Обе палаты не только были уполномочены одобрять представленные законопроекты, но и были наделены правом законодательной инициативы, которая, впрочем, не распространялась на Основные законы. Кроме того, законодательно было закреплено положение о несменяемости судей, что на правовом уровне определило разделение властей — исполнительной, законодательной, судебной, что является основополагающим принципом конституционного строя.

Здесь неизбежно возникает вопрос о том, стала ли Россия после 1905 года конституционным государством или все нововведения меняли лишь внешнюю сторону, не затрагивали сути?

Споры по этому поводу разгорелись сразу же после появления Манифеста 17 октября 1905 года и с новой силой возобновились после издания новой редакции Основных законов. Дискуссии по этому поводу не утихли по сию пору. На главный вопрос, что собой представляют вышеуказанные акты, всегда существовало два наиболее расхожих ответа. Одни уверяли, что, раз сохранилось само понятие «самодержавие», ни о каком конституционном строе говорить не приходится, и все эти законодательные нововведения лишь «лже-конституция». Другие же, наоборот, указывая на основополагающие законодательные положения, считают, что конституция в России была и что с 1906 года страна стала конституционной монархией. Правда, никто не спорил с тем, что царь сохранял огромные властные прерогативы и его права законодательно почти не ограничивались. Из этого некоторые заключали, что абсолютизм лишь поменял свое обличье, а другие, ссылаясь на различные примеры из истории иных стран, утверждали, что подобное положение не было исключительным и что это тип не «парламентской», а «дуалистической» конституции, или основного закона, характерного для переходного периода от авторитаризма к классическому парламентаризму.

Много было потрачено сил и времени на то, что можно назвать «войной слов». Либералы придрались к сохранившемуся в законе понятию «самодержец» и постоянно упрекали власть, что она не пользуется словом «конституция», которое действительно было нелюбимо царем и его окружением. Но ведь в конце концов дело было не в словах, а в сути происходивших социальных нововведений. С формально-правовой точки зрения термин «конституция» означает совокупность законов, определяющих государственный строй. А эти законы в 1905–1906 годах претерпели качественные изменения. Титул «самодержец» сохранился лишь как дань исторической традиции. Более того, сами либералы, в лице в первую очередь кадетской партии, признали, что этот титул не противоречит понятию «конституция», и без оговорок подписали депутатскую присягу.

Из консервативных кругов все время звучали голоса, предупреждавшие царя об опасности «конституционного эксперимента». Многие были убеждены, что любое избранное представительство вполне может превратиться в Учредительное собрание и изменит основополагающие принципы государственного устройства. Эти опасения разделял царь, и они стали главным побудительным мотивом издания новой редакции Основных законов до открытия Думы. В то же время глава кабинета Витте, в первые месяцы своего премьерства обуреваемый прекраснодушными мечтами, старался уверить Николая II в том, что в лице Думы он получит «опору и помощь». Однажды, в самом конце 1905 года, царь не выдержал и заметил: «Не говорите мне этого, Сергей Юльевич, я отлично понимаю, что создаю себе не помощника, а врага, но утешаю себя мыслью, что мне удастся воспитать государственную силу, которая окажется полезной для того, чтобы в будущем обеспечить России путь спокойного развития, без резкого нарушения тех устоев, на которых она жила столько времени». Реальность не подтвердила этих ожиданий.

Выборы в Государственную Думу проходили в марте 1906 года. В стране еще бушевала общественная стихия, и ежедневно из различных мест империи поступали сообщения о погромах, поджогах, насилиях и убийствах на политической почве. Хотя ситуация уже начинала поддаваться контролю со стороны властей, в некоторых окраинных районах (западные области, Кавказ) продолжала сохраняться нестабильность, и там не везде удалось организовать процедуру «народного волеизъявления». Экстремистские группировки, например, большевики-ленинцы вообще призывали к бойкоту. Они все еще надеялись на возможность народного восстания. Выборами пренебрегали также эсеры и небольшие объединения правых.

