Царскосельское заключение завершилось неожиданно. 11 июля приехал Керенский и сообщил Николаю, что им, очевидно, скоро придется переехать на юг, «ввиду близости Царского Села от неспокойной столицы». В последующие дни живо обсуждали новость. Начали понемногу собираться. Но все обернулось совсем иначе. 28 июля Николай узнал от П. К. Бенкендорфа, что Временное правительство и его глава А. Ф. Керенский приняли решение вывезти семью из Царского. Куда их повезут, не сказали… На следующий день, 29 июля, сообщили, что в дорогу необходимо захватить теплые вещи. Стало ясно: в Ливадии им не бывать. Начали собираться без радости, но безусловно повинуясь приказанию. Укладывали любимые вещи: иконы, книги, альбомы, туалеты, кое-что из мебели, посуду, белье и многое другое. Ограничений на багаж никаких не было, но комендант просил не выходить «за рамки благоразумия». Александра Федоровна взяла все свои собственные драгоценности и украшения, все, что лично ей принадлежало, — подарки мужа, свекра Александра III, свекрови Марии Федоровны, дары и подношения ей, царице, от бухарского эмира, иранского шаха, турецкого султана и других. Драгоценности девочек тоже взяли.

Вопрос о том, почему царская семья оказалась именно в Тобольске, много раз обсуждался и тогда, и потом. Высказывались разные предположения. Сам Керенский объяснял это необходимостью отправить царскую семью в неспокойное время в безопасное место. Перед самым отъездом гофмаршал Бенкендорф спросил у первого лица государства (заглазно его именовали Александром IV), как долго семья пробудет в Тобольске? Керенский доверительно сообщил, что сразу же после Учредительного собрания, которое откроется в ноябре, бывший царь и его близкие смогут свободно вернуться в Царское или выехать в любое другое место, «куда пожелают». Может, искренне верил в такой исход, а может быть, лукавил. Теперь этого уже не узнать.

За день до отъезда, 30 июля, был день рождения Алексея. Ему минуло 13 лет. В тот день отец записал в дневнике: «Да даст ему Господь здоровье, терпение, крепость духа и тела в нынешние тяжелые времена!» Начали прощаться со многими, кто не поедет с ними. Горечь разлуки с родным домом, с людьми, со всей прошлой жизнью. Озлобления ни у кого не было. Накануне отъезда, 31 июля, утром, во дворец приехал Керенский вместе с Михаилом Александровичем и разрешил им в своем присутствии попрощаться. Братья не виделись так давно, столько всего случилось. Но разговора не получилось. Пожелали друг другу благополучия, обнялись. Вся церемония длилась не более десяти минут. Александра Федоровна отправила прощальное письмо старому и верному обер-гофмаршалу Бенкендорфу: «Дорогой граф. От любящего сердца горячо благодарю Вас за все, все эти 23 года — да наградит Вас Господь Бог — мы это не умеем, да благословит Вас. Грустно Вас и дом родной покидать — и вообще, но Господь милостив, я крепко ему верю. Еще раз до свидания. Обнимаю Вас».

В тот же день послала письмо с верным человеком Ане Вырубовой, только недавно отпущенной из Трубецкого бастиона Петропавловской крепости: «Нам не говорят, куда мы едем (узнаем только в поезде) и на какой срок, но мы думаем, что туда, куда ты недавно ездила — святой зовет нас туда и наш друг. Не правда ли, странно, и ты знаешь это место. Дорогая, какое страдание наш отъезд, все уложено, пустые комнаты — так больно, наш очаг в течение 23 лет». И опять царица уверилась, что предсказание Григория сбывается. Когда в 1916 году Вырубова с Лили Ден ездили в Тобольск поклониться мощам Иоанна Тобольского, а затем посетили Распутина, тот тогда предрек, что царица обязательно побывает у него на родине. Побывает… перед смертью. Неужели это последний их путь? Неужели все, все сбудется?

