Штюрмер и Протопопов были глубоко оскорблены, и первый даже хотел подать в суд на Милюкова. Они советовались с императрицей. Та хоть и возмущалась, но рекомендовала не обращать внимания. Премьер же был деморализован. Чтобы умерить общественные страсти, Николай II в середине ноября назначил председателем Совета министров члена Государственного Совета, сенатора, министра путей сообщения А. Ф. Трепова, имевшего репутацию «честного и сильного» правового деятеля. Новый премьер сразу же отправился в Думу и выступил там с призывом к производительной совместной работе. «Забудем споры, отложим распри, посвятим все время положительной работе — этого от всех и каждого требуют жизненные интересы России». Монолог премьера несколько раз прерывался возгласами: «Когда выгонят Протопопова?» Большинство господ думцев другие проблемы не интересовали.
Политические события разворачивались в соответствии с замыслом «радетелей», и удача окрыляла. Штюрмер был повержен. Милюков и другие лидеры «Прогрессивного блока» принимали поздравления, как будто выиграли сражение. Теперь главное для думских лидеров — сокрушить ненавистного отступника Протопопова, а затем… Затем власть должна была пасть к их ногам. Глава Министерства внутренних дел оказался малодеятельным, безынициативным и плохо подготовленным к своей ответственной роли. Все это так.
Но его врагам требовались более «весомые» аргументы, и они сразу же нашлись; ведь думские солисты давно поднаторели в фабрикации сокрушительных сплетен. Для них не имела значения истина. Главное — найти что-нибудь погорячее, что-нибудь такое, что било бы не в бровь, а в глаз. Против Протопопова выдвинули целый ряд обвинений, но особенно оскорбительными были два. Первое — попытка вести сепаратные переговоры с Германией («измена») — довольно быстро отпало в силу своей абсурдности. Зато второе интенсивно муссировалось. Уже к ноябрю по всей России циркулировали слухи о том, что у министра внутренних дел «разжижение мозга» на почве сифилиса и что он абсолютно психически ненормален.
Слухи о слабоумии Протопопова дошли и до царя. На вопрос об этом одного из приближенных Николай II со свойственной ему спокойной рассудительностью заметил: «Я об этом слышал. С какого же времени Протопопов стал сумасшедшим? С того, как я назначил его министром? Ведь в Государственную Думу выбирал его не я, а губерния».
Действительно, еще совсем недавно симбирское дворянство, которое хорошо и давно знало Протопопова, избрало его в феврале 1916 года своим предводителем, а ведущие предприниматели — председателем Совета съезда представителей металлургической промышленности. Еще в апреле — июне 1916 года он возглавил парламентскую делегацию, куда, кстати, входил и Милюков, и у членов делегации не возникло никаких предположений о сумасшествии товарища председателя Думы. И вдруг оказалось, что он ненормальный, и давно!
Императрица совершенно обоснованно узрела в нападках на Протопопова проявление натиска на власть: он дорог нам, его любит Григорий, а, следовательно, они его ненавидят. «Не думай, что на этом одном кончится, — восклицала она в письме мужу, — они по одному удалят всех тех, кто тебе предан, а затем и нас самих». Подобные умозаключения Александры Федоровны являлись достаточно логичными.
В вопросе о Протопопове сошлись две силы, уже теперь непримиримые. Николай II находился под сильным давлением царицы и Распутина, стремившихся не допустить отставки министра внутренних дел, на чем, стараясь нажить политический капитал в обществе, настаивал премьер А. Ф. Трепов. Александра Федоровна с трудом приняла выбор императором главы кабинета: она его не любила, не считала «своим», так как хорошо была осведомлена о его антираспутинских настроениях. В деле Протопопова она использовала всю свою энергию, чтобы отвратить самодержца от неправильного шага и оставить при должности «этого милого, умного и преданного человека».
Усиливавшаяся общественная изоляция монархов, особенно царицы, вела к тому, что она теперь безраздельно верила только «дорогому Григорию», каждое его слово принимая как высшее откровение. Жизни без его советов она для себя теперь не мыслила и просила их как по частным, так и особенно по военно-государственным вопросам. Осень 1916 года — время наивысшего влияния сибирского крестьянина.
