— И никто из мальчишек не признался? И слухов никаких не возникло?

— Я про это ничего не знаю. А я опросил всю школу. В то время в здешнем лесу стояли лагерем бойскауты. Я хотел с ними встретиться, но они уже разъехались. Так я до них и не добрался.

— Но какие-то следственные действия вы предприняли? В документах по делу скауты даже не упоминаются.

— А про это надо спросить у судебного следователя. Я работал в рамках выданного мне предписания, а он велел оставить скаутов в покое.

Мартен проглотил и это.

— Как звали судебного следователя?

— Рене Шастен. Он уже тогда был не мальчик, а года два-три назад помер. Скоро прилив, мне на рыбалку пора, — сказал мужчина. — Если других вопросов у вас нет…

Он двинулся прямо на Мартена, но тот даже не шелохнулся. Мужчина остановился, медленно сжимая кулаки. Но Мартен ему улыбался, и тот растерялся.

— Послушайте, Лемерле, — продолжил Мартен. — Со скаутами я разберусь, но мне кажется, что вы что-то от меня скрываете. Возможно, я ошибаюсь, но, если выяснится, что вы утаили от меня важную информацию в деле об убийстве, не думайте, что это вам сойдет с рук.

— А ну пропустите! — зарычал мужчина голосом, в котором смешались ярость и страх.

Мартен повернулся к нему спиной, пропустил вперед себя Изабель, и они вышли из дома.

В машине Изабель посмотрела на него. Руки у нее дрожали.

— Я уж думала, он полезет драться, — сказала она.

— Может, и полез бы, если бы я пришел один, — признал Мартен.

Они видели, как мужчина вышел из дому и запер дверь, окинув их злобным взглядом.

Мартен сел за руль.

— И часто у тебя бывают такие допросы? — спросила Изабель.

— Да нет. Обычно я выколачиваю из свидетелей показания рукоприкладством, — с улыбкой ответил он и тут же вспомнил, что не так давно именно это и проделал.

— Не, ну с тобой вообще невозможно серьезно разговаривать.

— Ладно, извини. Конечно, чаще всего допросы проходят совсем не так. Особенно если расспрашиваешь коллегу или бывшего коллегу. А этот тип… Он не просто что-то скрывает. Он испугался. Что ты об этом думаешь?

— Выглядит он отвратительно. Не знаю, чего он испугался, но у меня точно душа в пятки ушла.

— Понятно. То есть ты полагаешь, что он мне наврал?

— Ага. Он все время косился налево. Говорят, когда человек хочет тебя обмануть, он непроизвольно скашивает глаза влево. С другой стороны, если он не врал, откуда такая враждебность? Если только он не полный псих…

— Все это не совсем так, — вздохнул Мартен. — Люди часто лгут полицейским. Просто так. Из принципа.

— Но он же не кто-нибудь! Он сам бывший легавый.

— Именно. И мы постараемся разузнать о нем побольше. Начнем с мэрии.

— Может, высадишь меня у порта?

Он согласно кивнул и направил машину к морю.

Мэрия располагалась не в деревне, а в городке, в шести километрах от коттеджного поселка и от моря. Мартен направился в отдел записи актов гражданского состояния. Лемерле, Жан-Жак, родился на территории коммуны. У него было два брата и две сестры. Если верить документам, все они живы, но переехали в другие места.

Жена его умерла семь лет назад. Секретарь мэрии рассказала Мартену, что она покончила с собой в ноябре, в шторм бросившись в море с высокой скалы.

Мартен поинтересовался, точно ли был установлен факт самоубийства, и она посмотрела на него как на ненормального. Он понял, что сегодня же вечером Лемерле будет доложено о его расспросах, но его это не смутило — немного давления на бывшего жандарма не повредит.

У супругов Лемерле был единственный сын. Мальчик. В 1988 году, в возрасте семнадцати лет, он погиб на Антильских островах.

Мартен снова сел в машину и поехал на побережье. С Изабель они встретились в порту. Она задумчиво созерцала море; увидев отца, одарила его широкой улыбкой. Показала на чаек, с громкими криками кружившихся под сентябрьским солнцем, сопровождая небольшое рыбацкое судно, возвращавшееся с уловом. В воздухе заметно потеплело. Пахло водорослями, йодом и рыбой.

