

— Мужайся, Мария. Я ведь с тобой. Чего ты боишься?.. Так он заговорил с тобой. Что же он сказал?

— Что все это… — У нее снова перехватило дыхание, и, обхватив колени Иисуса, она сжала их изо всех сил.

— Что все это… что, возлюбленная Мария?

— Сон, — и она разрыдалась.

— Сон? — вздрогнул Иисус.

— Да! Все это сон.

— Что ты имеешь в виду? Что это «все»?

— Ты, я, Марфа, наши объятия по ночам, дети… Все-все — ложь! Ложь, изобретенная искусителем, чтобы обмануть нас! Он взял сон, смерть, воздух и слепил из них… Лазарь, помоги мне! — упав на землю, она начала конвульсивно вздрагивать и вдруг затихла. Из дома выбежала Марфа с розовым маслом и бросилась растирать ей виски. Мария очнулась, открыла глаза и, увидев Иисуса, прижалась к его ногам.

— Она шевелит губами, — заметила Марфа. — Нагнись. Она хочет что-то сказать тебе.

Иисус склонился и приподнял ее голову.

— Что ты говоришь, моя Мария? Я не слышу.

— …и что ты, рабби… — сказала Мария, собрав все свои силы.

— Что я? Говори!

— …был распят! — закончила Мария и снова лишилась чувств.

Они перенесли ее в дом, уложили на постель, и Марфа осталась с ней. Иисус распахнул дверь и направился в поле — его мучило удушье. Услышав за спиной топот ног, он обернулся и увидел арапчонка.

— В чем дело? — гневно вскричал Иисус. — Я хочу побыть один.

— Я боюсь оставлять тебя одного, Иисус из Назарета, — блеснул глазами арапчонок. — Наступил трудный час. Сомнения могут охватить тебя.

— Этого я и хочу. Временами мой смущенный разум туманит мне взор.

— Разве ты женщина? — рассмеялся арапчонок. — Ты веришь в сны? Пусть женщины плачут. На то они и женщины — они не в силах перенести большое счастье, потому и плачут. Но мы-то можем?

— Да. Замолчи!

Они быстро шли вперед, поднимаясь на зеленый холм. В траве мелькали анемоны и желтые маргаритки. Земля пахла тимьяном. Между слив Иисус видел свой дом. Над крышей струился мирный дымок, и тревога начала отступать. «Наверное, женщины успокоились, — подумал он. — Сели перед очагом, разожгли огонь…»

— Пойдем назад, — кивнул он арапчонку. — Они — слабые существа, надо их пожалеть.

Шли дни. Как-то вечером к ним забрел странный полупьяный путник. Дело было в субботу, и Иисус не работал. Он сидел на пороге, играя со своими младшими сыном и дочерью. С утра прошел дождь, но к полудню погода прояснилась, и теперь легкие розовые облака бежали к западу. Небо в просветах между ними было голубым, как бирюза. На крыше ворковали голуби. Мария с набухшей от молока грудью сидела рядом.

Путник остановился, злорадно взглянув на Иисуса, и расхохотался.

— A-а, мастер Лазарь, здорово тебе повезло! Годы бегут и проносятся мимо твоей двери, а ты восседаешь, как патриарх Иаков со своими двумя женами Лией и Рахилью. У тебя ведь тоже две жены — Мария и Марфа. Одна, как я слышал, заботится о доме, а другая — о тебе; а уж ты заботишься обо всем: о дереве, земле, женах… и Господе? Но ты бы высунул нос за дверь дома, заслонил бы глаза от солнца, присмотрелся бы, что творится в мире… Ты когда-нибудь слышал о Пилате, Понтии Пилате? Да сгорят его кости в смоле!

Иисус узнал путника и улыбнулся.

— Симон-киринеянин, человек Божий, проходи! Возьми скамейку, садись. Марфа, чашу вина моему старому другу!

Путник опустился на скамью и обеими руками взял чашу.

— Я известен всему миру, — гордо заявил он. — Кто только не приходил на поклонение в мою харчевню. И тебе бы следовало прийти, мастер Лазарь. Но не сбивай меня. Я спросил тебя, слышал ли ты о Пилате, Понтии Пилате. Ты его когда-нибудь видел?

Из дома появился арапчонок и замер, прислонившись к дверному косяку.

— Как будто туман в голове, — промолвил Иисус, силясь вспомнить. — Да, холодные глаза, пепельно-серые, как у ястреба, насмешливая улыбка, золотой перстень… Больше ничего не помню. Ах да, серебряный таз — его принесли ему, чтобы он вымыл руки. Все. Будто сон — солнце поднялось, и он растаял… Но ты напомнил мне о нем, киринеянин, и я вспомнил, как он мучил меня во сне.

— Будь он проклят! Я как-то слышал, что сны для Господа значат больше, чем реальная жизнь. Так вот. Господь наказал Пилата. Его распяли.

— Распяли?! — вскричал Иисус.

— Что ты так разволновался? Так ему и надо! Его нашли вчера на рассвете распятым. Он, видно, помешался. Лишился сна. Вскакивал по ночам с кровати, хватал свой таз и принимался мыть руки, приговаривая: «Я умываю руки, я невиновен!» Но кровь крепко пристала к его рукам, ему приносили все новую и новую воду, и он тер их ночи напролет. Потом он выходил из дворца и шел к Голгофе. Но и там не мог обрести покоя. Каждую ночь приказывал двум своим верным неграм бить его кнутом. Он собрал тернии, сделал из них венец и, раня голову, насаживал его на себя.