Не только в интересах большей плодородности работ самого съезда, но и в интересах дальнейшего роста партии было настоятельно необходимо сосредоточить внимание всей партии на вопросе внедумской борьбы пролетариата.

Весь порядок дня, предложенный большевиками, практически, несмотря на свою внешнюю «теоретичность», был призывом сосредоточиться на интересах «улицы», и там искать исхода и для революции, и для партии. И, действительно, только этот путь дал бы возможность съезду развернуть широкую и плодотворную работу.

Внедумская борьба пролетариата, единственный источник сил, как революции, так и с.-д. партии, и только прикосновение к этому источнику, только работа над вопросами этой борьбы могла бы заполнить деятельность съезда действительно важным содержанием.

Уклонившись от этого пути, съезд сделал столь же бесплодной положительную часть своей работы, как и критическую. Съезд последовательно отверг предложение «большевиков» о постановке сейчас же после отчетов пунктов об «обострении экономической борьбы и современном моменте», и о «задачах пролетариата в современный момент», затем предложение поляков поставить сюда пункт о «роли и задачах пролетариата в настоящий момент», и поставил на 8 место этот пункт в суженном, кастрированном виде — вопроса о безработице, стачках и локаутах. Тут произошло странное, но очень характерное недоразумение. Съезд, под руководством «м-ков», отверг предложение «б-ков» и «поляков» за их, будто бы, абстрактность и теоретичность, из-за стремления, не тратя времени на эти абстракции, перейти к вопросам конкретной политики. Столько произнесено было на эту тему хороших слов и горячих речей. В действительности основной тенденцией этих предложений было именно стремление окунуть съезд в самую глубь движущихся экономических сил российской революции, приблизить съезд к интересам масс. И если это стремление получило внешнюю форму «теоретических» вопросов, то это лишь еще раз подтверждает неизбежную для с.-д. политики связь вопросов самой конкретной действительности с самыми основами марксистской теории. И если этому стремлению «большевиков» был на съезде противопоставлен со стороны «м-ков» подчеркнутый практицизм, И если из этого практицизма ничего практического не вышло, а вышло только то, что съезд не обсуждал ни теоретических, ни практических вопросов, т. е. конкретных вопросов пролетарской борьбы, то это лишь подтверждает старое наблюдение над оппортунизмом, который противопоставляет теории практику для того, чтобы обесплодить теорию и обессилить практику.

Этим объем «положительной» работы съезда был сразу сужен, перспектива ближайших задач и взаимоотношений форм пролетарской борьбы сразу нарушена, и, что еще характернее, в этой нарушенной перспективе перед съездом не оказалось ни одного конкретного, насущного вопроса, который стал бы осью и нервом дальнейших работ съезда. Область вопросов чисто политических, область лозунгов была исчерпана в отчете и резолюции о Г. Думе, которая и споров-то почти не возбудила, вопросы же социально-экономические были отброшены; в центр всей работы съезда был выдвинут вопрос о возможных комбинациях на той политической арене, которая отражала прошлое российской революции, а не ее будущее, а ко времени возвращения делегатов и совсем отошла в историю[161]. Да, в этом оппортунизм, обессиливая съезд, праздновал свою пиррову победу.

Съезд топтался на месте потому, что центром его работ была та комбинация общественных элементов, которая создалась на почве Думы, думского периода российской революции, а вопросы о жизнеспособности этой комбинации, об интересах пролетариата относительно нее, о настоящем и будущем специфически пролетарской борьбы — были отброшены за свою «теоретичность». Практика — это Дума, теория — это задачи и борьба пролетариата, — вот как стояло дело на взгляд оппортунистов, имевших еще настолько силы, чтобы заставить съезд топтаться на этой почве. Но история мстит, и когда оппортунисты вернулись домой, они нашли свою «практику» поверженной в прах, а то, что они отослали в область теории, единственным конкретным вопросом российской действительности. Может быть, теперь они находят уже, что, только поставив съезд на рельсы тех вопросов, которые были выдвинуты революционным крылом партии, они приняли бы посильное участие в действительно важной, единственно жизненной работе.

