Донателло едва заметно злорадно усмехнулся:

— Не корчи из себя дурочку. Если бы можно было уйти от Адера, разве Узра до сих пор была бы здесь? Ты уже давно с ним рядом, могла бы понять, что он не сентиментален и крайне внимателен. Либо ты уйдешь с его высочайшего дозволения, либо… словом, он не склонен оставлять в живых тех, кто способен ему отомстить или рассказать о нем правду не тому, кому надо, понятно?

Больше Донателло мне ничего не сказал о нашем загадочном повелителе. Он бросил взгляд на меня, подумал и решил, что откровений на сегодня хватит. И ушел, оставив меня размышлять над его словами.

Примерно в это время Джонатан резко поднялся со стула:

— Хватит с меня этой ерунды. Не могу больше.

С этими словами он вышел из комнаты следом за Донателло. Разочарованному художнику осталось только проводить глазами свою удачу. В итоге портрет Джонатана так и не был написан. Адеру пришлось удовольствоваться рисунком, выполненным углем. Рисунок был вставлен в рамку, под стекло, и повешен в кабинете. Адер не знал, что Джонатану суждено стать последним из его фаворитов, запечатленных живописцем, и что со временем всем его пристрастиям и ухищрениям придет конец.

После первого успешного выхода в свет Адер всюду брал с собой Джонатана. Помимо обычных вечерних увеселений, он стал находить что-то такое, чем они могли заняться вдвоем. В такие вечера все остальные были предоставлены сами себе. Адер и Джонатан отправлялись на загородные скачки, на ужины и дебаты в мужские клубы, на лекции в Гарвардском колледже. Я слышала, что Адер водил Джонатана в самый изысканный бордель в Бостоне, где их ублажали шесть девиц. Видимо, эта оргия была призвана связать их друг с другом наподобие клятвы на крови. Адер нетерпеливо знакомил Джонатана со всем, что любил сам: он укладывал стопки романов на тумбочку рядом с кроватью Джонатана (это были те самые книги, которые он подсовывал мне в ту пору, когда взял меня под свое крыло), он велел поварам готовить для него особые блюда. Ходили даже разговоры о поездке в Старый Свет, чтобы Джонатан вкусил жизнь в великих городах. Адер словно бы твердо решил сотворить для себя и него некую общую историю. Он хотел сделать свою жизнь жизнью Джонатана. Наблюдать за происходящим было страшновато, но юноша вел себя спокойно. Он не говорил о Сент-Эндрю, о своей семье, хотя явно думал о них. Возможно, он не заводил таких разговоров из жалости ко мне. Ведь ни он, ни я ничего не могли сделать для того, чтобы изменить положение дел.

Прошло какое-то время с тех пор, как начались их совместные похождения, и вот однажды, когда вся свита наслаждалась солнечным днем на веранде, Адер отвел меня в сторону. Алехандро, Донателло и Тильда обучали Джонатана игре в фаро, а мы с Адером сели на диван и уподобились счастливым родителям, наблюдающим за игрой своих детей.

— Теперь я провожу много времени в обществе твоего Джонатана, — изрек Адер, — и у меня сложилось мнение о нем… Тебе интересно услышать мое мнение? — негромко спросил Адер, не спуская глаз с Джонатана. — Он не таков, каким ты его себе представляешь.

— Откуда тебе знать, каким я его себе представляю? — огрызнулась я. Мне хотелось, чтобы мой голос прозвучал уверенно, но он дрогнул.

— Я знаю, ты полагаешь, что в один прекрасный день он одумается и целиком и полностью посвятит себя только тебе, — насмешливо проговорил Адер, дав мне понять, насколько ему безразличны мои переживания.

Отказаться от всех остальных… Джонатан уже дал клятву верности одной женщине, но что толку? Пожалуй, он не был верен Евангелине и месяц с того дня, как они обвенчались. Я театрально улыбнулась. Я не собиралась радовать Адера и показывать ему, что он сделал мне больно.

Адер положил ногу на ногу.

— Но тебе не стоит принимать его ветреность близко к сердцу. Он попросту не способен на такую любовь — ни к одной женщине. Он не наделен даром пропускать эмоции через свое сознание и желания. К примеру, он сказал мне, что ему неловко из-за того, что он делает тебя такой несчастной…

Я впилась ногтями одной руки в тыльную сторону ладони другой, но боли не почувствовала.

