А Буян, проживший куда дольше, чем обычно живут лошади, на многие времена стал верным другом Ирбека, и выступление его на манеже — целая эпоха в советском конном цирке. Недаром Ирбек сегодня мечтает снять фильм о своем Буяне, который был всеобщим любимцем завзятых лошадников.

Известно, как нежно относился к лошадям народный артист Яншин. Чтобы сделать своему другу и любимому актеру приятное в день его юбилея, Ирбек Кантемиров по лестнице привел Буяна на пятый этаж Всесоюзного театрального общества и здесь при многочисленных зрителях заставил его сперва заржать, а потом поклониться юбиляру. Рассказывают, как растрогался Яншин: слышать речей, мол, ему и до этого приходилось много. Но вот чтобы его приветствовал конь…

Группа Кантемировых и нынче называется «Али-Бек». В честь отца, отмеченного высокими правительственными наградами народного артиста РСФСР, отдавшего цирку шестьдесят пять долгих лет. Это своеобразный рекорд. Алибек Тузарович еще выезжал на арену, когда ему было девяносто.

И с благодарностью, и со светлой сыновней печалью вспоминает сегодня Ирбек эти последние годы их совместной работы. Всегда жалевший лошадей, сам как никто другой хорошо знавший, как опасна профессия наездника, в пожилые годы Алибек Тузарович стал особенно заботлив, — недаром не только осетинские джигиты, но и все знакомые цирковые артисты называли его «папой Алибеком». И когда сыновья сказали ему, что решили поставить новый трюк — тройную стойку, он надолго задумался, а потом ответил со вздохом: «Может, не надо? Лошади будет трудно. И еще труднее — ребятам».

Это был первый случай, когда Кантемировы ослушались отца, — начали готовить «тройную стойку» тайно. У Алибека Тузаровича была выработанная долгими годами привычка очень рано приходить в цирк, и тем, кто должен был участвовать в трюке, надо было вставать задолго до рассвета. Начиная репетицию, одного из «заговорщиков» они каждый раз оставляли у дверей — сторожить приход отца. Как только у входа в цирк появлялся Кантемиров-старший, работу над трюком прекращали и похвалы за старание, за то, что на работу приходят с петухами, выслушивали скрепя сердце: стыдились обмана.

Потом, когда номер был готов, попросили при посторонних: «Посмотри, отец!» Упреков не было — старый наездник сразу все оценил. Обернулся к кому-то, стоявшему рядом, с гордостью воскликнул: «А?! У кого еще есть такой трюк!»

И тут заметил, как, улыбнувшись, переглянулись Ирбек с Мухтарбеком.

«Что, сынок? — грустно спросил в тот вечер отец у Ирбека. — Так сильно я постарел?»

Тут так и хочется сказать о нестареющих традициях, о той школе, которую оставил после себя Алибек Тузарович Кантемиров и которую настойчиво продолжают многочисленные его ученики. Сейчас в стране у нас около двадцати групп наездников. И все они, так или иначе, брали начало в коллективе старейшины конного цирка. Две из них возглавляют его сыновья — Хасанбек и Ирбек.

Многое, конечно, можно было бы рассказать о группе Хасанбека, который является старшим хранителем семейных цирковых традиций — недаром на квартире у него рядом с великолепной библиотекой находится домашний музей Кантемировых.

Но ведь посылку передать поручили мне Кантемирову Ирбеку…

Как-то однажды, когда он сам исполнил головокружительный трюк, а я в шутку спросил Ирбека, не собирается ли он «улучшить» достижение отца — пробыть на арене чуть больше шестидесяти пяти. А он ответил очень серьезно и даже, пожалуй, не без грусти:

— Куда там! Не хватит сил… Я думаю иногда: у отца ведь было длинное деревенское детство. Семнадцать лет в ауле, в горах, потом ипподром, где он около пяти лет был жокеем, только потом уже — цирк. А я ведь начал выступать, когда мне едва исполнилось шесть…

Вдуматься: уже сорок один год на манеже! Случай, когда работа и жизнь так сплелись воедино, что попробуй-ка отдели одно от другого.

Он уже и не пытается отделить. Потому-то заботы большого коллектива, которым руководит, принимает как свои собственные. В этом, пожалуй, один из главных секретов спаянности наездников — недаром временами бывает Ирбек похож на задерганного отца большого семейства.

