Переоделся и принялся за работу.

Мартен старался ничего не упустить. От долгого рассказа у него пересохло в горле, зато появилось ощущение, что он наконец-то сумел взглянуть на дело не как на более или менее случайную последовательность событий, поступков и реакций, а как на нечто цельное.

— Если ты прав и им движет ненависть, — сказала Марион, — необходимо узнать, почему он ненавидит эту женщину.

— Тонко подмечено, — отозвался Мартен. — Проблема только в том, что причину этой ненависти мы узнаем не раньше, чем поймаем этого человека. Или узнаем, кто эта женщина.

Изабель молчала, погруженная в свои мысли.

— Не знаю, — наконец произнесла она.

— Чего ты не знаешь? — не понял Мартен.

— Чтобы кого-то возненавидеть, необязательно иметь причину, — сказала она. — Вернее, это может быть причина, которая нам покажется бредовой. Все-таки этот тип — психопат. Может, он ненавидит ее просто за то, что она существует.

Повисло молчание.

— А я думаю, что какая-то причина у него должна быть, — подала голос Марион. — Не обязательно простая, но все-таки причина. Что-то не столь очевидное, как «она мне изменила» или «она мне жить не дает», но какой-то реальный мотив. Может, он влюбился в нее по уши, а она послала его куда подальше, и с тех пор он затаил на нее злобу… Или она знает о нем что-то ужасное. На самом деле очень важно установить, кто такая эта женщина — мать, просто знакомая или, например, жена.

— Лично я склоняюсь к версии жены, — сказала Изабель. — Если он убивает других женщин, чтобы отомстить этой, значит, они должны быть на нее похожи. Следовательно, она не может быть пожилой. Кроме того, мне кажется, что их должны связывать довольно близкие отношения.

— Думаю, ты права, — поддержала ее Марион. — Он уже напал на двух женщин. Готова спорить, что следующей жертвой станет та, которую он задумал убить с самого начала. Тут вы его и поймаете.

Чуть позже, когда Мартен уже лежал в постели, к нему под бочок забралась Марион.

— Как мне нравится твоя дочь, — прошептала она. — У меня никогда не было толпы подружек, но мне кажется, с ней я могла бы по-настоящему подружиться.

Мартен прижал ее к себе. Она сунула колено ему между ног и взобралась на него.

— Изабель — отважная девочка. Не всякая на ее месте решилась бы оставить ребенка. Я в ее возрасте, наверное, сделала бы аборт.

— Ты ей об этом сказала?

Она тихонько засмеялась:

— За кого ты меня принимаешь? Что, мысли об убийце не дают покоя?

— Да.

— Тебе хоть чуточку помогло наше обсуждение?

— Возможно. Пока не знаю. Чего-то в этой схеме не хватает, какого-то ключевого элемента. И самое плохое, что я даже не представляю, где его искать.

— Тебе надо расслабиться. Ненадолго выбросить все это из головы. Ты слишком глубоко увяз в этом деле.

— Как я могу? Он ведь уже подбирает себе новую мишень. Попробуй тут забудь.

— Ты перестал ходить в качалку.

— Некогда.

— А зря. Может, тебе как раз и нужно переключиться на что-то другое. Чтобы мозги прочистились.

— По-твоему, я потерял форму?

Она хихикнула:

— Ладно. Постараюсь тебе помочь. Ты не против?

Говоря это, она терлась о него всем телом, и он, несмотря на усталость, почувствовал, что оживает. Она заметила это, довольно хрюкнула и оседлала его.

— Только не кричи, — шепнул он. — Не хочу, чтобы Иза нас слышала.

Вместо ответа она ткнула его кулаком в ребра, и на сей раз хрюкнул уже он.

Мириам лежала в постели с Реми в своей просторной квартире. Они только что занимались любовью. Он был внимательным и нежным, но она не сумела настроиться на нужную волну.

Ее мысли занимала Розелина. А делиться ими с Реми ей не хотелось — она хорошо помнила, как он отреагировал, когда она впервые заговорила с ним о проблеме своей сотрудницы.