Изабель и Мартен одновременно почувствовали потребность уединиться, каждый со своим мобильным в руках, и сели спиной друг к другу.

Мартен, которого слегка терзали угрызения совести, позвонил Жаннетте и поделился своими скудными открытиями. Жаннетта продолжала проверять стройки, где работал муж жертвы, надеясь, что на одной из них велось сооружение бассейна. Пока она ничего не нашла.

Кроме того, она съездила в больницу, поговорила с мужем, но ничего особенного от него не добилась.

Мартен передал ей информацию о лагере скаутов; она пообещала что-нибудь разузнать. И оба одновременно подумали, что расследование точно зашло в тупик, если они цепляются за такой призрачный след.

— Нет, брось, — сказал Мартен. — Лесной лагерь каких-то неизвестных скаутов пятнадцатилетней давности… Тебе его ни за что не отыскать.

— Все-таки попробую, — сказала Жаннетта.

Они простились.

Затем Мартен позвонил Лоретте и рассказал, что, поверив ее интуиции, отправился наводить справки об убийстве, случившемся пятнадцать лет назад, но пока, кажется, вытянул пустышку. Ни он, ни она ни намеком не обмолвились о минувшем вечере.

Наконец, Мартен позвонил Мириам и сообщил, что они с Изабель в Бретани.

Мириам удивилась, однако от комментариев воздержалась. Он спросил, о каком втором деле она хотела с ним поговорить, но ей было некогда и она предложила перезвонить ему вечером.

Мартен с Изабель нашли небольшую бухточку, в которой искупались в нижнем белье, хотя температура воды не превышала восемнадцати градусов; они брызгались и хохотали, а потом вытерлись своими майками.

Пока они лежали на песке, Изабель вспомнила мать:

— А мы не приезжали сюда с мамой, когда я была маленькой?

Он кивнул.

— Мы были на этом побережье, только чуть западнее, в местечке под названием Керфани. Неужели ты правда что-то такое помнишь? Тебе было три года. Мы сняли дом с видом на море. У тебя был дружок. Робкий белокурый мальчик.

— Яник, — сказала она. — Очень хорошо помню.

Она на минуту умолкла.

— Я в последнее время часто вспоминаю маму, — сказала она, поворачиваясь к нему. — Ей ведь было столько же лет, сколько мне сейчас, когда она забеременела?

— На год больше. Двадцать три.

— Ты ее любил? — спросила она, не глядя на него.

Он ответил не сразу, но не потому, что боролся с сомнением, а потому, что хотел, чтобы его слова прозвучали веско:

— Да. До сих пор дня не проходит, чтобы я о ней не думал. Останься она в живых, может быть, мы бы расстались, не знаю… Но она — одна из двух женщин, которые значили для меня невероятно много. Вторая — ты.

— Но вы так часто ссорились…

— Это правда. Она и погибла после очередной нашей ссоры. Слишком быстро ехала.

Изабель накрыла его руку своей.

— А Мириам? — спросила она. — Разве она значит для тебя меньше?

Он засмеялся:

— Ну хорошо. Она идет в этом списке третьей.

— До чего же сложная штука жизнь, — вздохнула Изабель. — А твоя журналистка? Она для тебя что-нибудь значит?

— Конечно. Ну, я так думаю. Точно пока сам не знаю. Мы не строили никаких планов. Она такая молодая. Слишком молода для меня.

Она скривила лицо:

— Да, дедушка. «Мы не строили никаких планов»… Так и слышу этого засранца Кристофа.

— Ну спасибо.

— Ой, прости, пап, я совсем не это хотела сказать. Ты на меня не сердишься?

Он толкнул ее, и она с хохотом опрокинулась на песок.

Они вернулись в городок пообедать. Продавщица в булочной порекомендовала им один ресторан, и они долго и безуспешно плутали по улицам.

Мартен уперся и даже купил на автозаправке карту, с помощью которой они в конце концов проехали по длинному извилистому берегу и нашли ресторан, приткнувшийся на небольшой рыбачьей пристани. Съев по блюду морепродуктов, они в начале первого отправились в обратный путь. В Париж прибыли уже затемно и сразу окунулись в неподвижную влажную жару, бесконечные пробки и бензиновую гарь.