Вещи загружали в два поезда, стоявших на Александровской станции под флагом японского Красного Креста. Первый предназначался для семьи царя, свиты и прислуги, а второй — для нескольких рот охраны и трех представителей Временного правительства. Помимо Николая, Александры и их детей, ехать согласилось 39 человек (позднее в Тобольск приехало еще несколько). Отъезд был назначен на час ночи с 31 июля на 1 августа. В полночь уже все были готовы и собрались в вестибюле. Но время шло, а к ним никто не приходил. Некоторые из сопровождающих всю ночь простояли на поляне около станции. Никому ничего не сообщали. Время тянулось необычайно медленно. Наконец в начале 6-го утра в Александровском дворце появился Керенский и сообщил, что можно ехать. Погрузились в автомобили и через пятнадцать минут были уже на платформе.

В распоряжение бывшего правителя империи и его близких было предоставлено четыре купе вагона международного класса. Керенский оставался рядом до самого отбытия. На прощание поцеловал руку у Александры Федоровны, а Николаю Александровичу сказал: «До свидания, Ваше Величество. Я придерживаюсь пока старого титула». Было и смешно, и грустно. Как только глава правительства выскочил на перрон, поезд тронулся. На часах было 6 часов 10 минут. Утро было удивительно ясным, на небе ни облачка, и солнечный свет заливал все вокруг…

Поезд шел на восток. Большие города проезжали ночью, и охрана предупредила, чтобы днем из окон не выглядывали и занавесок не поднимали. Несколько раз останавливались на перегонах, вдали от населенных пунктов. Пассажирам разрешалось погулять вдоль вагонов. За день до отправления властям в Омске, Тюмени и Тобольске, за подписью Керенского, ушла секретная шифрограмма, гласившая: «Экстренный поезд известного вам назначения выбывает 31 июля и прибудет 3-го в Тюмень. К тому дню приготовьте пароход и соответственно помещение в Тобольске». Но, как всегда, в срок ничего не успели. Поезд с арестованными пришел в Тюмень лишь поздно вечером 4 августа. Всю ночь шла перегрузка вещей, размещение пассажиров. Много было суеты, сутолоки, шума. Александра Федоровна, Николай Александрович и Алексей получили по одной маленькой каюте без удобств, а девочки разместились в одной пятиместной. Алексей совсем почти не спал, и отец и мать очень переживали. У мальчика вообще в последнее время расстроился сон, и он стал нервным, замкнутым. Господи, как ему тяжело! Мать все время была озабочена состоянием Беби. Ложилась с мыслью о нем и, просыпаясь, первым делом спешила узнать: как он, что он?

Наконец около шести часов утра 5 августа пароход «Русь» отошел от пристани. Двигались вверх по рекам Туре и далее по Тоболу в сторону Тобольска. Днем вышли все на верхнюю палубу. Кругом, насколько хватало глаз, расстилались необозримые просторы, и от вида этой шири дух захватывало. На воде постоянно встречались рыбацкие лодки, и люди в них внимательно, пристально разглядывали белый пароход и каких-то пассажиров на борту. Солнца не было, но погода была тихая и теплая. Никто, конечно, не подозревал, что это украдкой перевозят бывшего «царя Всея Руси». Сведения о том публично не оглашали; это была государственная тайна. Во второй половине дня, перед обедом, вдали показалось большое село. Спросили, как называется, сказали — Покровское. Родина Григория… Вся царская семья, замерев, смотрела на берег, туда, где среди серых построек выделялся своей добротностью двухэтажный дом Распутина. Они его сразу же узнали; видели раньше на фотографиях, и сам хозяин много рассказывал.

Особое волнение охватило Александру Федоровну. Она не думала, что здесь побывает, но вот ведь опять предсказание друга исполнилось. Она вглядывалась в землю, в эту темную воду, и казалось, что слышит и видит того, кто был так ей дорог. После крушения жизнь совсем переменилась, и от многого приходилось отказываться. Но то, что было в сердце, то, чем дорожила ее душа, от этого достояния никогда не отрекалась. Она для этого была слишком цельной натурой. До конца своих дней сохраняла благодарность к человеку, столь много значившему в ее судьбе. Эти чувства она хоть и не скрывала, но и не показывала лишний раз Ники. Говорила об этом только с теми, кто тоже сохранял подобную верность. Ах, как жаль, что нет рядом Ани! С ней было бы все просто; ей не надо ничего объяснять!