Но беспокоило ее не только это. Стоило ей задуматься о Розелине, как на ум приходил Мартен. Неужели ее озабоченность делами бухгалтерши вызвана… чем? Интересом к Мартену, принявшим извращенную форму? Неужели она его ревнует? И не значит ли это, что она до сих пор любит его гораздо сильнее, чем готова признаться в этом самой себе?

Третья проблема, занимавшая ее, не шла ни в какое сравнение с судьбой Розелины, но все-таки Мириам твердо решилась обсудить ее с Реми. Потому что эта проблема касалась его напрямую.

Она повернулась к нему.

— Есть одна вещь, которой я не понимаю, — сказала она.

— Что за вещь, любовь моя? — нежно спросил он, проводя тыльной стороной ладони по ее животу и груди.

Она сжала его руку. Нет уж, она не позволит себя отвлечь.

— Где ты собираешься брать деньги на квартиру в Марэ?

— Да что ты волнуешься? Не такие уж большие там деньги…

— Четыреста пятьдесят тысяч евро? Три миллиона франков… Для большинства людей это очень значительная сумма.

Он засмеялся:

— Для меня тоже. Но, если уж хочешь знать правду, у меня есть друг, который мне очень обязан. Он будет счастлив одолжить мне эти деньги наличными без процентов. Для него это практически пустяк.

Она ждала продолжения, но он молчал.

— А ты не боишься неприятностей от налоговиков? Если к тебе придет проверка, они могут заинтересоваться, откуда у тебя столько наличных. К тому же ты чиновник.

— Ну и что? Моя мать родом из Рима, ты же знаешь. Так что мой друг переведет деньги в отделение римского банка на имя моей матери, а я скажу, что она дала мне их в долг. Уверяю тебя, никаких проблем не возникнет.

Она замолчала. Значит, одной заботой меньше.

— Надеюсь, ты не сомневаешься в законности этой операции? — насмешливо спросил он.

— В общем-то нет.

— А мне кажется, что да.

— Меня это не касается.

— Очень даже касается. Но сейчас я тебя успокою. Ты понимаешь, в чем разница между культурными ценностями и национальным достоянием?

Она отрицательно мотнула головой, удивленная вопросом.

— Допустим, у тебя имеется какая-то картина. Скажем, Матисс. Твоя семья владеет этой картиной на протяжении одного-двух поколений. Картина прошла все мыслимые экспертизы, ее подлинность точно установлена, и она внесена в официальный реестр. И вдруг тебе срочно понадобились деньги. Или законный владелец умер, оставив картину в наследство детям, а они хотят продать ее, чтобы поделить деньги поровну. К ним приезжает представитель «Сотбис» или «Кристис». Выставив картину на аукцион в Лондоне, твоя семья получит в пять — десять раз больше, чем если предложит ее государственному музею или частному коллекционеру во Франции. Однако, в соответствии с законом от тридцать первого декабря девяносто второго года и с учетом поправок от десятого июля двухтысячного года, произведение искусства, оцениваемое в сумму выше ста пятидесяти тысяч евро — если речь идет о картине, — не может быть вывезено за границу без специального сертификата.

Мириам смотрела на него не отрываясь. Он говорил с горящими от возбуждения глазами. В эту минуту он действительно был очень красив.

— Если картина отнесена к категории культурных ценностей, но не считается национальным достоянием, все просто. Ее везут в Лондон и продают какому-нибудь американцу или японцу. Но если власть решит, что речь идет о национальном достоянии, то картину не пропустит ни одна таможня. В этом случае придется переоформлять сертификат, а это может занять долгие годы. И зарубежный коллекционер может передумать. Если владелец картины хочет продать ее побыстрее, у него нет выхода. Вот и все.

— А кто решает, к какой категории относится та или иная картина? — спросила Мириам, уже догадываясь, каким будет ответ.

— Специальная комиссия в составе нескольких человек. Я тоже в нее вхожу. Мы выносим свое суждение на основании ряда критериев. Если, например, картина представляет собой ключевой этап в истории искусства, то, разумеется, мы объявляем ее национальным достоянием. Допустим, «Завтрак на траве».