«Еще раз вспомни, что для тебя, для твоего царствования и Бэби и для нас тебе необходимы прозорливость, молитвы и советы нашего Друга. Вспомни, как в прошлом году все были против тебя и за Н. (Николая Николаевича), а наш Друг оказал тебе помощь и придал тебе решимости, ты все взял в свои руки и спас Россию, мы перестали отступать… Ах, милый, я так горячо молю Бога, чтоб он просветил тебя, что в Нем наше спасение; не будь Его здесь, не знаю, что было бы с нами. Он спасет нас своими молитвами, мудрыми советами. Он — наша опора и помощь» (10 ноября); «Трудно писать и просить за себя, уверяю тебя, что это делается ради тебя и Бэби, верь мне. Я равнодушна к тому, что обо мне говорят дурно, только ужасно несправедливо, что стараются удалить преданных, честных людей, которые любят меня. Я всего лишь женщина, борющаяся за своего повелителя, за своего ребенка, за двух самых дорогих ей существ на земле, и Бог поможет мне быть твоим ангелом-хранителем, только не выдергивай тех подпорок, на которые я нашла возможным опереться» (12 ноября).
Сокровенные мысли и мечты императрицы отразило ее поздравительное послание Николаю Александровичу, отправленное накануне его именин 5 декабря. «Солнышко желает тебе всего, чего только может пожелать преданное любящее сердце. Крепости, стойкости, непоколебимой решительности, спокойствия, мира, успеха, больше солнца и, наконец, отдыха и счастья после твоей трудной, тяжелой борьбы… Милый, верь мне, тебе следует слушаться советов нашего Друга. Он так горячо денно и нощно молится за тебя. Он охранял тебя там, где ты был, только Он… Бог ему все открывает. Вот почему люди, которые не постигают Его души, так восхищаются его умом, способны все понять. И когда он благословляет какое-нибудь начинание, оно удается, и если он рекомендует людей, то можно быть уверенным, что они хорошие люди. Если же они впоследствии меняются, то это уже не Его вина — но Он меньше ошибается в людях, нежели мы…»
Николай II, искренне любя свою жену, питая уважение к «дорогому Григорию», все-таки был далек от того, чтобы безоглядно доверяться в государственных делах его советам. Так, в сентябре, рассказав императрице о своих планах относительно Думы и перестановках в кабинете, заметил: «Только прошу, не вмешивай Нашего Друга. Ответственность несу я и поэтому я желаю быть свободным в своем выборе». Он назначил Трепова вопреки настроению и Александры Федоровны, и Распутина. Но в деле Протопопова Николаи II согласился с царицей, считая, что отставка министра внутренних дел показала бы всем недопустимую слабость власти, превратила бы в глазах многих всех этих Милюковых и керенских во всесильных людей.
Протопопов сохранил свой портфель. Это способствовало утверждению мнения о всесилии Распутина, без поддержки которого его «давно бы уже убрали». Распутинская тема стала волей-неволей занимать даже людей, которые раньше были далеки от политики. Об этом так много говорили все, приводили такие скандальные подробности, что трудно было усомниться в их достоверности. Бедная, бедная Россия! — горевали искренне обеспокоенные судьбами страны люди. Неужели государь не понимает, что может кончиться катастрофой? — недоумевали правоверные монархисты. Говорят, что всех министров назначает Распутин за взятку! Ходят слухи, что этот Гришка-пьяница свободно бывает в спальне царицы! В основе этих и многих других «достоверных сведений» лежали недобросовестные измышления.
Николай II придерживался убеждения, что их с Аликс благополучие охраняет Господь. Ведь сколько было всяких потрясений за 22 года царствования, а ничего, все обходилось в конце концов. Если Бог будет милостив, все обойдется и на этот раз. В таком фаталистически-обреченном состоянии пребывал самодержец в последние месяцы своего правления.
