— Учитель, я страдаю кошмарами, — промолвил он. — Я слышал, что ты великий целитель. Я сделал для тебя все, что мог, теперь пусть твоя святость сделает что-нибудь для меня. Сжалься, изгони мои сны. Говорят, ты излечиваешь притчами. Расскажи мне притчу. Я пойму тайный смысл и излечусь. Главное — колдовство в этом мире, не так ли? Ну так поколдуй.

Иисус улыбнулся и посмотрел старику в глаза. Не в первый раз приходилось ему видеть хищные челюсти, толстую шею и бегающий жадный взгляд, и каждый раз дрожь проходила у него по телу при виде их. Эта люди ели, пили, смеялись, полагая, что весь мир принадлежит им, они крали, плясали и прелюбодействовали — и их даже не посещала мысль о том, что они уже горят в адском пламени. И лишь изредка, во сне, они открывали глаза и прозревали… Иисус смотрел на старика, смотрел прямо в глаза и видел в них страх, и снова правдивые слова в его устах складывались в притчу.

— Раскрой свои уши, Анания, раскрой свое сердце, — промолвил он, — я буду говорить.

— Я раскрыл свои уши, я раскрыл свое сердце. Я слушаю, да будет благословен Господь.

— Когда-то, Анания, жил богатый человек. Он был бесчестен и несправедлив. Он ел и пил, одевался в виссон и пурпур и даже зеленый листик отказывался бросить своему бедному соседу Лазарю. Лазарь ползал у него под столами, собирая крошки и обгладывая кости, но и оттуда его прогоняли. И вот избитый Лазарь сидел на пороге, и собаки сходились зализывать его раны. Затем пришел назначенный день, и оба умерли. Богач попал в геенну огненную, бедняк обрел покой на груди Авраама. Как-то богач, обратив взор кверху, увидел, что сосед его Лазарь веселится и ликует на груди Авраама, и закричал, не стерпев: «Отец Авраам, отец Авраам, пошли ко мне Лазаря, пусть намочит кончик пальца и прикоснется к моим губам и освежит их — я горю!» Но Авраам ответил ему: «Вспомни дни, когда ты ел, пил и наслаждался жизнью, в то время как он страдал от холода и голода. Дал ли ты ему хоть зеленый листик за всю свою жизнь? Теперь его черед радоваться, а твой — гореть во веки веков».

Иисус вздохнул и умолк. Старый Анания стоял с раскрытым ртом. Губы его пересохли, в горле саднило. С мольбой он смотрел на Иисуса в надежде на продолжение.

— Это все? — спросил он дрожащим голосом. — Это все. И больше ничего?

— Так ему и надо, — рассмеялся Иуда. — Кто пережрал и перепил на этом свете, все отрыгнет на том.

Но младший сын Зеведея обратился к Иисусу.

— Рабби, тихо промолвил он, — твои слова не облегчили моего сердца. Сколько раз ты говорил нам, что надо прощать своим врагам! Ты говорил, что мы должны любить своих врагов, и если он тебя обидел семь и семью семь раз, сделай ему добро семь и семью семь раз. Ты говорил, что только тогда на земле исчезнет ненависть. А теперь… Разве Господь не прощает?

— Господь справедлив, — перебил его рыжебородый, бросая на Ананию мстительный взгляд.

— Господь добр, — возразил Иоанн.

— Значит, нет надежды? — заикаясь, пробормотал старик. — Притча окончена?

Фома, встав, подошел к дверям.

— Нет, любезный, она не окончена, — ухмыльнулся он. — Есть продолжение.

— Говори, дитя мое, и да будет с тобой мое благословение.

— А звали богача Анания! — выкрикнул Фома — и был таков. Собравшиеся расхохотались.

Кровь ударила в голову старейшины, взгляд его помутнел.

— Иоанн, — промолвил Иисус, гладя курчавую голову любимого товарища, — у всех есть уши, и все слышали, у всех есть головы, и все вынесли свой приговор. «Господь справедлив», — говорят они и не хотят думать дальше. Но у тебя, кроме этого, есть еще и сердце, и ты говоришь: «Да, Господь справедлив, но этого мало. Он добр. Притча не может остаться такой, у нее должен быть другой конец».

— Прости меня, рабби, — ответил юноша, — но я сказал то, что чувствовал. «Человек прощает, — сказал я себе. — Разве может такое быть, чтобы Господь не простил? Нет, не может. Эта притча — кощунство, она не может оставаться такой. У нее должен быть другой конец».

