Когда-то мы дружили со знаменитым нынче Радзинским…

В зимней Гагре ходили по набережной, и он ну, почти по часу подряд мог цитировать кого-то из древних мудрецов, подолгу наизусть читать Бунина либо себя, любимого… Я слушал и поражался: феноменальная память!

Юра, Юрий Павлович Казаков, прекрасный писатель, говоря о Бунине там же, в Гагре, только шмурыгал носом и начинал искать платок, забытый в «хашной», где в тот день похмелялся… Юра, Юра!

Так вот, не стану долго объяснять, но так вышло, что очень ершистый в молодости и по этой причине оставшийся без щедрых учителей и добрых наставников, уже в зрелом возрасте я имел счастье подружиться с двумя великими, потом это многие поймут, кавказцами: с черкесом Аскером Евтыхом, прекрасным писателем, — называю его первым, потому что он на десяток лет старше Юры — и с Юрой-Ирбеком… Дело, в общем-то, достаточно простое: либо ты младший, либо — старший. Но на Кавказе это еще и традиция: должным образом к этому относиться. Так почему, чтя память моих добрых товарищей, я, тоже кавказец — родившийся на Кавказе кубанский казак — должен ей изменять?

Речь моя, судя по всему, задела Мишу за живое — грустный до того, почти потерянный, он вдруг повеселел:

— Кому-то я об этом уже рассказывал… многим — нет, сейчас расскажу. Как-то пригласили нас в один старинный итальянский городок, который считается центром сохранения рыцарских традиций… вообще рыцарства. Каждый год в один и тот же день со всей Европы туда приезжают с коневозками, привозят снаряжение… а мы были в первый раз, вы представляете? Незнакомы ни с правилами турнира, ни с тем, на что способны участники… И лошадки не привыкшие к нам, а чужие… И вдруг мы всех побеждаем, вдруг берем все призы. Деньги ладно, но там еще — наградные шлем, щит, копье, рукавицы, латы… Сгребаем все это, и тут вдруг слышатся жалкие голоса, чуть ли не мольба: пощадите нас, будьте великодушны!.. Все эти призы никогда не покидали пределов города, все оставалось в его стенах… Победители всегда жили тут!

Миша прямо-таки светился, когда об этом рассказывал!

— Предлагали остаться? — раздались голоса.

— Хоть деньги-то вы взяли?

— Они были так удручены, что сразу ничего не сказали, — вздохнул Мухтарбек, уже как бы потухая. — Но потом оттуда пришло письмо, где как раз обо всем об этом и говорилось… Приглашали приезжать… обещали гражданство…

— И даже «конный театр»? — наступил кто-то на больную мозоль.

Миша сказал печально:

— Представьте себе: они его, и в самом деле, обещали…

— Говорят, что в Москве, наконец, приняли решение… так это, Мухтарбек?

Миша печально покачал головой…

Почти столько же, сколько его знаю, слышу это бесконечное: будет, наконец, в столице Конный театр… построят там-то и там-то. Несколько раз вместе с Мишей отправлялся и я осматривать место… Если хотя бы часть этих обещаний исполнилась, то на месте элитных домов для «новых русских» — армян, азербайджанцев, евреев, выходцев из Средней Азии и всех концов бывшего необъятного Союза — стояли бы конные театры… куда не пойди — непременно на конный театр наткнулся бы…

Когда все стали потихоньку прощаться, Миша, провожавший нас с Амирханом к его машине, задержал меня у дверцы:

— Скажи: будешь готов лететь во Владикавказ на годовщину Юрика?

— Без разговоров! — ответил я коротко.

— Обещали помочь с деньгами, ты будь готов…

— Как пионер!

— Я тут кое-что написал, хочу сказать там… может, посмотришь? Сунул руку под борт пиджака, достал из кармана несколько свернутых листков, и я переложил их к себе.

Дома прочитал первым делом, и сердце кольнуло острое сочувствие Мише… что изменить?!

Как вообще можно подправлять горький крик раненого судьбой на полном скаку горячего всадника!

«Дорогие мои земляки-осетины и не говорящие по-осетински, но чьи корни также в этой земле, взрастившей великое множество героев-мужчин и достойнейших женщин, чья жизнь и деяния были примером не одному поколению людей!

Прошу меня простить, но я начну свое обращение на осетинском…

Мои дорогие старшие — достойные уважения мужчины и любезные женщины, наша сильная и красивая молодежь — надежда нации, позвольте вас поблагодарить за то уважение к нашему труду, которое помогает нам быть на должной высоте.

