– Мы пойдём на Петровский и отменим матч! Не позволим осквернить наш стадион! Мы сорвём матч! И завалим всех чурок! Смерть чуркам!

Росла, ширилась ярость, неслась, как огненный шквал. А Штрум, глядя на каменную конную фигуру Николая I, не мог понять, откуда у него ощущение приближающегося ледяного обвала. Необъяснимый холод пронизал его невидимыми иглами, куда-то сгинуло ощущение времени, он сам представился себе серым всадником, окруженным вечностью.

Рассредоточенные в толпе хаоты стали скандировать, выбрасывая в такт сжатый кулак: «Смерть чуркам! Смерть чуркам! Смерть чуркам!» Это движение подхватила вся толпа.

– Мы пойдём туда прямо сейчас! А по дороге будем валить всех подряд чурок! Отменить матч с чурками! Смерть чуркам! Смерть чуркам!

Публика была доведена до экстаза. Фанаты стали поджигать файеры, всю площадь затянуло дымом. Со стороны Большой Морской улицы показалось несколько милиционеров. Они схватили одного из митингующих и поволокли к зданию.

«Наших бьют!» – одновременно заорали человек двадцать, и рассредоточенные в толпе хаоты стали резко толкать в спину впереди стоящих: «Вперёд! Наших бьют!» Те, на чьи спины навалились, от неожиданности налегли на стоявших перед ними, что создало эффект домино.

Штрум находился на пределе эмоций.

– Мы попали на планету войны, которая здесь каждый день! Вперёд! На стадион! Смерть чуркам!

Известие о том, что «наших бьют», заставило публику двигаться с удвоенной силой. Несколько десятков человек вышли на проезжую часть. В окна гостиницы «Астория» полетели камни. Раздался звон битого стекла и вой автомобильной сигнализации – три стоявшие у обочины машины вдруг оказались перевернутыми. Как только первая сотня манифестантов оказалась на проезжей части, остальные, отдавшись во власть всеобщего инстинкта, устремились вслед за авангардом – по Большой Морской улице в сторону Невского проспекта – разбивая стекла первых этажей, стекла машин, угощая тумаками прохожих, и выкрикивая: «Русские, вперед!», «Питер не Кавказ!» и «Зига-зага!». Фанаты яростно и страстно пошли гонять клочки по закоулкам. И только ужасные байкеры, оседлав не менее устрашающие мотоциклы, покинулы театр военных действий. Добрыми оказались внутри.

Выбравшись из толпы, Раймонд забрался в микроавтобус, припаркованный возле гостиницы «Англетер», и охраняемый дюжиной вооруженных молодчиков. Операторы возились с аппаратурой – спектакль на площади и на Большой Морской снимался со всех ракурсов, в том числе с крыш и с площадки на куполе Исаакиевского собора. Мощная социально-заостренная драма получилась. Наблюдать, как командир Фольксштурма подчиняет тысячи чертей своей воле (пускай не без помощи специалистов по беспорядкам) – занятие крайне захватывающее, но ещё с большим азартом внимаешь непосредственно ему: этот супергерой рубится до того истово и мощно, что совершенно непонятно, кто ему может составить на данный момент конкуренцию. Все, что называется, свободны: и премудок Штрайхер, и уличный клоун Пшик, и прочие теоретики насилия и фрики.

Основные Фольксштурма находились в толпе – координировали действия подконтрольных им бойцов. Лимон двигался рядом со Штрумом, излучавшим кровь, напалм и героин.

С неудержимой силой мчался людской поток. Вслушиваясь в бурление человеческих масс, Штрум спросил: «А где Паук, где Змей?» Лимон ничего не смог ответить на этот вопрос. Отсутствие этих двоих усилило тревогу Штрума. Были вопросы, в решении которых командир Фольксштрума всецело не доверял даже самому себе, особенно в таких крупных акциях, как сегодняшняя. Особенно на непроверенной территории.

На перекрестке с Гороховой улицей несколько вооруженных милиционеров при приближении толпы сначала попятились, а потом и побежали.

