Ей хотелось, чтобы любовь вырвала ее из привычного круга и открыла перед ней новую вселенную. О чем интерн или даже заведующий отделением говорит с любовницей-медсестрой в те минуы, когда они не трахаются? О больных и о больнице.

Некоторое время назад ее мать отпустила невинное с виду замечание, заставившее Сабину глубоко задуматься и подсказавшее ей, как надо действовать. И вот на прошлой неделе она решилась. Опубликовала в еженедельной газете объявление и, преодолев ни на чем не основанный страх перед коллегами, дала номер своего мобильного.

В объявлении было всего двадцать семь слов, но она просидела над ним целых два часа, взвешивая каждую запятую. Она немножко схитрила насчет возраста, но совсем чуть-чуть, рассудив, что тридцать восемь — это слишком близко к сорока, тогда как тридцать пять — это все еще молодость.

Она долго колебалась, указывать ли рост, но в конце концов сочла, что так будет честнее (мужчины не любят женщин выше себя), а заодно поможет ей отсечь коротышек, которые ее не привлекали.

Она не стала указывать точных физических характеристик кандидата (не считая возраста), потому что содержавшие их объявления представлялись ей нелепыми и даже пошлыми. Конечно, она бы предпочла, чтобы он был высоким, с густыми курчавыми волосами, тонкой талией, широкими плечами и узким задом, но охотно допускала, что, даже окажись он лысым очкариком среднего роста, способным водить ее по всяким интересным местам и веселить до слез, она бы перед ним не устояла.

Отправляя объявление, она почувствовала укол в сердце, словно преодолела некую незримую границу, за которой открывался неведомый опасный мир. Почему-то ее охватило ощущение, что возврата назад уже не будет.

В тот день, когда вышла газета с ее объявлением, она перечитала его, не веря своим глазам, и обругала себя идиоткой, горько сожалея о каждом из двадцати семи написанных ею слов.

Пользоваться мобильным на территории больницы было запрещено, поэтому прослушать сообщения она могла только во время перерывов. Не желая никого посвящать в свои дела, она каждый раз старалась уединиться, не обращая внимания на несущиеся в спину удивленные и даже ехидные комментарии коллег.

В первые часы ей никто не позвонил.

Только вечером, покинув больницу, она получила первое сообщение. Мужчина звонил ей в четыре часа дня и оставил свой номер мобильного. Он говорил пронзительным голосом и слегка заикался.

Сабина стерла сообщение, надеясь, что перезванивать он не станет. На смену мечтам пришла реальность. А на что она надеялась? На прекрасного принца? Если б только можно было уничтожить объявление! Сделать так, чтобы оно никогда не появлялось!

Телефон зазвонил, когда она ехала в метро. Она посмотрела на экран — номер незнакомый. Городской. Не мать и не из больницы. С отчаянно колотящимся сердцем она дождалась, пока стихнут звонки и прозвучит голосовое сообщение.

Опять по поводу объявления. Тихий, чуть хрипловатый голос. Она мгновенно представила себе рослого мужчину около сорока, возможно, провинциала (он говорил с легким акцентом), скорее всего, из простых (впрочем, она тоже вела свою родословную не от английской королевской фамилии).

«Мне понравилось ваше объявление, — говорил голос. — Хотелось бы с вами встретиться. Постараюсь перезвонить вам сегодня в девять вечера».

Она прослушала сообщение четырежды, и с каждым разом первоначальное впечатление только усиливалось. В говорившем ощущались сила и решительность. Но также и мягкость: тональность речи звучала уважительно и заинтересованно.

Дома она не смогла проглотить ни крошки. Старалась не отходить далеко от мобильника и несколько раз проверила, заряжен ли он и не перегружена ли память.

Мужчина позвонил ровно в девять.

