— Мария, — тихо промолвил Иисус, — все твои грехи прощены, ибо ты любила много.

Она потупила взор, ощутив прилив неземного восторга. Ей хотелось крикнуть: «Я девственна!» — но чувства переполняли ее, и она не могла раскрыть рот.

Подбежав к гранату, она сорвала несколько плодов и, наполнив ими свой передник, высыпала их к ногам возлюбленного. Получилась целая горка прохладных красных фруктов. А дальше произошло именно то, о чем она так страстно мечтала. Иисус, нагнувшись, поднял гранат, расколол его, и, наполнив пригоршню зернами, утолил свою жажду. Его примеру последовали и ученики.

— Мария, — спросил Иисус, — почему ты смотришь на меня так тревожно, словно собираешься проститься со мной?

— Возлюбленный мой, каждое мгновение с тех пор, как я родилась, я встречаюсь и прощаюсь с тобой, — она говорила так тихо, что слышали ее лишь Иисус да Иоанн, стоявший поблизости. — А смотрю я на тебя, — продолжила она через мгновение, — потому что женщина произошла от мужчины и до сих не может отлепиться от него. Ты должен смотреть на небеса, ибо ты — мужчина, а мужчина был создан Господом. Поэтому позволь мне смотреть на тебя, дитя мое! — последние слова она произнесла так тихо, что даже Иисус не разобрал их. Но грудь ее затрепетала и взволнованно поднялась, словно она и впрямь собиралась кормить своего сына.

Толпа зашумела, во дворе появились новые больные, заполнив собой все пространство.

— Рабби, — промолвил Петр, — люди недовольны. Они ждут.

— Чего они хотят?

— Доброго слова, чуда. Взгляни на них.

Иисус обернулся — в неспокойной предгрозовой атмосфере он различил сотни разверстых в немом крике ртов, множество глаз, с болью взиравших на него. Через толпу к нему протискивался старик. Ресницы у него выпали, оба глаза, казалось, зияли кровоточащими ранами. На отощавшей шее висело десять амулетов, на каждом из которых была запечетлена одна из десяти заповедей. Опершись на свой посох, он остановился в дверях.

— Рабби, — произнес он голосом, полным боли и горечи, — мне сто лет. На моей шее висят десять заповедей Господа. И за всю свою жизнь я не нарушил ни единой из них. Каждый год я хожу в Иерусалим и приношу в жертву Богу овна. Я возжигаю свечи и курю фимиамы. А по ночам, вместо того чтобы спать, я пою псалмы. То я смотрю на звезды, то на горы и жду, жду, когда спустится Господь, чтобы я мог его увидеть. Это единственное, о чем я мечтаю. Я жду уже долгие годы, но все напрасно. Одной ногой я уже стою в могиле, но так и не видел Его. Почему? Почему? Для меня это большое горе, рабби. Когда я увижу Господа? Когда обрету покой? — По мере того как он говорил, отчаяние все больше и больше охватывало его. К концу речи он уже стучал посохом по земле и кричал.

Иисус улыбнулся.

— Старик, в одном большом городе у восточных ворот стоял мраморный престол. На этом престоле восседали тысячи царей, слепых на левый глаз, тысячи — на правый и столько же, видевших хорошо обоими. Все они взывали к Господу, чтобы он явился перед ними и они могли бы увидеть Его, и все они сошли в могилу, так и не увидев его. Когда цари умерли, к престолу подошел нищий, босой и голодный. Воссев на престол, он прошептал: «Господи, человеческие глаза не могут смотреть прямо на солнце, ибо оно ослепляет их. Как же тогда, Всемогущий, они могут смотреть на Тебя? Смилуйся, Господи, умерь свою силу, убавь свое сияние, чтобы я, бедный и несчастный, мог увидеть тебя!» И тогда — слушай, старик! — Господь обернулся куском хлеба, чашей прохладной воды, теплым хитоном, хижиной, женщиной, кормящей грудью своего младенца. Нищий простер руки и счастливо улыбнулся. «Спасибо тебе, Господи, — прошептал он. — Ты снизошел ко мне. Ты стал хлебом, водой, теплым хитоном, моей женой и сыном, чтобы я смог увидеть Тебя. И я увидел Тебя. Я преклоняюсь и превозношу Твой близкий образ!»

