Но главной заботой было другое: Маирбек подписал выгодный контракт с Саудовской Аравией, отработал там уже половину срока, но тут выяснилось, бумаги, составленные на русском и английском недействительны — необходим текст на арабском языке: мол, пустая формальность!
Цифры в бумагах остались те же, он все, не колеблясь, подписал, но не успели, как говорится, просохнуть чернила, как стало ясно, что конников самым вероломным образом кинули…
Мало того, что группа вернулась без заработка — осталась должна: в Саудах под залог арестовали всех лошадей, и, чтобы выкупить их, Маирбек должен был срочно найти пятьдесят тысяч долларов. Само собой, что за дело взялся отец…
… должен это сказать, хоть говорить стыдно.
И мой товарищ детства, впоследствии самый задушевный друг Жора Черчесов, Георгий Ефимович, которому обязан знакомством с Ирбеком, и все Кантемировы, с которыми я потом сошелся, волей-неволей внушили мне такое уважение к осетинам, что иногда я откровенно завидовал их спайке, их, казалось мне, в закон возведенной привычке помогать попавшим в беду, защищать слабых, выручать несправедливо обиженных…
Не то что у нас, у русаков: ни до кого не достучишься-не докричишься, никого на помощь не дозовешься.
И как я радовался за изболевшегося душой Ирбека, как радовался за попавшего в беду Марика — великолепного наездника, но слишком простодушного администратора, как радовался, когда Юра однажды сказал с облегчением: мол, всё! Пятьдесят тысяч долларов ему пообещали твердо: дали слово! Кто пообещал? Конечно, осетин! Благородный человек: сказал, через два-три денька отправит с нарочным. У него очень мощная, знаменитая нынче в России фирма: пошли ей Великий Бог процветания и дальше!
«Нарочного» все не было, Ирбек решил позвонить, и благородный земляк ответил: все, все, человек с деньгами только что вышел от него, завтра будет в Москве.
— Не знаю, почему, но я вдруг переспросил, — рассказывал потом ошарашенный Ирбек. — Все пятьдесят тысяч?.. Пятьдесят, успокойся, пятьдесят! — благодетель мой говорит. Долларов? — переспрашиваю. Ну, увидишь, успокойся, увидишь! — он говорит.
На следующий день Ирбеку Кантемирову, и в самом деле, вручили под расписку пятьдесят тысяч.
Родных «деревянных»…
Такие нынче наши дела.
«Там он жил в тени сухих смоковниц, песни пел о солнечной Кастильи. Вспоминал сраженья и любовниц. Видел то пищали, то мантильи. Как всегда был дерзок и спокоен. И не знал ни зависти, ни злости…»
Это уже немного не о нем: дерзок был в молодости, когда пять лет подряд он, армейский чемпион, побеждал на всесоюзных соревнованиях. Когда вместе с отцом в «Смелых людях» ставил первые в отечественном кино конные трюки… Когда уже в почтенном возрасте снова садился на коня, чтобы впереди лавы «белых», уже в черкеске с генеральскими погонами, падать на всем скаку вместе с лошадью в фильме о гражданской войне.
Все остальное — правда.
До чего мягок, до чего добр, сердечен и обаятелен был он в обычной жизни. За все время нашей тридцатилетней дружбы не слышал от него дурного слова, и даже в анекдотах, которые он так любил и которые не однажды одалживал Никулину для передачи «С легким паром», скабрезные слова с удивительным мастерством заменял достаточно деликатными.
Один его задушевный тон чего стоил!.. Даже по телефону:
— Как ты там поживаешь? Хорошо? Значит, сегоняшние газеты уже просмотрел… Это как у одного чудака, знаешь, спрашивают: как живешь? Хорошо, говорит. А газеты читаешь?.. А как же! — говорит. — Откуда иначе знал бы, что живу хорошо!
Отсмеешься, а он опять:
— А с глазами как?.. Лучше не стало?.. И у меня тоже: не вижу денег!
Опять смеешься, хоть плакать хочется. Спросишь: чего это, мол, взялся с утра пораньше?
— Юра сейчас звонил. Никулин. Надо идти, говорит, на запись, а на душе… Из головы все анекдоты — как ветром… Какие там анекдоты, когда вся наша жизнь — один сплошной анекдот!. Но давай, говорит, с тобой наскребем!.. Скребли, скребли — хватит, говорит!.. Видишь, и для тебя ещё осталось маленько.
