Плеханов Г. В. Соч. М., 1926. Т. 13. С. 81 — 93.

Впервые опубликована в газете «Социал-демократ»[69] (1910. № 12).

Революционное подполье всегда было ненавистно реакционному надполью. Это вполне понятно. Ненавидя революционное подполье, реакционеры из надполья повиновались инстинкту самосохранения. Люди более или менее либерального образа мыслей некогда имели обыкновение любезно улыбаться при встречах с героями подполья; однако искренней любви они никогда к ним не питали. Скорее наоборот: они всегда недолюбливали их, испытывая по отношению к ним то чувство, которое Базаров в «Отцах и детях» Тургенева внушал дядюшке Кирсанову. Когда борьба поколений («отцов и детей») сменилась у нас более или менее ясно выраженной и более или менее сознательной борьбой классов, либеральные Кирсановы довольно быстро повернулись спиной к революционерам Базаровым и перестали скрывать свою нелюбовь к «подпольным» нравам этих последних. К ним тотчас же присоединились в этом случае всевозможные полусоциалисты, дорожащие легальностью больше всего на свете. В этом тоже нет ничего удивительного. Ни либеральные Кирсановы, ни полусоциалисты органически неспособны проникнуться тем революционным настроением, которое необходимо для того, чтобы пойти в подполье и вынести свойственные ему иногда поистине ужасные условия жизни и деятельности. Революционное настроение всегда казалось и кажется им признаком политической неразвитости. Дипломатические переговоры с каким-нибудь Треповым[70] или обмен «парламентских» тостов с каким-нибудь д’Эстурнель-де-Констаном всегда представлялись и представляются им несравненно более надежным залогом торжества политической свободы, нежели «подпольная» деятельность революционеров. Но вот что странно: в последнее время у нас начинают глумиться над «подпольем» даже те, которые сами принадлежат или, по крайней мере, еще недавно принадлежали к числу его граждан. Один из органов «беззаглавных» политиков заметил однажды, что у нас существует теперь «подпольное» издание, поставившее себе целью доказать, что не нужно никакого «подполья». Больше того: та мысль, что даже революционеры могут и должны смеяться над революционным «подпольем», начинает приобретать у нас прочность предрассудка. Выражаясь так, я хочу сказать, что мысль эта распространяет теперь свое влияние даже на таких людей, которые усвоили ее, по-видимому, без всякой критики и никогда не задумывались над ее огромным отрицательным значением. Приведу маленький, но, по-моему, весьма характерный пример.

Несколько времени тому назад я получил «альманах», озаглавленный «Бывшие люди». Он составлен с несомненным знанием внутренних отношений нашего «подпольного» мира. Альманах осмеивает все идейные оттенки, все фракции и полуфракции нашей партии. И не только нашей. От него достается также социалистам-революционерам. И в этом нет ровно ничего дурного. Плохо рекомендуют себя те, которые не любят смеха. Недаром Фейербах говорил, что смехом человек отличается от животного. Эразм Роттердамский, Вольтер и наши «свистуны» 60-х годов оказали своим смехом незабвенные услуги делу прогресса. И все-таки надо помнить, что смех смеху рознь. Вольтер, защищавший веротерпимость, едко смеялся над поповским фанатизмом; но ему в голову не приходило смеяться над веротерпимостью. А если бы он прибавил насмешки над нею к своим насмешкам над диким поповским фанатизмом, он превратился бы из прогрессивного деятеля в простого зубоскала. То же, конечно, и с нашими «свистунами». Герцен очень ошибся, вообразив, будто они склонны насмехаться надо всем на свете. На самом деле они насмехались только над тем, что отжило свой век и загораживало дорогу прогрессивным стремлениям времени. Человек, способный насмехаться над всем, лишен всякого положительного содержания и потому сам заслуживает злой насмешки. Достоин уважения только тот смех, который служит человеку оружием в борьбе за дорогие для него убеждения.