В общей сложности в Первую Думу было избрано 478 депутатов. По своей политической принадлежности они распределились следующим образом: кадеты — 176 человек, октябристы — 16, беспартийные — 105, крестьяне-трудовики — 97, социал-демократы (меньшевики) — 18, а остальные входили в состав национально-окраинных партий и объединений, в значительной своей части примыкавших к либеральному крылу. Первая Дума получилась кадетской. Почему так случилось? Неужели население вдруг сплошь стало либеральным? Конечно же, нет. Все было значительно сложней.

Во-первых, правительство совершенно отстранилось от участия в кампании и никакой поддержки никаким, даже самым преданным объединениям, не оказывало. Во-вторых, при непрямых и многоступенчатых выборах связи между простым жителем

(«рядовым избирателем») той или иной местности и победителем от того же района практически не существовало. Своих «избранников» большинство и в глаза никогда не видело. Крестьяне, например, в волости избирали лишь уполномоченных, которые, в свою очередь, выдвигали представителей на уездный и губернский съезды, где и происходила баллотировка собственно депутата. В крестьянских местностях пользовались популярностью лишь те, кто обещал добиться для них побольше земли и сократить государственные повинности. Начальство таким речам не препятствовало, значит, «все по закону».

В различных фазах избирательной процедуры участвовало лишь около 20 процентов населения. По этой причине считать думцев представителями «всего народа» имелось мало оснований. Но подобным демагогическим приемом пользовались непрестанно. Особенно отличались кадеты. В их рядах состояло много преподавателей, профессоров и юристов, особенно адвокатов, поднаторевших в искусстве публичных выступлений.

Кадетская партия, организационно оформившаяся лишь в начале 1906 года, являлась интеллектуальным штабом всей легальной оппозиции. Таковой она оставалась и в последующем. В годы мировой войны возник «Прогрессивный блок», объединивший под главенством кадетов основные фракции IV Государственной Думы и явившийся мощным рычагом сокрушения власти.

За несколько дней до открытия Первой Государственной Думы состоялся съезд конституционно-демократической партии, осудивший новую редакцию Основных Законов. По предложению своего лидера Павла Милюкова делегаты приняли резолюцию, в которой говорилось: «Накануне открытия Государственной Думы правительство решило бросить русскому народу новый вызов. Государственную Думу, средочение надежд исстрадавшейся страны, пытаются низвести на роль прислужницы бюрократического правительства, никакие преграды, создаваемые правительством, не удержат народных избранников от исполнения задач, которые возложил на них народ».

Подобные настроения свидетельствовали, что сотрудничества впереди не предвидится и конфронтационная борьба неизбежно разгорится с новой силой уже в условиях существования представительного органа. Так оно и случилось. Выразители «чаяний несчастной России» из числа интеллектуальной элиты все еще видели «угрозу свободе» там, где ее уже не было, боролись с теми, с кем во имя будущего, во имя спасения и себя, и страны, надлежало заключать долговременное перемирие. Глубокий раскол страны и общества был уже налицо.

Через тридцать лет, в эмиграции, бывший соратник Милюкова и один из виднейших отечественных общественных деятелей Петр Струве написал: «Начиная с декабря 1905 г., с момента московского вооруженного восстания — как бы ни оценивать политику правительства в период 1905–1914 гг., — реальная опасность свободе и правовому порядку грозила в России уже не справа, а слева. К сожалению, вся русская оппозиция, с конституционно-демократической партией во главе, не понимала этого простого и ясного соотношения. Этим определялась не только ошибочная политика, какую вели, но и неправильный духовный и душевный тон, который после 17 октября 1905 года брали силы русского либерального демократизма в отношении царского правительства вообще и П. А. Столыпина, в частности». Горькое и позднее прозрение! Но тогда, в период революции, в те переломные годы, ни Струве, ни его друзья и единомышленники ничего подобного не писали и не говорили. Их настроения и представления в тот период носили совсем иной характер.