Вот та общая картина работ съезда, которая позволяет сказать, что съезд был «шагом на месте». Но как бы то ни было, съезд отражал партию, съезд обсуждал и принял 2 — 3 важные и очень серьезные резолюции; и с той, и с другой точки зрения его важно изучить. К этому мы и переходим.

Это был первый съезд Р.С.-Д.Р.П., на котором она была представлена целиком, во всех своих частях. На съезде присутствовало 302 делегата с решающими голосами, представляющие около 150 тысяч членов партии. Из этого количества у большевиков и меньшевиков было приблизительно по одинаковому количеству делегатов — по 87, С.-Д. Польши и Литвы располагала 45 — 47 голосами, бунд[162] — 53 — 55 и С.-Д. латышского края — 26.

Силы обоих крыльев съезда — оппортунического и революционного — были приблизительно равны. Меньшевики в общем действовали в союзе с бундом и незначительной частью латышской делегации (6 — 8); большевики в союзе с С.-Д. Польши и Литвы, и с большею частью латышей.

Когда колеблющейся части наших союзников в атаках большевиков чудились «фракционные» интересы, или когда оказывалось для них возможным увидеть в наших спорах с меньшевиками элементы чисто организационные или личные — известная часть их шла на поддержку меньшевиков и помогала им отбивать наши атаки. Так было при голосованиях: резолюции об участии некоторых видных м-ков в буржуазной прессе, резолюции по поводу отчета Ц. К., резолюции по поводу отчета думской фракции, при определении состава нового Ц. К.

В вопросах же политических, общих, большевики всегда не только могли рассчитывать на твердость своих союзников на единство всего революционного крыла съезда, но им довольно часто удавалось получить голоса отдельных делегатов правого центра.

И только один раз м-кам удалось объединить вокруг резолюции (раньше им удавалось объединить лишь вокруг отказа от всяких резолюций) большинство съезда — в вопросах о партизанских выступлениях, где самая постановка вопроса заставила большевиков воздержаться от голосования.

Кроме этой резолюции, все остальные приняты съездом в духе революционного крыла социал-демократии, которое в этих вопросах действительной политической важности располагало большинством от 71 голоса (в вопросе о рабочем съезде) до 53 (в вопросе об отношении к непролетарским партиям, являвшемся как раз основным нервом фракционной полемики последнего времени).

Меньшевики собирали вокруг себя большинство лишь тогда, когда центру казалось необходимым защитить меньшевиков от большевистских свирепых атак, и когда ему казалось, что эти атаки диктуются чисто фракционными интересами большевиков. На самом деле, это большинство, само того не замечая, защищало лишь кружковые интересы руководящих кругов партии, ставших в противоречие с интересами самостоятельной классовой политики пролетариата. На этом пути то большинство (9 — 14 голосов, не больше), которое иногда удавалось собрать вокруг себя меньшевикам, лишь обесплодило, насколько могло, критическую работу съезда и сузило постановку практических вопросов внедумской борьбы в связи с современным моментом и классовыми задачами пролетариата.

После сильно затянувшихся прений о порядке дня, который был охарактеризован мною выше, съезд перешел к отчету Ц. Комитета. Доклад, прочитанный от имени Ц. К-та, имел целью дать защиту той позиции, на которой стояла меньшевистская фракция и Ц. К. Фактически же это было обвинительным актом против большинства партии, которая не приняла и не одобрила ни одного лозунга Ц. К. Перед съездом прошли надежды Ц. К. на Думу и попытки его связать пролетарскую борьбу с этой Думой, как целым, лозунги «ответственного министерства» и «за Думу, как орган власти, созывающий Учредительное Собрание», попытки вызвать народное движение после разгона Думы, и, наконец, политика соглашения с кадетами и отвержение идеи «левого блока»... Это была история непрерывной борьбы Ц. Комитета с партией, и потому не было ничего удивительного, что доклад заканчивался пессимистическими указаниями на то, что «партия влачит жалкое существование рядом с массовыми, открытыми рабочими организациями». Этот пессимизм был естественным отражением растерянности Ц. К., ибо партия жила и работала не по его указке.