— Кто ты? — спросил раввин как можно тише, чтобы их никто не услышал.

— Ты так давно меня знаешь, дядя Симеон, с часа моего рождения, и ты до сих пор не узнал меня?

Сердце у старика, казалось, перестало биться.

— Это больше, чем может вместить мой разум, — прошептал он, — рассудок мой отказывается…

— А сердце твое, дядя Симеон?

— Дитя мое, я не прислушиваюсь к своему сердцу. Оно ведет в бездну.

— Бездна — это бесконечность. Бесконечность — это Господь, — ответил Иисус, с улыбкой глядя на старика. — Симеон, не помнишь ли ты сновидение пророка Даниила, посетившее его однажды ночью в Вавилоне, о судьбе народа Израиля? — продолжил он через мгновение. — Вечный сидел на своем престоле в белоснежных одеждах, и волосы на его голове были белы, как овечье руно. Престол его был окутан пламенем, и огненная река текла у его ног. А справа и слева от него восседали судьи. И тут разверзлись небеса, и на облако спустился… кто? Помнишь ли ты, отец?

— Сын человеческий, — ответил старый раввин, который долгие десятилетия лелеял в душе это сновидение. Случалось даже, что по ночам ему самому снился этот сон.

— А кто такой Сын человеческий, отец?

Колени у старого раввина задрожали, и он с ужасом взглянул на пророка.

— Кто? — прошептал он, не спуская глаз с губ Иисуса. — Кто?

— Я, — безмятежно ответил Иисус и опустил свою руку на голову старика, словно благословляя его.

Раввин попытался было открыть рот, но не смог.

— Прощай, отец, — промолвил Иисус, протягивая руку. — Верно, ты счастливый человек, Симеон, ибо Господь сдержал свое слово и удостоил тебя увидеть перед смертью того, о ком ты мечтал всю свою жизнь.

Взор у старика помутился. Что творилось вокруг: престолы, крылья, Сын человеческий на облаках?

Или это ему только грезилось? Кто это? Пророк Даниил? Или то врата будущего распахнулись перед ним, давая возможность заглянуть внутрь? Симеон уже стоял не на твердой земле, но на облаках, и улыбающийся человек, держащий его за руку, был не сыном Марии, но Сыном человеческим!

Голова старика шла кругом, и, чтобы не упасть, он оперся на посох, воткнув его поглубже в землю, и все глядел вслед Иисусу, удалявшемуся под сенью осенних деревьев. Небо потемнело: дождь, не в силах больше удерживаться наверху, обрушился на землю. Одежда раввина быстро вымокла и прилипла к телу. Вода струилась по волосам. Но, несмотря на бившую его дрожь, он, не шевелясь, стоял посредине дороги. Иисус со своими спутниками исчез из виду, а раввин все стоял и стоял под дождем и ветром и вскоре снова увидел их — уже в отдалении они взбирались на холм. Куда они шли? Неужто эти босые неученые бродяги обрушат пламя на мир? Замыслы Господа — поистине бездонная пропасть…

— Адонай, — прошептал Симеон, — Адонай… — И слезы хлынули из его глаз.

Ненасытный Рим восседает над всеми народами и, широко раскинув руки, загребает ими корабли и караваны, дары всех земель и моря, всех богов. Не веря ни в единого, он бесстрашно и снисходительно принимает все божества в свои дома: от далеких огнепоклонников Персии — солнцеликого сына Ахурамазды Митру, восседающего на священном быке; с плодородных берегов Нила — Исиду, бродящую по весне в цветущих полях в поисках своего брата и супруга Осириса, разъятого Сетом; из Сирии — красавца Адониса; из Фригии — Аттиса, распростертого на могиле и усыпанного увядшими фиалками; из бесстыдной Финикии — Астарту с ее тысячью мужьями; всех богов и дьяволов Азии и Африки; всех богов с греческого белоснежного Олимпа и из мрачного Аида.

Рим принимает всех богов. Рим прокладывает дороги, освобождает моря от пиратов и земли от разбойников, несет мир и порядок. Выше Рима нет никого. Под ним — все. Боги и люди — это граждане и рабы Рима. И в деснице своей он держит богато изукрашенные свитки Пространства и Времени. «Я вечен!» — провозглашает Рим, лаская двуглавого орла, который, сложив свои выпачканные кровью крылья, отдыхает у ног хозяина. «Какое великолепие, какая неиссякающая радость быть всемогущим и бессмертным», — мыслит Рим, и торжествующая улыбка расползается по его мясистому лицу.