Все молчали. Старик глубоко вздохнул и пропал в толпе. За ним выскочил юноша, недавно ставший мужем, и, подняв кулак, закричал:

— Говорят, ты принес огонь, чтобы сжечь мир — сжечь наши дома и наших детей! Это такую-то любовь ты принес нам? Огонь — это справедливость?

Глаза Иисуса заблестели от слез — ему стало жаль юношу. И впрямь, неужто огонь — это справедливость? Неужто нет другого пути обрести спасение?

— Говори яснее, что нам надо делать, чтобы спастись? — закричал какой-то богач и начал локтями прокладывать себе дорогу через толпу, так как был туг на ухо и боялся не расслышать ответ.

— Раскройте свои сердца, — призвал Иисус, — раскройте свои кладовые и раздайте свое имущество бедным! День Господа пришел! Кто утаит каравай хлеба, кувшин масла, полоску земли в свой последний час, тех этот хлеб, масло и земля утянут в ад.

— Что-то у меня шумит в ушах и голова кружится. Придется оставить вас, — промолвил богач и, рассерженный, направился со двора Магдалины. — Вы только подумайте! Раздать свое имущество чесоточному сброду! И это справедливость? Да пошла она к дьяволу! — И бормоча ругательства, он ушел.

— Широки врата ада, — глядя ему вслед, вздохнул Иисус, — широка дорога, ведущая туда, и усеяна цветами. Врата же Царства Божия узки, а дорога туда все время идет в гору. Но пока мы живы, мы можем выбирать, так как жизнь означает свободу. Когда же приходит смерть, — что сделано, то сделано, — и уже нет выбора.

— Если хочешь, чтоб я поверил в тебя, — закричал хромой на костылях, — сделай чудо, исцели меня. Или я хромым войду в Царство Небесное?

— А я прокаженным?

— А я одноруким?

— А я слепым?

И всей массой увечные угрожающе надвинулись на Иисуса. Терпение их иссякало, и крики становились все истошнее.

— Исцеляй нас! — взвыл слепой старик, размахивая палкой. — Или тебе не уйти живым из нашей деревни!

— С такой душой, как у тебя, тебе никогда не видеть света! — закричал Петр, выхватывая палку из рук старика.

Рассвирепев, увечные и больные были уже готовы ворваться в дом, на пороге которого стоял Иисус. Ученики окружили его. Магдалина в ужасе бросилась запирать дверь, но Иисус остановил ее.

— Магдалина, сестра моя, это — несчастные обреченные люди, они лишены душ. Я заглянул внутрь их, но не нашел души. Увы. Огонь для них единственное лекарство, — он решительно шагнул к толпе. Взгляд его стал сухим и безжалостным. — Как выжигаем мы поля перед посевом, так Господь выжжет землю. У Него нет сострадания к терниям, плевелам и полыни. Такова справедливость. Прощайте! — он повернулся к Фоме: — Труби в свой рог. Мы уходим.

И он вытянул вперед свой посох.

Остолбеневшие люди расступились, давая ему пройти. Магдалина вбежала в дом, схватила платок и, оставив незаконченную пряжу, не покормив птиц во дворе, швырнула ключ на середину дороги. Не оглядываясь, туго повязав платок, она последовала за сыном Марии.

Начинало смеркаться, когда они добрались до Капернаума. Гроза прошла стороной — налетевший северный ветер отнес тучи к югу.

— Заночуем в нашем доме, — предложили оба Зеведеевых сына. — Дом большой — места всем хватит. Там и обоснуемся.

— А старый Зеведей? — рассмеялся Петр. — Он и ангелу не даст глотка воды.

— Доверимся учителю, — залился краской Иоанн. — Увидишь, от одного его дыхания он образумится.

Но Иисус не слышал этого. Он шел впереди, и мысли его были с теми слепыми, хромыми и прокаженными… «Ах, если б я только мог, дунув на каждого, пробудить его спящую душу! — думал он. — Тогда и плоть стала бы душой и исцелилась сама собой!»

Фома достал рог и собрался трубить, но Иисус остановил его.

— Не надо. Я устал…

И действительно, он был бледен, под глазами легли синие круги. Магдалина постучалась в первую дверь, попросила воды и напоила Иисуса.

— Теперь я должен тебе чашу прохладной воды, Магдалина, — улыбнулся он и, вспомнив, что он сказал самаритянке у колодца Иакова, добавил: — Я отплачу тебе чашей бессмертной влаги.

— Ты давно уже за все отплатил мне, рабби, — залилась краской Магдалина.