Как-то под хорошее настроение — в благостный выходной день, после баньки — он рассказывал мне о своей матери, о том, как пере живала она, если молодые артисты в долгих поездках по российским просторам начинали забывать тех, кто остался дома, в Осетии. Бывало, что сама посылала деньги чьей-нибудь матери, если сын проявлял забывчивость… За одного из ребят делала она это особенно часто. А потом он перешел в другую труппу. Однажды в Орджоникидзе Мариам Хасакоевна встретила на улице его мать. Спросила, как теперь поживает сын, и женщина вздохнула: наверное, хуже, чем у вас. И заработок, видно, стал меньше. То хоть иногда, бывало, пришлет десятку-другую…

Мягко улыбаясь, Ирбек рассказывал о своей матери, а я невольно подумал о его сегодняшних тревогах, о его заботах.

Наверное, в любом порядочном коллективе есть свои неписаные правила. Железным законом у Кантемировых еще при отце стало: ни когда не брать к себе «готовых» наездников из другой труппы. Как бы там ни было, а здесь своя, особая школа, и каждый должен пройти ее от первой ступени до высшей, до той самой, когда учитель тебе уже не понадобится, и все будет зависеть уже только от твоего упорства… Несколько нынешних наездников перед этим работали на конюшне, и те, кто трудится там сейчас, живут надеждой, что тоже скоро смогут сдать строгий экзамен на право называться наездником. Может быть, потому так тщательно и так четко здесь работают конюхи — это от их расторопности во многом зависит, выдастся ли в конце репетиции минута, когда на манеже они появятся не с совком в руках, а на лошади… И как истово, с каким жаром занимаются они, если эта минута выдается!

Когда я однажды спросил Ирбека, часто ли в московский цирк приходят посмотреть на джигитов земляки и как они принимают наездников, он, улыбнувшись, ответил коротко: «Плачут». А я представил потом: а правда! Устанет человек, походив по шумным улицам большого, малознакомого города, по дому вдруг затоскует и тут увидит под куполом цирка родные горы, услышит вдруг и топот коней, и молодецкий выкрик на родном языке.

А как любят Кантемировых в Осетии, как ждут туда на гастроли! И когда приезжает труппа в Орджоникидзе, хлопот у Ирбека прибавляется еще и потому, что ведут к нему и ведут за кулисы мальчишек: «Посмотри на моего сына, а, Ирбек? Разве ты не видишь, что это — настоящий джигит?!»

Скольким приходится отказывать! Но если уж берет к себе Ирбек ошалевшего от счастья мальчишку, родители могут не волноваться: дурному у джигитов не научат! И, пожалуй, немногие знают, как нелегко порой приходится с их сыном или внуком.

Виноват при этом не мальчик, дело не в нем — больше в обстоятельствах. Поставьте себя на место Гены Туаева. Вам тринадцать, а вы уже несколько лет получаете зарплату — законные свои, трудовым потом добытые восемьдесят рублей. Разве не захочется вам иной раз весь класс угостить в получку мороженым? Или всех своих многочисленных дружков привести на представление в цирк? Мало того, что ты каждый день можешь дернуть за хвост тигра, что дружишь со знаменитыми клоунами. Ты и сам, можно смело сказать, — любимец публики… А тут непонятное упражнение по алгебре! И учительница, которая перед этим долго конфликтовала с кем-то из других цирковых детей — ведь все они на гастролях ходят в одну и ту же, ближайшую от гостиницы школу — свое отношение к тому, давно уже уехавшему, невольно переносит на тебя. Тут оно, пожалуй, и вырвется: «А зачем мне учиться?.. Кусок хлеба у меня уже есть!»

И тетя Недда, жена дяди Ирбека, — это она исполняет вместе с ним танец «Приглашение» в прологе перед выступлением джигитов — схватится за голову, когда ей будут об этом в школе рассказывать, и сурово дрогнет потом тонкий ус у дяди Ирбека…

Так что члену национальной ассоциации мексиканских ковбоев «Чарро», обладателю нагрудного, врученного самим президентом ассоциации знака «Золотая шпора» Ирбеку Кантемирову приходится не только обуздывать лошадей… Но как знать, может быть, именно благодаря этому и становятся послушными кони, с которыми работа ют джигиты из Северной Осетии?