— Иоанн Креститель блюдет пост и страждет, — усмехались они, глядя на него своими пустыми глазами, — он угрожает, а не смеется. А ты разгуливаешь по свадьбам, и всюду первый в веселье. Ты ешь, пьешь и развлекаешься со всеми, а в Кане ты даже не постыдился плясать с девушками. Где это слыхано о смеющемся и танцующем пророке?

Но Иисус лишь улыбался.

— Фарисеи, братья мои, я не пророк, я — жених.

— Жених? — выли фарисеи и начинали рвать на себе одежды.

— Да, фарисеи, братья мои, жених. Простите, но я не знаю, как иначе объяснить это вам, — и он поворачивался к своим спутникам — Иоанну, Андрею, Иуде, крестьянам и рыбакам, которые, забросив свои поля и лодки, следовали за ним по пятам, просветленные и очарованные им.

— Ликуйте и веселитесь, пока жених с вами, — говорил он. — Настанут дни, когда вы осиротеете и овдовеете, но и тогда доверьтесь нашему Отцу. Взгляните, как живут птицы небесные. Они не сеют и не жнут, их кормит Отец наш. Взгляните на цветы земные. Они не прядут и не ткут, но какой царь может сравниться с ними в великолепии их одежд? Не заботьтесь о теле своем — что будет оно есть, пить или надевать. Ваша плоть прах и вернется в прах. Пусть заботы ваши будут о Царстве Божием и о вашей бессмертной душе.

Иуда слушал его нахмурившись. Его совершенно не интересовало Царство Божие. Его волновало царство земное, да и не все к тому же, а лишь творимое на земле Израиля, которую продолжали попирать чужеземцы и язычники римляне. Сначала надо было избавиться от них, а потом уже думать о Царстве Божием.

Иисус видел, как хмурится рыжебородый, как морщины взбегают по его лбу, и читал его тайные мысли.

— Небо и земля — одно и то же, Иуда, брат мой, — говорил он улыбаясь, — камень и высь небесная едины, Царство Божие не в облаках, но внутри нас, в наших сердцах. Изменится сердце твое, и сольются воедино земля и небо, израильтяне и римляне обнимут друг друга и станут одним.

Но рыжебородый лишь замыкался, еще глубже прятал свое возмущение, принуждая себя терпеть и ждать. «Он сам не понимает, что говорит, — ворчал про себя Иуда. — Витает в заоблачных высях и не видит, что творится вокруг. Сердце мое успокоится лишь, когда мир переменится вокруг. Лишь когда римляне исчезнут с земли Израиля, я обрету покой!»

И однажды младший сын Зеведея обратился к Иисусу:

— Прости меня, рабби, но мне кажется, что я не люблю Иуду. Всякий раз, как я прохожу мимо него, какая-то темная сила вырывается из его тела и впивается в меня тысячами крохотных иголочек. А недавно в сумерках я видел демона, который что-то шептал ему на ухо. Что он ему говорил?

— Кажется, я знаю, что он говорил, — вздохнул Иисус.

— Что? Мне страшно, рабби. Что он сказал?

— Придет время, и ты узнаешь. Я еще не уверен сам.

— Зачем ты взял его с собой? Почему позволяешь и днем и ночью следовать за тобой? И почему твой голос звучит теплее, когда ты говоришь с ним?

— Так должно быть, Иоанн, брат мой. Он больше вас нуждается в любви.

С каждым днем преображался мир для Андрея, последовавшего за новым учителем. Да и не мир, а его собственная душа становилась мягче. Смех и трапезы перестали быть грехом, земля под ногами стала упругой, и небо склонялось над ней, как любящий отец. А день Господа уже не был более днем гнева и разрушений, знамением конца света, но днем сбора зерна и винограда, днем свадьбы и танцев — неустанного обновления земли. И каждый новый рассвет приносил возрождение. Господь исполнял Свой обет не выпускать землю из Своих святых ладоней.

Шли дни, и Андрей обретал покой. Он снова начал есть и смеяться, лицо его порозовело. Под деревом ли, в доме ли друзей Иисус, благословляя, делил хлеб — плоть Андрея принимала его, обращая в смех и любовь. И лишь вспоминая семью, он вздыхал еще время от времени.

— Что станется с Ионой и Зеведеем? — спросил как-то он, глядя вдаль. Ему казалось, что оба старика остались где-то на краю света. — А с Иаковом и Петром? Где они теперь? Как влачат свои дни?

— Мы всех их найдем, — улыбнулся Иисус, — и каждый из них найдет нас. Не печалься, Андрей. Широки дворы нашего Отца — места хватит для всех.