В досье, добытом Мартеном в Бретани, содержалось на удивление мало документов. Отчет о вскрытии убитого подростка, рапорт жандармерии, протокол допроса свидетеля, наткнувшегося на тело, протоколы бесед с одноклассниками и учителями погибшего, протокол беседы с родителями. И все. Но главное, никто из опрошенных не сообщил ничего интересного.

Как всегда в случае насильственной смерти, если виновник не установлен в короткие сроки, было возбуждено уголовное дело. По логике вещей, судебный следователь должен был поручить его ведение жандармерии.

Под отчетом стояла подпись заместителя начальника жандармской службы Жан-Жака Лемерле.

— Притормози-ка на обочине, — попросил Мартен.

Заинтригованная Изабель остановила машину.

Он набрал номер, быстро поговорил и набрал еще один.

Когда он нажал на отбой, Изабель уже тронула автомобиль с места.

— Едем дальше или разворачиваемся?

— Разворачиваемся.

— Значит, море я все-таки увижу, — мечтательно произнесла она.

По адресу, полученному от лейтенанта жандармерии, Мартен нашел нужный дом, расположенный в коттеджном поселке на берегу океана. Здания современной постройки, отличавшиеся крайним уродством и утопавшие в роскошных садах, к счастью, прятались за высокими заборами. Ветер задувал с запада, и здесь было гораздо холоднее, чем в Париже. Несмотря на то что солнце стояло еще высоко в небе, Изабель продрогла.

Мартен снял куртку и накинул дочери на плечи.

— А мне с тобой можно? — спросила она.

Он поколебался, но потом все же разрешил:

— Сойдешь за мою помощницу. Только ничему не удивляйся.

Она буркнула себе под нос: «Что я, полная дура?» — и двинулась за ним.

Открывшему им мужчине было хорошо за шестьдесят, а фигурой он напоминал шкаф. Узловатые кисти рук заканчивались толстыми и кривыми желтыми ногтями, похожими на когти. Загорелое лицо в красных прожилках не оставляло сомнений насчет того, где он в основном проводит время, — на рыбалке и в бистро.

Лысину у него на голове прикрывала выцветшая кепка, из-под которой выглядывали холодные светлые глазки.

Он кивком пригласил их в крошечную гостиную, сиявшую чистотой. Каждая вещь здесь знала свое место. Рядом с причудливой формы кожаным рыжеватым диваном стояли два кресла в том же стиле и овальной формы журнальный столик, сверкавший полировкой. На нем помещался поднос с графином, наполненным янтарного цвета жидкостью, и шесть стаканов. Он не предложил им выпить — даже присесть не предложил.

— Что именно вас интересует? — спросил он.

Мартен явился сюда вовсе не за тем, чтобы подвергаться допросу. Тем не менее он вполне невозмутимо ответил:

— Я расследую убийство. Изучая базы данных, наткнулся на дело, которым вы занимались в восемьдесят седьмом. Вы его помните?

Мужчина ненадолго задумался, а затем кивнул:

— Да. Его звали Танги. Ни свидетелей, ни улик, ни подозреваемых… Дело закрыли.

— Именно так и говорится в отчете. А собственные воспоминания у вас остались?

И без того пунцовое лицо хозяина побагровело.

— Вы хотите знать, не скрыл ли я от правосудия какие-нибудь улики?

— Я вовсе не это имел в виду, — спокойно ответил Мартен.

Он решил сыграть на чувстве профессионального братства:

— Иногда, особенно в трудном деле, возникают подозрения, которые невозможно вписать в протокол. Доказательств-то нет. Но подозрения остаются. Понимаете, о чем я?

Мужчина колебался с ответом, словно взвешивал про себя за и против.

Изабель скромно держалась в сторонке, но внимательно разглядывала хозяина дома, поражаясь его ничем не объяснимой агрессии. Отец, напротив, вел себя на удивление любезно. Вечное противоборство между полицией и жандармерией?

— У меня сложилось впечатление, что его убили нечаянно, — наконец выдавил из себя бывший жандарм. — Мальчишки заигрались, а игра вон чем обернулась…