К началу 1914 года отчетливо обозначились контуры двух военно-политических коалиций. Среди европейских государств наметилась группировка вокруг основных союзных осей: Берлин — Вена и Париж — Лондон — Петербург. В конце января 1914 года русский посол в Токио барон Р. Р. Розен, выступая в Государственном Совете, заявил: «Вам, господа, известно, что уже два десятилетия Европа живет под режимом двух союзов, в которые две непримиримо враждебные державы (имелись в виду Франция и Германия. — А. Б.) сумели втянуть остальные большие державы… Единственный выход — либо в устранении этого коренного антагонизма, интересам России совершенно чуждого, либо в вооруженном столкновении, от которого России, всегда верной принятым на себя обязательствам, отклониться будет невозможно. Никому не дано предрешать будущего, но такие чрезвычайные меры, как миллиардный налог на вооружение, свидетельствуют о том, что наступление кризиса является уже не столь далеким. Но, во всяком случае, в одном можно быть уверенным: этот час наступит тогда, когда мы всего меньше его будем ждать». Все шло так, как должно было идти, и изменить судьбы мира могло лишь чудо. Но его не произошло.

События начали стремительно развиваться летом 1914 года.

Войны бывают большие и малые, справедливые и захватнические, освободительные и колониальные, народные и антинародные, холодные и горячие, продолжительные и скоротечные. Бывают еще и абсурдные. Именно такой, кровавой и жестокой бойней, унесшей миллионы жизней, в огне которой сгорели великие старые монархии Романовых, Габсбургов и Гогенцоллернов стала та, что началась 15 июля 1914 года с объявлением Австро-Венгерской империей войны маленькой Сербии. Россия, исстари являвшаяся покровительницей славян, приступила 17 июля к мобилизации. В ответ союзница Австро-Венгрии Германия объявила 19 июля (1 августа) войну России. С этого момента война стала мировой.

Это была схватка имперских амбиций. Все давно шло к такому лобовому столкновению, о котором много и часто говорили еще с весны, а уже в июне, после убийства в городе Сараево наследника австрийского престола эрцгерцога Франца Фердинанда, признаки надвигающейся войны стали вполне различимы; «выяснение отношений» между крупнейшими европейскими державами Австро-Венгрией и Германией с одной стороны, Россией, Францией и Англией — с другой, как-то само собой становилось неизбежным.

Россия втянулась в войну, которой многие не хотели и возможность которой у немалого числа людей вызывала опасения и даже страх. Цели ее являлись отвлеченными, доступными пониманию лишь ограниченного круга лиц, и призывы защитить братьев-славян, отстоять престиж империи, завоевать Черноморские проливы и водрузить крест на соборе. Святой Софии в Константинополе (Стамбуле), вызвать глубокий отклик в народе не могли. Подавляющая часть населения даже не представляла, где находится Австро-Венгрия или Германия, и почему с ними надо воевать. Русскому крестьянину были неведомы какие-то там Дарданеллы, и он не мог понять, почему надо за них идти на смерть. Но случилось то, что случилось.

В начале июля 1914 года царь с семьей традиционно отдыхал на императорской яхте «Штандарт» в финских шхерах. Погода стояла жаркая, но неровная: страшная духота чередовалась с ураганными ветрами и проливными дождями. Николай II наслаждался красотами пейзажа и тихими семейными радостями. 7 июля с официальным визитом в Россию прибыл президент Французской республики Раймон Пуанкаре. Ему была устроена пышная встреча, символизирующая тесные союзнические отношения между двумя державами. Четыре дня прошли в череде переговоров, парадов, смотров, торжественных приемов и обедов.