Он довольно улыбается… и забывает. Для кого он прокладывал пути на земле и по морю, для кого трудился столько лет, чтобы привнести в мир безопасность и благополучие? Это никогда не приходит ему в голову. Он побеждает, издает законы, обогащается, простирается по всей вселенной — но для кого, для кого?

Все для босого нищего, который с толпой бродяг бредет сейчас пустынной дорогой от Назарета к Кане. Ему негде спать, нечем прикрыть свою наготу, нечего есть. Все его сундуки, кони и богатые одежды еще на небесах, но уже начали свой путь на землю.

Опираясь на свой пастуший посох, он шел в пыли по камням, ступая босыми ногами. Временами он останавливался, облокачивался на посох, и взгляд его скользил по вершинам гор к свету, озарявшему их, — Господу, восседающему над ними и следящему за людьми. Потом, подняв руку, приветствовал Его, и продолжал свой путь…

Наконец они добрались до Каны. У колодца на краю деревни счастливая молодая женщина с пухнущим животом, достав воду, наполняла свой кувшин. Они узнали ее. Это была та самая девушка, на чьей свадьбе они гуляли осенью. Тогда еще они пожелали ей родить сына.

— Наше пожелание осуществится, — улыбнулся ей Иисус.

Она залилась краской и спросила, не хотят ли они пить. Они не хотели, и, поставив кувшин на голову, она направилась к деревне и вскоре исчезла.

…Обогнав всех, Петр перебегал от порога к порогу и стучался в двери. Странное возбуждение охватило его. Он кричал и приплясывал.

— Открывайте! Открывайте!

Двери начали открываться, появились женщины. День клонился к вечеру, и землепашцы возвращались со своих полей.

— Что случилось, приятель? — удивлялись они. — Что ты стучишься?

— День Господа наступил, — отвечал Петр. — Потоп, люди! Мы несем новый ковчег. Все верящие могут взойти. Смотрите! Учитель зовет спасаться. Подходите поживее!

Женщины и мужчины двинулись к Иисусу, который, усевшись на камне, рисовал своим посохом на земле звезды и кресты. Увечные и больные со всей деревни уже собрались вокруг него.

— Рабби, дотронься до нас, чтобы мы исцелились. Скажи нам доброе слово, чтобы мы позабыли о своей хромоте, слепоте, проказе.

— У меня был сын, они распяли его. Подыми его из мертвых! — выкрикнула высокая сухопарая старуха в черном.

— Кто это такая? — в изумлении оглядывались крестьяне. В их деревне никогда никого не распинали. В недоумении они искали, откуда исходил этот голос, — но старуха уже растворилась в сумерках.

Склонившись над землей, Иисус по-прежнему рисовал кресты и звезды, прислушиваясь к боевым трубам, звук которых доносился с ближайших холмов. Послышалась тяжелая ритмичная поступь, и в свете заходящего солнца вспыхнули железные щиты и шлемы. Жители деревни замерли, лица их помрачнели.

— Проклятая гончая возвращается со своей охоты. Снова ловит бунтовщиков.

— Привез к нам свою расслабленную дочь, чтобы ее вылечил свежий воздух, как он говорит. Но Господь Израиля все записывает в Свою книгу и не прощает. Земля Каны поглотит ее!

— Не кричите, дураки, — он уже здесь!

Проскакали три всадника — в центре ехал Руфус, центурион Назарета. Пришпоривая скакуна, он приблизился к толпе.

— Что за столпотворение? — закричал он, поднимая хлыст. — Разойтись! — лицо его исказилось.

За несколько месяцев он превратился в старика. Волосы его поседели. Страдания его единственной дочери, которая однажды проснулась парализованной, надломили его. Но пока он разгонял и теснил жителей деревни, взгляд его упал на Иисуса, и лицо его просияло. Пришпорив лошадь, он подскакал поближе.

— Добро пожаловать, сын плотника. Ты вернулся из Иудеи! Я искал тебя. Мне надо кое-что сказать ему, — обернулся он к собравшимся. — Убирайтесь! — Затем оглядел учеников и нищих из Назарета, некоторых узнал, и нахмурился. — Смотри, сын плотника, ты помогал распинать других, как бы тебе не оказаться распятым самому! Оставь народ в покое, не баламуть его. У меня тяжелая рука, а Рим бессмертен.