Сегодня мы отмечаем годовщину со дня ухода из жизни Ирбека, который всегда был кумиром для меня и десятков своих учеников.

С Вашего позволения я хочу поделиться с Вами не совсем радужными своими мыслями.

Наше несчастье в том, что мы сильны задним умом. Потеряв достойного человека, начинаем горевать и восхвалять его деяния — лучше бы ценили их и берегли при жизни, это бесценные и невосполнимые потери, наша страна — страна умерших героев. К сожалению, когда достойный человек выделяется над толпой, то он невольно служит укором для тех неправедных деятелей, кому хочется править бессловесным стадом послушного и забитого скота.

Мы не лица кавказской национальности, а достойная уважения нация, чьи сыны из века в век нерушимой стеной стояли за Россию и должны быть ею уважаемы.

По праву старшего я хочу обратиться к молодежи Осетии: всколыхнитесь и вспомните, какие достойные подражания у Вас были предки, на протяжении десятков веков мы боролись с несправедливостью и злом; могучий Рим трепетал при словах „Аланы идут!“ Ценой огромной крови мы разбили гуннов.

Это мы здесь забыли, а на Западе помнят, что рыцарский кодекс выработан могучими аланскими всадниками, за круглым столом короля Артура сидели аланские рыцари, так неужели мы посрамим их честь?!

Наш дорогой Ирбек никогда не забывал, чье знамя он подхватил, это был настоящий рыцарь без страха и упрека, он и умер как рыцарь — слез с коня и ушел в лучший мир, оставив за собой шлейф добрых, достойных подражания дел.

И за пиршественным столом, и в труде, и в армии он всегда был ярким примером, став пятикратным чемпионом страны и Народным артистом СССР.

В цирке не было равных ему наездников, это кумир, которого можно смело поставить в один ряд с великими нартами Сосланом, Батрадзом и Урызмагом, с нашими великими борцами-вольниками: я, как и он, боготворю Бази Кулаева, которого он любил как родного брата. Есть ещё много наших земляков, которых он уважал за их достойные дела и гордился ими.

Обидно, что сегодня мы превратились в застольных героев, красиво говорить не самое главное качество для человека в штанах. Встав из-за стола, человек своими поступками должен доказать, что он достоин звания осетинского мужчины.

Ирбек всегда гордился, что он осетин и никогда не ронял чести своего народа.

Десятки, а, может, сотни его учеников, соратников и последователей и здесь, в Осетии, и за рубежом помнят, что он все свои знания, все умение щедро отдавал молодежи, его девизом были слова нашего великого отца Алибека — дающий всегда богаче берущего.

Он от чистого сердца отдавал все, что знал и умел, он говорил — в гробу карманов нет, все остается людям, важнее всего, какой след увидят за тобой здесь, на земле.

Если я совершил в жизни что-то достойное, избежал постыдных для мужчины поступков, то это во многом благодаря ему — после ухода родителей, прежде чем что-то сделать, я всегда задумывался, как на это посмотрит Ирбек, и так до последних дней, хотя я уже разменял седьмой десяток.

Мы, его последователи, дали слово, если сделаем что-то достойное его памяти, то назовем его добрым именем.

Мои дорогие земляки, ещё раз благодарю Вас за то уважение, которое Вы оказали ему и нам, всем Кантемировым, когда мы провожали его — это была потеря не только нашей фамилии, Осетия потеряла достойнейшего своего сына.

Штыр бужныг хуцау хоржах уа уот.»

С деньгами Мишу в очередной раз подвели, он полетел один, полетел неожиданно — несколько исписанных крупным его почерком листков так у меня и остались…

И тогда, как в первый раз прочитал мишины листки, и теперь, когда уже тут, в Майкопе перепечатываю их для очередной своей работы о Кантемировых, не перестаю удивляться странному на первый взгляд совпадению: я по дороге на поминки Ирбека начинаю бормотать любимые стихи из «рыцарского цикла» и тут вдруг впервые так ясно осознаю, что столько лет дружил с настоящим рыцарем, одним из самых последних, может быть, на грешной нашей земле… За поминальным столом говорю об этом печальное слово, и первым меня поддерживает лучше многих других знавший Ирбека умница и добряк Торчинов, один из самых уважаемых людей из осетинской диаспоры, а Миша, так остро переживший потерю старшего брата, достает потом из кармана заготовленную накануне речь — о том же самом. Только и того, что написана она на осетинский, на эмоциональный кавказский лад…