— …но он не знает, как с этим быть. В то время как для большинства мужчин выход был бы очевиден: либо дай женщине то, чего она жаждет, либо окончательно порви с ней. Но твое общество ему все еще очень нужно, поэтому он не в силах с тобой расстаться. — Адер несколько театрально вздохнул. — Не отчаивайся. Не все потеряно. Может быть, все-таки настанет день, когда он сможет любить только одну женщину, и если тебе сильно повезет, то этой женщиной сможешь стать ты.

А потом Адер расхохотался.

Мне ужасно хотелось отвесить ему пощечину. А еще хотелось наброситься на него и задушить.

— Ты злишься на меня, я это чувствую. — Мой бессильный страх, похоже, забавлял Адера. — А злишься ты на меня за то, что я говорю тебе правду.

— Я злюсь на тебя, — ответила я, — но за то, что ты мне лжешь. Ты просто пытаешься убить мои чувства к Джонатану.

— Мне удалось-таки тебя огорчить, да? Согласен: обычно тебе удается догадаться, когда я лгу — и похоже, моя милая, ты единственная, кому это дано, но на этот раз я тебя не обманываю. Честно говоря, почти жалею о том, что не обманываю. Тогда тебе не было бы так больно, верно?

Это было невыносимо — чтобы Адер меня жалел, одновременно пытаясь настроить против Джонатана. Я устремила взгляд на последнего. Он, увлеченный игрой в фаро, в этот момент глянул поверх карт на «банк». Присутствие Джонатана действовало на меня успокаивающе. Оно словно бы вызывало во мне приятный негромкий резонанс. Но в последнее время я чувствовала исходящую от него меланхолию. Мне казалось, что это грусть, вызванная тем, что он покинул Евангелину и дочь. Если все, что говорил Адер, было правдой, не оттого ли грустил Джонатан, что делал несчастной меня? Впервые в жизни я задумалась о том, что, возможно, препятствием на пути к нашей любви все же был Джонатан, а не я. Разве это не свойственно человеку — быть способным целиком и полностью отдать себя кому-то одному?

Мои мысли прервал заливистый женский смех. Тильда победно бросила карты на стол. Джонатан сердито зыркнул на нее, и по этому взгляду я поняла, что он с ней уже переспал. Он переспал с Тильдой, хотя не считал ее особо привлекательной, хотя понимал, что ее следует опасаться и что я, узнав об этом, буду ужасно задета. Отчаяние вспыхнуло во мне, словно пропитанная селитрой бумага. Я ничего не могла изменить.

— Пустая трата времени, — тут же прозвучал шепот Адера. Он словно бы подполз ко мне, как змей-искуситель в райском саду. — Ты, Ланор, способна на такую идеальную любовь, на любовь, подобной которой я никогда в жизни не видел. И почему только ты избрала для такой любви столь недостойный объект…

Его шепот был подобен аромату духов в ночном воздухе.

— Что ты хочешь сказать? Ты предлагаешь себя в качестве более достойного объекта любви? — спросила я, ища ответа в его волчьих глазах.

— Если бы ты действительно могла полюбить меня, Ланор! Если бы ты знала меня по-настоящему, ты бы поняла, что я недостоин твоей любви. Но быть может, настанет день, когда ты посмотришь на меня так, как теперь смотришь на Джонатана, с таким же пылом, с такой же нежностью… Казалось бы, это невозможно, ведь ты настолько предана ему, но кто знает? Я видел, как изредка случается невозможное, — с хитрой усмешкой произнес Адер, но когда я попросила его объяснить, что он имеет в виду, он только наморщил нос и рассмеялся. А потом встал с дивана и объявил, что будет играть в следующей партии фаро.

Я была раздражена и отправилась в кабинет, чтобы подыскать себе какую-нибудь книгу. Когда я проходила мимо письменного стола Адера, свет от свечи упал на стопку бумаг, лежавшую около чернильницы, и мой взгляд, словно по волшебству, приковало к себе имя Джонатана, написанное рукой Адера.

С какой стати Адеру вздумалось писать о Джонатане? Письмо другу? Я сомневалась, что у Адера вообще есть друзья. Я поднесла лист бумаги ближе к свече.