«От нас бегут менты! Догоняй!» – прокатилось по колонне. Отдельные крики слились в сплошной злобный вой. И через несколько секунд толпа не шла, а бежала. Даже те, кто сомневался, побежали, чтобы не быть затоптанными. Даже Штрум с Лимоном, подхваченные народной массой, были вынуждены перейти на бег. Это было против их правил, но в такой толпе никакие правила уже не работали. Люди полностью утратили свою идентичность, человек перестал быть личностью, стал лишь клеточкой большого организма, которая ничего не решает, а лишь повинуется нервным импульсам. И Штрум, оказавшись в толпе, перестал быть режиссером и стал частью массовки. Частью безмозглой толпы, тупого внушаемого быдла – с уродливыми рожами, харями, ебальниками и еблищами, хранившими печать веществ, деградации и вырождения. В этот момент, когда под ним гудела земля, он ощутил шаткость лестницы, по которой хотел подняться до каких-то вершин. Ради кого он так старался, ради кого очищал город от чурок?! Ради этого быдла, которому безразлично, по какому поводу устраивать погром? Абсолютно ничего бы не изменилось, если бы вместо «Отменить матч с чурками! Смерть чуркам!» он бы кричал с трибуны: «Даёшь триста сортов колбасы!» Этот сброд достоин того, как с ним обращаются: грабят, обманывают на каждом шагу и убивают. И чурки тут ни при чём.

Но сейчас Штрум должен был сделать то, что пообещал представителю Коршунова – вывести народ на Невский проспект. А потом встретиться с самим Коршуновым.

Но что случилось, что означало это чудо? У себя на районе надо было разыскивать чурок, прилагать усилия, чтобы обнаружить их в убежищах, караулить возле гук-общаг. А теперь это уже не охота, не преследование пугливой дичи: тут в Центре жертвы уже со всех сторон сами предлагают себя. Узкоглазые, кавказцы, прочие шайтаны потоком устремились навстречу мобу – словно требуют смерти, как права, которым им не терпится воспользоваться. Как будто недостаточно улиц в этом городе, где сейчас спокойно, где ходят мирные обыватели, а не разъяренные скинхеды, – надо сунуться туда, где беспорядки, и где с вероятностью 100 % можно выхватить пиздюлей и даже погибнуть! Жажде убийства сопутствует жажда смерти; и все неславянского вида граждане, оказавшиеся на пути толпы, оказались избиты и затоптаны. Уличный пейзаж был овеян ощущением трагедии; и жители домов из своих окон, также как имевшие славянскую наружность прохожие были захвачены дыханием драмы, происходившей перед ними.

В авангарде навстречу милицейскому кордону, перекрывшему выход на Невский проспект, двигался «фёстлайн», первая линия бойцов-тяжеловесов с наилучшим личным уровнем. Их задача – провалить строй противника и смять его ряды, что даст возможность более легким бойцам второго-третьего ряда реализовать свое преимущество. Бегущие сзади должны были только давить плечами на спины, придавая напору первой линии совокупную массу всего строя. Штрум не питал никаких иллюзий, что будет при столкновении авангарда с ментами: первый ряд ляжет под удары дубинок, а дети сзади убегут. После чего можно будет, закидывая ОМОН камнями и бутылками, дорезать упавших ментов. Панические настроения были написаны на лицах, и черт возьми за этот страх сложно было упрекнуть. Плохо было всем, кроме основных бойцов Фольксштурма: Штрума, переборовшего мандраж, Лимона, который отличался редкими толстокожестью и фатализмом, и десятерых основных. И тут наступил неожиданный момент. Все центральные фигуры заняли третий и четвертый ряды, сбив впереди себя трясущихся малолеток, то есть страшных скинхедов с нашивками и белыми шнурками. «Кто побежит – лично почку проткну!!!» – шипел Лимон, потрясая ржавым китайским ножом с подозрительного вида пятнами. Подчиненная ему бригада из десяти бойцов расположилась сзади полукольцом, изображая заградотряд. И идущему впереди живому щиту суждено было лечь под ноги двигавшимся ОМОНовцам, под дубинки и электрошокеры, давая возможность смертельной косе сзади резать из-за этих спин. Аналогичным образом выстроились бригады фанатов – как и было запланировано. План Штрума заключался в том, чтобы, причинив максимальный ущерб, и пожертвовав страшными скинхедами, за счёт камнепада и резкой безжалостной атаки прорваться сквозь милицейский заслон, вывести всю толпу на Невский проспект, а потом рассыпаться и исчезнуть. То есть основной состав Фольксштурма скроется, а манифестанты плюс неравнодушные прохожие продолжат триумфальное шествие до Петровского стадиона.