Силы ваши равны. Ни одна сторона не может победить другой. Если ваши точки зрения непримиримы, тогда расколитесь.

 — Мы раскола не боимся! отвечают лидеры фракций. Но сейчас нет таких политических вопросов, на которых мы были бы в состоянии расколоться.

 — Значит, на неопределенное время не останетесь в одной партии? В таком случае вы должны сознательно и искренно пойти на компромисс. Ибо физический закон непроницаемости исключает возможность одновременного господства в партии двух враждующих фракций. Через пять лет большевики (или меньшевики), может быть, победят, и тогда исчезнет как возможность раскола, так и необходимость компромисса. Но для того, чтобы партия могла существовать сегодня, не только как арена борьбы большевиков за преобладание, но как политическая организация рабочего класса, компромисс и необходим и неизбежен.

Кто это говорит? «Центр» или логика?

«Во избежание недоразумений, — сказал я в своей речи на съезде, — я должен заявить, что в политических вопросах, разделяющих партию, я отнюдь не стою на какой-то специальной точке зрения «центра», как приписывают мне некоторые товарищи. Позиция центра, на мой взгляд, предполагает ясное и твердое сознание необходимости компромисса, как предпосылки общеобязательной тактики. Но если я сознаю и подчеркиваю необходимость компромисса, то это не значит, что моя собственная точка зрения на данный политический вопрос составлена путем компромисса, путем выведения арифметического среднего из двух противоположных мнений. Образец такого метода мышления представил нам здесь т. А.[237], который брал немножко оттуда и немножко отсюда. Мне бесконечно чужд такого рода «марксизм на вес»... Я решительно претендую на право иметь по каждому вопросу свое определенное мнение. Необходимость единства действий, как я сказал, предполагает компромисс, требует выработки партийной равнодействующей, — но я отказываюсь от чести заранее направлять свою мысль по этой предполагаемой равнодействующей, я сохраняю за собой право со всей энергией отстаивать свой собственный взгляд. Я не хуже фракционных доктринеров понимаю значение идейной борьбы. Но эти последние, в отличие от меня, совершенно не отдают себе отчета в объективной обязательности подчинять идейную борьбу внутри партии единству ее политических действий. Отстаивая те или другие запросы, потребности и принципы движения, наши фракции игнорируют один из самых основных принципов: единство классовой борьбы».

Чтобы понять мораль лондонского съезда, нужно остановиться в двух словах на природе наших фракций. Мы начнем с меньшевиков, игравших в Лондоне главным образом страдательную роль.

То, что сплотило некогда эту фракцию, это — борьба за более свободные и широкие формы партийного развития против механического централизма, который думает заменить сложный процесс политического самоопределения масс полновластным усмотрением центрального комитета. Может быть, здесь будет уместно напомнить, что Каутский в письме к Аксельроду, т. Люксембург в Neue Zeit и Парвус в своей Weltpolitik поддержали тогда меньшевиков в их стремлениях вывести партию из условий кружкового сектантства. Оппозиционное положение меньшевиков в партии толкало их на путь критики и искания «новых путей». Эту способность они до известной степени сохранили за собой и впоследствии — и шел ли вопрос о создании беспартийных массовых учреждений, — профессиональные союзы, Совет рабочих депутатов, — шел ли вопрос об участии рабочих в правительственной комиссии или в избирательной кампании, меньшевики проявляли несомненно больше чутья, больше инициативы, больше широты и свободы в сфере тактики и организации. Но вместе с тем они развивали в себе те качества, которые не только помешали им сплотить партию на более свободных, демократических началах, но постепенно превращали их самих в фермент ее разложения. Еще на втором съезде большевики не сумели возложить на меньшевиков — а эти последние не захотели взять на себя — часть ответственности за судьбу партии. Составляя добрую половину ее, они развили ту тактику, которая обыкновенно составляет привилегию оппозиции в парламентарном государстве. Они жили критикой, обличали промахи господствующего течения, эксплуатировали всякие проявления партийного недовольства. В конце концов они научились смотреть на партию, как на внешнюю и в известном смысле враждебную им силу. Так как на пути ко всякому новому тактическому шагу им приходилось преодолевать естественный консерватизм партийной организации, то они в конце концов стали видеть в партии один лишь тормоз. Революционная роль организации Гапона[238], комиссии сенатора Шидловского и, наконец, Совета рабочих депутатов укрепляла их в этом взгляде. Они начинают, наконец, третировать партийный патриотизм совершенно так, как социал-демократия третирует официозный патриотизм господствующих классов. Они не хотят видеть, что, если социал-демократия могла так прекрасно использовать беспартийные массовые организации, то исключительно благодаря тому, что сама она сохраняла внутреннюю связь, которая выражалась даже и в уродливых формах фракционной борьбы. Без этой партийной связи мы давно растворились бы в революционном движении и лишились бы той руководящей роли, которую мы до сих пор сохраняли за собой в народных массах.

Эта сторона политической эволюции меньшевиков нашла свое выражение в лозунге рабочего съезда. Я не взялся бы формулировать в нескольких строках тот хаотический конгломерат идей, который составляет содержание агитации за рабочий съезд. Достаточно сказать, что мысль о съезде рабочих представителей выросла у меньшевиков не из каких-либо определенных потребностей революционного развития, — это скорее мистическая идея воскресения, освобождения от подпольного крохоборства, от всех болезней партийного развития... Во всяком случае в настоящее время лозунг рабочего съезда служит только развитию беспредметного скептицизма, безбрежной самокритики и в конечном счете разложению партии. Эта организационная позиция имеет свою параллель в области политики.

Наша партия всегда исходила из той мысли, что противоречие между новыми буржуазными обществами и старыми самодержавно-крепостническими может быть разрешено только революционным путем. Так как объективная историческая задача состоит прежде всего в создании «нормальных» условий для развития буржуазного общества, то и самую революцию мы привыкли называть буржуазной. Но в сущности никто в партии не думал, что революция сложится по классическому типу Великой Французской[239]. Если Плеханов сказал в 1889 г.: «Революционное движение восторжествует, как рабочее движение — или не восторжествует вовсе», — то он этим выражал уверенность в том, что главной движущей силой нашей «буржуазной» революции будет классовая борьба пролетариата. Аксельрод сделал шаг дальше — и формулировал мысль об авангардной, руководящей роли пролетариата в русской революции. Это было равносильно признанию неспособности буржуазной демократии выступить в роли гегемона нашей исторически-запоздалой революции. Из этого вытекает вывод величайшей важности: во-первых, победоносное развитие революции должно передать власть пролетариату, как главной руководящей и движущей силе революции. Во-вторых, идя сознательно навстречу революционной власти, социал-демократия должна развить прямую и непосредственную борьбу с буржуазным либерализмом за влияние на широкие народные массы, прежде всего на крестьянство.

Меньшевики отвергли эти выводы. В рамках буржуазной революции, говорят они, пролетариат не может и не должен стремиться к власти. Его роль — роль крайней оппозиции. Только такая роль даст ему возможность не раствориться в революционной стихии. Воспреемницей революционной власти может быть только буржуазная демократия. Но так как такой демократии нет, то остается ее выдумать. Отсюда идеализация кадетов, преувеличенная оценка их исторической роли, оптимизм за счет их будущности. Источником оппортунистических шатаний меньшевиков является не узкий практицизм, а социалистическое доктринерство. Оттого идея национальной оппозиции, которая должна подчинять себе революционную политику пролетариата, часто соединяется у меньшевиков с постоянными напоминаниями о необходимости «строго классовой», «самостоятельной», «пролетарской» политики.