«Ужасным человеком», — думает он, но вслух не произносит.

Ланни тут же успокаивается, краснеет от стыда и беспомощно смотрит на свои руки.

— Ты прав. Прости. Я не хотела тебя смущать, — говорит она. — Больше такое не повторится.

Сент-Эндрю

1819 год

То блаженное соитие на кушетке не стало последним. Мы пытались встречаться как можно чаще, хотя обстоятельства были, мягко говоря, неблагоприятными. Местами наших встреч бывали то сеновал в сарае на краю пастбища, где сено благоухало цветочками люцерны (а потом нам приходилось отряхивать с одежды семена и стебельки), то конюшня при доме Сент-Эндрю, где мы забирались в кладовую и занимались любовью рядом с поводьями, седлами и сбруями.

Во время этих встреч с Джонатаном, даже в те мгновения, когда я чувствовала его дыхание, когда капельки его пота капали на мое лицо, я, к собственному изумлению, ловила себя на мыслях об Адере. Изумляло меня то, что я чувствовала себя виноватой, изменяя ему. Ведь мы с ним в некотором роде были любовниками. Ощущала я и подспудный страх. Я боялась, что Адер меня накажет — не за то, что я отдавалась другому мужчине, а за то, что я этого мужчину любила. Но почему я чувствовала вину и страх, если делала именно то, чего он от меня хотел?

Возможно, потому, что в глубине сердца я знала, что люблю Джонатана, и только его. Он всегда выходил победителем.

— Ланни, — прошептал Джонатан, целуя мою руку. Мы с ним лежали на сене, тяжело дыша. — Ты заслуживаешь лучшего.

— Я готова встречаться с тобой в лесу, в пещере, на поле, — отозвалась я, — если бы только так мы могли встречаться. Мне все равно, где мы. Важно лишь то, что вместе.

Красивые слова, слова влюбленных. Я лежала на сене рядом с Джонатаном, нежно гладила его щеку, но ничего не могла поделать со своими мыслями. А они странствовали в опасные места, заглядывали в такие уголки, куда было бы лучше не соваться. К примеру, это были обстоятельства, связанные с моим поспешным отъездом из Сент-Эндрю тремя годами раньше и последующим молчанием Джонатана. С тех пор, как я вернулась домой, он ни разу не спросил меня о ребенке. Ему хотелось расспросить меня; я чувствовала это всякий раз, когда мы оба вдруг надолго умолкали, когда я ловила на себе его серьезный и печальный взгляд. «Когда ты уехала из Сент-Эндрю…» Но эти слова не слетали с его языка. Возможно, он предполагал, что я сделала аборт — ведь о такой возможности я упомянула в тот день в церкви. Но мне хотелось, чтобы Джонатан узнал правду.

— Джонатан, — произнесла я негромко, играя прядями его волнистых черных волос, — ты никогда не задумывался о том, почему отец отослал меня из города?

Я почувствовала, что мой возлюбленный затаил дыхание. Немного погодя он проговорил:

— Я узнал о том, что ты уехала, только тогда, когда было слишком поздно… Я плохо поступил. Следовало разыскать тебя, позаботиться, чтобы ты не попала в беду, чтобы ничего не сотворила с собой… — забормотал Джонатан, рассеянно перебирая ленточки на моем корсаже.

— А как мои родные объясняли мой отъезд? — спросила я.

— Они говорили, что послали тебя ухаживать за заболевшей родственницей. После того как ты уехала, они почти ни с кем не разговаривали, замкнулись в себе. Как-то раз я встретил одну из твоих сестер и спросил у нее, есть ли от тебя вести и не могла ли бы она дать мне адрес, чтобы я мог тебе написать, но она убежала прочь, ничего мне не сказав. — Джонатан приподнял голову и посмотрел мне в лицо: — Все было не так? Ты ни за кем не присматривала?

Я могла бы рассмеяться над его наивностью:

— Присматривать нужно было только за мной. Меня отослали рожать. Мои родители не хотели, чтобы об этом кто-нибудь узнал.

— Ланни! — Джонатан прижал пальцы к моей щеке, но я оттолкнула его руку. — И ты…

— Ребенка нет. Был выкидыш.

Теперь я могла произносить эти слова, не вкладывая в них особых чувств. И голос не дрогнул, и ком не сжал горло.