Писатель и журналист Дон-Аминадо (Шполянский) уже в эмиграции оставил красочное описание тех дней: «Все было исполнено невиданной роскоши и великолепия незабываемого. Иллюминации, фейерверки, на много верст раскинувшиеся в зеленом поле летние лагеря. Пехотные полки, мерно отбивающие шаг; кавалерия, артиллерия, конная гвардия, желтые кирасиры, синие кирасиры, казаки, осетины, черкесы в огромных папахах; широкогрудые русские матросы, словно вылитые из бронзы. Музыка Гвардейского Экипажа, парадный завтрак на яхте «Александрия». Голубые глаза русского императора. Царица в кружевной мантилье, с кружевным зонтиком в царских руках. Великие княжны, чуть-чуть угловатые, в нарядных летних шляпах с большими полями. Маленький цесаревич на руках матроса Деревенько. Великий князь Николай Николаевич, непомерно высокий, худощавый, статный, движения точные, рассчитанные, властные. А кругом министры, камергеры, свитские генералы в орденах, в лентах, и все залито золотом, золотом, золотом». Век девятнадцатый (реальный, а не календарный) заканчивался, «русская сказка» близилась к концу. Наступал последний акт. Впереди маячили немыслимые испытания, невероятные потрясения, кровь, холод, небытие.

Император не хотел войны. Он прекрасно сознавал, что любой вооруженный конфликт неизбежно принесет страдания, лишения, смерть. В глубине души всегда являлся противником насилия, а когда ему приходилось с ним сталкиваться, неизбежно испытывал сожаление, а часто и раскаяние. Понимал он и то, что любая неудачная война таила в себе угрозу революционного взрыва, повторения всего того кошмара, пережитого им и Россией в 1905–1906 годах. Знал он и то, что на пути победоносной и быстрой военной кампании много различных препятствий: начатое незадолго до того перевооружение русской армии было еще в полном разгаре. Ее техническая оснащенность и огневая мощь существенно уступали германской. Все это Николай Александрович понимал. Однако пойти на предательство, совершить, по его мнению, аморальный поступок и бросить на растерзание дружественную страну — Сербию — теряя этим престиж и в России, и в мире, он не хотел и не имел права. Встать на защиту славян и России — в этом был его долг, а монарший долг — святая обязанность, это угодное Богу дело. Как же можно уклониться от него! Безысходность диктовала нежеланный выбор, и он был сделан.

Великий князь Константин Константинович со слов Николая II описал события, предшествовавшие войне. «19 июля, в день святого Серафима, столь почитаемого Государем, выходя от всенощной, он узнал от графа Фредерикса, с которым для скорости говорил Сазонов (министр иностранных дел. — А. Б.), что у последнего был Пурталес (посол Германии. — А. Б.) с объявлением войны России Германией. При этом Пурталес вручил Сазонову бумагу, в которой содержались оба ответа германского правительства, как на случай благоприятного, так и неблагоприятного ответа России относительно прекращения мобилизации. Не знаю, что руководило послом, растерянность или рассеянность. Итак, нам была объявлена война. Государь вызвал к себе английского посла Бьюкенена и работал с ним с 11 вечера до 1 час. ночи. Государь совершенно свободно, как сам он выразился мне, пишет по-английски; но должны были встретиться некоторые технические термины, в которых он не был уверен. Бьюкенен тяжкодум и медлителен. С ним сообща Государь сочинил длиннейшую телеграмму английскому королю. Усталый, во 2-м часу ночи зашел он к ждавшей его Императрице выпить чаю; потом разделся, принял ванну и пошел в опочивальню. Рука его уже была на ручке двери, когда нагнал его камердинер Тетерятников с телеграммой. Она была от императора Вильгельма; он еще раз (уже сам объявив нам войну) взывал к миролюбию Государя, прося о прекращении военных действий. Ответа ему не последовало».

Во главе армии был поставлен двоюродный дядя царя великий князь Николай Николаевич (внук Николая I), давно причастный к военному делу: в 1895–1905 годах состоял генерал-инспектором кавалерии, с 1905 по 1908 год возглавлял Совет обороны, а затем стал командующим войсками гвардии и петербургского военного округа. Этот Романов пользовался в офицерской среде авторитетом, что и определило его назначение на пост Главнокомандующего всеми вооруженными силами России.