— У нее и есть другой конец, возлюбленный Иоанн, — улыбнулся Иисус. — Слушай, Анания, и ликуй, слушайте и вы, во дворе, и вы, что смеетесь на улице. Господь не только справедлив, но и добр. Он не просто добр. Он наш Отец. Услышав слова Авраама, Лазарь вздохнул и мысленно обратился к Господу: «Господи, как можно быть счастливым в раю, когда знаешь, что в аду горит человек и будет гореть там вечно. Успокой его, Господи, чтобы и я мог быть спокоен. Освободи его, Господи, чтобы и я стал свободен. Иначе и я буду чувствовать, что горю». Господь услышал его мысли и возрадовался. «Возлюбленный Лазарь, — ответил Он, — спустись и возьми страждущего за руку. Мои источники неиссякаемы. Пусть напьется и возрадуется, и ты возрадуешься вместе с ним». — «Во веки веков?» — спросил Лазарь. «Да, во веки веков», — ответил Господь.

И не говоря более ни слова, Иисус встал. Ночь окутала землю. Люди начали расходиться, возвращаясь в свои лачуги, шепчась по дороге. Сердца их были переполнены услышанным. «Разве может слово насытить?» — спрашивали они и отвечали себе: «Да, может, когда это доброе слово!»

Иисус протянул руку старому хозяину, но Анания упал ему в ноги.

— Рабби, — пробормотал он, — прости меня! — и разрыдался.

Той же ночью Иуда пошел искать сына Марии под оливами, где они остановились на ночлег. Он никак не мог успокоиться. Ему необходимо было увидеться и поговорить с Иисусом, чтобы наконец все прояснилось. Когда в доме старейшины Анании он радовался наказанию богача в аду, хлопал в ладоши и кричал: «Так ему и надо!» — Иисус поглядывал на него, словно посмеиваясь, и этот взгляд до сих пор мучил его. Ему необходимо было выяснить все. Иуда не переносил недомолвок и насмешливых взглядов.

— Добро пожаловать. Я ждал тебя, — приветствовал его Иисус.

— Сын Марии, я не похож на двух других твоих спутников, — с места в карьер начал Иуда. — Я не обладаю ни непорочностью и добротой, как возлюбленный тобой Иоанн, ни непостоянством Андрея, который меняется в зависимости от того, откуда дует ветер. Я дикий и неукротимый зверь. Я родился не в супружестве, мать бросила меня в жестокий мир, и я был вскормлен молоком волчицы. Я стал грубым, жестоким и честным. Уж если кого полюблю, то готов стать грязью в его ногах, но если возненавижу — убью. — Он говорил, и голос его становился все более хриплым. Глаза, казалось, вспыхивали искрами в темноте.

Иисус опустил руку на его мятежную голову, чтобы успокоить его, но рыжебородый стряхнул прочь эту десницу мира.

— Я могу убить даже того, кого люблю, если увижу, что он сошел с верного пути, — медленно продолжил он, взвешивая каждое слово.

— А что такое верный путь, Иуда, брат мой?

— Освобождение Израиля.

Иисус закрыл глаза и не ответил. Взгляд Иуды опалял его, как и его слова. Что есть Израиль? И почему только Израиль? Разве мы не все братья?

Рыжебородый ждал ответа, но сын Марии молчал. Иуда схватил его за руку и встряхнул, словно желая разбудить.

— Ты понял? Ты слышал, что я сказал?

— Да, я понял, — открыл глаза Иисус.

— Я говорил с тобой без обиняков, потому что хочу, чтобы ты знал, каков я и чего желаю. Так что отвечай. Хочешь ты, чтобы я шел с тобой или нет? Я хочу знать.

— Хочу, Иуда, брат мой.

— И ты позволишь мне свободно говорить, возражать тебе? Потому что — говорю тебе еще раз, чтобы ты не сомневался, — кто угодно может слушать тебя с раскрытым ртом, только не я. Я не раб. Я свободный человек. Так обстоит дело, а уж ты решай как знаешь.

— Но я тоже хочу свободы, Иуда.

Рыжебородый вскочил и, схватив Иисуса за плечо, воскликнул:

— Ты хочешь освободить Израиль от римлян?

— Я хочу освободить душу от греха.

Иуда лихорадочно отдернул руку и ударил кулаком по стволу оливы:

— Тут-то и расходятся наши пути, — прорычал он, с ненавистью глядя на Иисуса. — Сначала нужно освободить тело от римлян, а потом душу от греха. Таков путь. Пойдешь ли ты им? Дом строится не с крыши, а возводится с фундамента.