— Мне так жаль тебя. Тебе столько всего пришлось пережить, ты была совсем одна… — Джонатан сел, он не мог оторвать глаз от меня. — Скажи, все это как-то связано с тем, что ты оказалась рядом с этим мужчиной? С Адером?

Я почувствовала, как мрачнеет мой взгляд:

— Я не желаю говорить об этом.

— Какие муки ты пережила, моя бедная отважная Ланни? Тебе следовало написать мне, сообщить о том, что у тебя и как… Я бы все сделал для тебя, все, что только мог… — Он обнял меня и привлек к себе, но, хотя мое тело только этого и желало, я отстранилась. — Неужто я сошел с ума? Что… Что мы творим? Неужели я принес тебе мало бед? Какое право я имею снова сближаться с тобой, будто все это — какая-то игра? — Джонатан схватился за голову. — Ты должна простить меня за мою самовлюбленность, за мою глупость…

— Ты меня ни к чему не принуждал, — сказала я, чтобы успокоить его. — Я тоже этого желала.

Если бы только я могла взять свои слова обратно… Не стоило начинать разговор о ребенке. Он умер, его не было на свете. Я проклинала себя за эту жестокость. Мне захотелось, чтобы Джонатан узнал, какие страдания я пережила, чтобы он осознал свою вину в моей несчастной доле, но вышло так, что мой выстрел аукнулся мне рикошетом.

— Так не может продолжаться. Меньше всего мне сейчас нужны такие… осложнения. — Джонатан откатился от меня и встал на ноги. Заметив в моем взгляде боль и обиду, он продолжал: — Прости меня за откровенность, дорогая Ланни. Но ты прекрасно знаешь, что у меня есть семья, жена, маленькая дочка и обязанности, от которых я не могу отказаться. Я не могу подвергнуть опасности счастье моих близких ради украденных мгновений радости с тобой. И… у нас нет будущего. Его не может быть. Продолжать встречаться было бы больно и несправедливо.

«Он никогда не любил меня настолько, чтобы остаться со мной». Истина пронзила мое сердце, словно длинный острый клинок. Я судорожно вздохнула. Слова Джонатана разожгли во мне пламя гнева. Неужели он все понял только сейчас, когда наш с ним роман вспыхнул с новой силой? Или меня так обидело то, что он во второй раз решил бросить меня ради Евангелины? Должна признаться: первая мысль, какая у меня мелькнула, была о мести. Теперь я понимаю, как это бывает, когда брошенные женщины кидаются за помощью к дьяволу; в такие мгновения жажда отмщения невероятно сильна, но сил на это не хватает. Если бы в ту самую секунду передо мной возник Люцифер и взамен за мою душу посулил мне средство, из-за которого Джонатану были бы суждены вечные мучения в аду, я бы с радостью согласилась. Я заключила бы сделку с Сатаной, чтобы наказать своего неверного любовника.

А может быть, взывать к дьяволу не было нужды, не было нужды заключать страшный договор и писать свое имя кровью. Возможно, все это я уже сотворила…

С того момента я совершенно растерялась. Я не понимала, как могу осуществить задание Адера, и от этой мысли страх все сильнее охватывал меня. Я рассчитывала, что сумею уговорить Джонатана уехать в Бостон, соблазнив его любовными утехами, но потерпела неудачу. Сожаление и угрызения совести оттолкнули от меня моего возлюбленного, хотя он и пообещал, что навсегда останется моим другом и благотворителем, если понадобится. Я ждала — в надежде, что Джонатан передумает и вернется ко мне, но дни шли, и становилось все яснее, что этого не произойдет. «Погостить, — умоляла я его, — приезжай в Бостон погостить», — но Джонатан упорно отказывался. То он говорил, что его мать одна не справится, что без него в нашем городке все пойдет вкривь и вкось, то утверждал, что возникли осложнения в делах и он никак не может уехать.

Но в итоге все сводилось к тому, что уехать он не может из-за малютки-дочери.

— Евангелина ни за что не простит меня, если я надолго оставлю ее с моей родней, а ей не перенести такую дальнюю дорогу с нашей крошкой, — говорил мне Джонатан, словно он и вправду во всем зависел от жены и дочки, словно никогда не ставил свои желания выше их нужд, словно всегда был добропорядочным отцом и мужем. Можно было бы поверить таким оправданиям из уст другого мужчины, но Джонатана я знала слишком хорошо.