Однажды вечером Иисус вошел в Вифсаиду. Дети выбежали ему навстречу с ветвями олив и пальмовыми листьями. Распахивались двери, выходили женщины и, бросив домашние дела, шли за ним, чтобы услышать доброе слово. Сыновья выносили своих парализованных отцов, внуки выводили своих слепых дедов. Скрутив, вели одержимых дьяволом, чтоб Иисус возложил им на головы руки и излечил их.

Случилось и Фоме-торговцу быть здесь. Сгибаясь под целой грудой ниток, гребешков, чудодейственных притираний, бронзовых браслетов и серебряных серег, он трубил в свой рожок, когда его заметил Иисус. Порыв ветра — и это уже не Фома, косоглазый торговец. В руках у него плотницкий ватерпас, а вокруг него толпы рабочих кладут известь и камни, возводя величественное здание — Божий храм с мраморными колоннами. А Фома руководит ими, там и здесь, проверяя и замеривая… Иисус подмигнул, Фома ему ответил — и вот он уже снова торговец, нагруженный товарами, с жуликовато-бегающим взглядом.

— Фома, пойдем со мной, — опустил Иисус руку ему на голову. — Я нагружу тебя другими товарами — пряностями и украшениями для души. Твои пути протянутся из конца в конец Земли, и ты будешь делить то, что получишь, меж людьми.

— Пожалуй, я продам сначала эти, — хихикая, ответил хитрый купец, — а потом… а потом посмотрим.

И он снова начал расхваливать гребни, нитки и притирания своим визгливым голосом.

В дверях дома по соседству появился сельский старейшина, известный свои богатством, жестокостью и бесчестьем. Облокотившись о косяк, он с интересом всматривался в приближающуюся толпу. Впереди бежали дети, размахивая пальмовыми листьями и стучась во все двери, кричали: «Он идет, он идет, сын Давида идет!» За ними шел мужчина в белом, с волосами, ниспадающими на плечи. Спокойно улыбаясь, он шел, раскинув руки, словно благословляя окружающие дома. А идущие следом ревниво наблюдали, кто до него дотрагивается, тем самым обретая силу и благость. Еще дальше шли слепые и калеки, а из домов все появлялись и появлялись новые люди, увеличивая и без того огромную толпу.

Старейшина почувствовал себя неуютно и, вцепившись в косяк двери, опасаясь, чтобы люди не хлынули к нему в дом и не обобрали его, только повторял:

— Кто это? Кто это?

— Это новый пророк, Анания, — ответил ему кто-то из деревенских. — Этот человек в белом, которого ты видишь перед собой, держит в одной руке жизнь, а в другой — смерть и раздает их по собственному усмотрению. Не будь дураком, Анания, будь с ним поласковее.

Страх охватил старого Ананию. Много грехов было на его душе, и зачастую он просыпался ночью в холодном поту, дрожа от ужаса. В ночных кошмарах ему чудилось, что он поджаривается на медленном огне, что его лижут языки пламени. Может, этот человек спасет его? «Главное в этом мире — колдовство, — думал он, — и этот человек тоже, верно, колдун. Так пусть для него накроют стол, пусть потратят деньги, чтобы накормить его, а он взамен, глядишь, совершит чудо».

И Анания вышел на середину улицы, приложив руку к сердцу.

— Сын Давида, — промолвил он, — я, старый Анания — грешник, а ты — святой. Узнав, что ты направляешься к нашей деревне, я распорядился накрыть столы, чтобы ты мог поесть. Входи, пожалуйста, будь так добр. Как известно, святые приходят на землю ради грешников, а мой дом нуждается в святости.

— Мне нравится то, что ты говоришь, Анания, — остановился Иисус. — Я рад тебя видеть.

И он вошел в богатый дом. Слуги во дворе накрывали на столы и выносили подушки. Иисус опустился на одну из них, рядом устроились Иоанн, Андрей, Иуда и хитрый Фома, решивший прикинуться учеником, чтобы бесплатно поесть. Старый хозяин сел напротив, прикидывая, как бы направить разговор на тему снов и заставить целителя избавить его от ночных кошмаров. Принесли еду и два кувшина с вином. Люди, оставшиеся на улице, смотрели, как они едят, пьют и беседуют о Боге, погоде и виноградниках. Когда они закончили трапезу, внесли чан с водой. Гости вымыли руки и собрались вставать. Тут уже старый Анания не выдержал. «Я вошел в расходы, чтобы накормить его, — подумал он. — Пророк поел, попил и вся его компания тоже. Теперь настал его черед расплачиваться».