«… и не знал ни зависти, ни злости…»
Не знал, нет, — не знал!
«Смерть пришла, и предложил ей воин поиграть в изломанные кости…»
Чего-чего, а изломанных костей при таком-то, как у него, деле было достаточно… как он у «костлявой» тогда не выиграл!
Если бы это случилось в Москве, его бы скорее всего спасли… Или даже в Ростове, почти в родном городе: давно стал таким из-за старшего брата, Хасанбека, устроителя семейного музея Кантемировых… Не надо ему было садиться в седло, если неважно себя чувствовал!.. Или Асуан опять так бурно радовался его приезду, что не хотелось его огорчать?
И хоть хирурги в этом Целинном, недалеко от Ростова, сделали потом все что можно и все, говорят, что нельзя прободная язва оказалась сильней… ещё бы!
Какие только беды и горести вместе с постоянными заботами о хлебе насущном для себя да о сенце для Асуана её не подпитывали, язву…
Поминальные столы были накрыты в одном из помещений, где конники МЧС занимались теорией: это была отработка Мухтарбека за проявленное Шойгу гостеприимство — обучение солдат-срочников и курсантов Академии верховой езде.
Поминальные!..
А давно ли, невольно думалось, давно ли за столом с похожими яствами слышался дружелюбный говорок Ирбека, одного из самых уважаемых людей осетинской общины в Москве — недаром же его избрали потом её главой… Давно ли он поднимался с бокалом в руке, чтобы сказать заздравный тост…
Но тогда на тарелках лежали по три больших пирога.
Теперь — два.
Остро ощущавший без него в среде осетин свое сиротство, пошел было в дальний конец стола, на то самое место, где по известной поговорке, никто тебя не попросит подвинуться, но садившиеся во главе стола старшие громко о чем-то заговорили, и дорогу мне вежливо преградили несколько молодых людей, чуть не торжественно повели обратно.
— Ты что это? — с нарочитым укором сказал генерал Ким Цаголов. — Не знаешь обычай?.. Даже если бы вы не были с Ирбеком знакомы, место твое здесь — ты давно смотрел в зеркало на свою седую головушку?.. А вы с ним друзья были. Говорить после меня будешь первым: готовься.
И я уселся вроде бы на привычном месте, в голове стола…
Только его не было, с кем, как друг, сидел всегда рядом.
И тут я и подумал: а что?
Разве не стоит сказать о том, как с запоздалой горечью только сейчас открыл для себя, что столько лет, не отдавая в этом себе отчета, дружил, выходит, с человеком, который был воплощением рыцарства в его современном виде?..
И какой, какой он был рыцарь!
Так слово свое и начал потом, как по дороге в голову пришло: с любимого стиха Эдгара По…
Как внимательно и с каким интересом все слушали!
С каким пониманием отнеслись ко всему, сказанному дальше! Как пылко, нарушая традицию застолья, тем более такого строгого, заговорили потом наперебой.
— Но ведь аланы и были первыми рыцарями! — начал врач Амирхан Торчинов, доктор наук, — сколько счастливых часов провели мы с ним вместе с Ирбеком! — Помнишь, конечно, эту работу Франка Кардини «Истоки европейского рыцарства»? Он там прямым текстом говорит, что из скифских степей аланы привезли его на своих лошадях… А книжка Бахраха «Аланы на Западе»?.. Так что Ирбек блестяще продолжил традицию… кстати!.. Ребята наши, знающие английский, переводят сейчас самую последнюю книжку о рыцарстве, которая только что вышла на Западе… Может, уже читал её — ты говорил, похоже, прямо по ней!
Не по ней я, конечно же, говорил: по пониманию сердца. По душе, тоскующей по неожиданно ушедешему старшему другу…
Кое-кто из русаков тут может подумать: дался ему старший друг!..
Но тут уж ничего не поделаешь: это либо есть, либо нет… Ясное осознание того, что ты — «часть тех, с кем встретиться пришлось». Слова какого-то достаточно известного философа, но не хочу рыться в старых записях либо в книжках копаться, искать — это давно стало и моим тоже… может, нехорошо?