Дорожат ли какими-нибудь убеждениями издатели альманаха «Бывшие люди»? Мне это не известно, так как я лишен удовольствия знать этих издателей. Но мне очень жаль, что они имеют весьма ошибочный взгляд на революционное подполье. У них напечатана «Колыбельная песнь», автор которой, убаюкивая «подрастающего пролетарца», говорит, что этот последний с возрастом скоро сам поймет подпольный мир. А мир этот характеризуется в песне, например, таким образом:

Стихи, как видите, из рук вон плохие. Усечение вроде «редакцьонного» свидетельствует о том, что автор песни очень слаб в версификации, а неуклюжий эпитет «твердокамен» в применении к овечке показывает, что слабый версификатор не весьма силен и по части логики: с каких же это пор овечки стали «твердокаменны»? Но дело не в том, что стихи эти из рук вон плохи, а в том, что эти плохие стихи заключают в себе до последней степени искаженное изображение «подпольного мира». Что в этом мире есть экземпляры, «доползающие ужом» к редакционным местечкам, это, к сожалению, неоспоримая истина. Справедливо и то, что там встречаются персонажи, о которых с полным правом можно сказать, что они крепоньки лбом. Но где же не встречаются такие персонажи? Ведь и в греческой армии, осаждавшей Трою, вместе с божественным Ахиллом и «великим Патроклом» участвовал также и «презрительный Терсит». Весь вопрос в том, только ли Терситы встречаются в революционном «подполье»? И они ли характеризуют собою «подпольный» мир?

К тому же надо иметь в виду еще и вот что. Если человек старается «проползти ужом», скажем, к местечку частного пристава, то он, очевидно, руководствуется инстинктом хищничества. А если он «проползает» к месту редактора «подпольного» издания, то инстинкт хищничества в нем, очевидно, очень слаб: на этом местечке не разживешься. Чем же руководствуется человек, который, допустим, в самом деле «проползет ужом» к такому местечку? Ясно, что преимущественно тщеславием. Тщеславие — нечего и говорить, — огромный недостаток. Но чем же тщеславится в данном случае такой человек? Тем, что он занимает видное место в деле служения революционной идее. Выходит, что и Терситы бывают очень разные: надпольные — стремятся к наживе; подпольные — тщеславятся пользой, приносимой ими великому движению. Терсит, да не тот, — как бывает Федот, да не тот. Маркс, воевавший когда-то с недостатками деятелей германского революционного мира, справедливо замечает, однако, что мир этот все-таки стоит несравненно выше так называемого общества. Об этом забывают у нас многие из тех, которые любят называть себя марксистами.

В одной из своих басен Крылов очень резко отзывается о критике, «который лишь имеет дар одно худое видеть». Я невольно вспомнил об этой критике, прочитав «Колыбельную песнь». Автор ее как будто и не подозревает того, что наше революционное «подполье» имеет чрезвычайно светлые стороны.

Наша мачеха-история издавна загоняет в «подполье» огромное большинство тех благородных людей, которые не желают, по энергичному выражению Рылеева, «позорить гражданина сан». И именно потому, что она загоняет в него огромное большинство таких людей, оно издавна играет чрезвычайно благотворную роль в истории умственного развития России. А в последнюю четверть века его благотворное влияние очень явственно сказалось также и в нашей практической жизни.

Возьмем хотя бы эпоху 60-х годов. В революционном «подполье» и тогда встречались, разумеется, весьма некрасивые представители человеческой породы: где есть люди, там дело никогда не обходится и без человеческих слабостей. Но в революционное «подполье» спускался по временам М. И. Михайлов[71], из революционного «подполья» раздавался могучий звук герценовского «Колокола». Кто не вспомнит об этом, говоря о революционном «подполье» 60-х годов, того по всей справедливости нужно будет признать критиком, имеющим «дар одно худое видеть».