Недооценив силы противника, теперь Коротков сам докладывал командиру 47-го стрелкового корпуса обстановку, оценивая ее как критическую. Он просил выдвинуть в полосу обороны 38-й сд корпусной противотанковый резерв. Но, как известно, ему было в этом отказано. Отправленная (для прокурора) в корпус шифровка была подло уничтожена. Далее Коротков, увидев бойцов, оставляющих свои позиции и бегущих в панике от врага, начинает истерически стрелять по своим.

Как потом расскажет комбат Кошелев, Коротков в нетрезвом состоянии потерял управление войсками, растерялся в момент столкновения с противником и уже не смог ничего предпринять, чтобы сосредоточить последние силы. Но главной виной Короткова Кошелев назовет одну: в той критической ситуации по вине комдива не был задействован дивизион «катюш», в результате чего оборона дивизии была прорвана.

На ветеранских встречах, однополчане будут в один голос называть Короткова храбрым офицером. По их мнению, а они видели его в бою, комдив умел драться и руководить боем. Однако одной храбрости, одного умения драться, как оказывается, не всегда бывает достаточно.

И снова отвлечемся. В статье «Из опыта организации и ведения обороны в ходе наступательных операций» кандидат военных наук В. Ерофеев пишет:

«Опыт Великой Отечественной войны показывает, что переход к обороне в динамике наступательных операций был временным явлением. Основными целями ее считались: закрепление достигнутых войсками рубежей или занятых важных плацдармов, отражение контрударов противника и выигрыш времени для сосредоточения сил и средств, необходимых для возобновления наступления.

Переход к обороне с целью закрепления достигнутых рубежей осуществлялся в тех случаях, когда сильно возрастало сопротивление противника, а наши войска израсходовали свои наступательные возможности, и требовалась подготовка последующей наступательной операции. (…)

На отдельных участках применение обороны вызывалось необходимостью отражения контрударов противника. (…)

Таким образом, оборонительные действия в ходе наступательных операций на том или ином направлении были связаны с временной утратой превосходства над противником и резким ослаблением боевых возможностей войск. (…)

…в большинстве случаев для организации обороны в ходе наступательных операций войска имели до одних суток. Сжатые сроки создавали значительные трудности при проведении практических мероприятий по организации обороны командирами соединений и частей, в силу чего она носила характер поспешно занятой и имела специфические черты.

Решение на оборону принималось командирами дивизий и полков, как правило, но карте, без проведения рекогносцировок».

В статье автор поместил таблицу, в которой привел эпизод Корсунь-Шевченковской операции (январь 1944 г.) 47-го стрелкового корпуса 40-й армии. Там же указано: «Наступление в первом эшелоне армии. Отражение контрудара и создание внешнего фронта окружения. Одни сутки. Перешли к обороне».

Дальше он называет первоочередную задачу при переходе к обороне:

«Стабилизация положения соединений и частей путем закрепления выгодного рубежа и создания организованной системы огня. Именно этим было вызвано стремление командиров развертывать на достигнутом рубеже максимально возможное количество живой силы и боевой техники.

Закрепление достигнутых в ходе наступления рубежей осуществлялось в том построении боевого порядка, которое части имели в ходе наступления. Как уже отмечалось, переход к обороне производился зачастую тогда, когда войска были в значительной степени ослаблены, ввели в бой основную часть своих сил и средств, полностью или почти полностью израсходовали свои вторые эшелоны. Поэтому в период становления соединения и части в большинстве случаев имели боевой порядок в один эшелон. Резервы и вторые эшелоны (в том случае, если они имелись) были также приближены к первому эшелону и имели своей задачей не столько создание глубины обороны, сколько парирование ударов противника».

Все это, конечно, правильно, но в случае с 38-й стрелковой дивизией никак не вяжется. Части дивизии закрепиться на достигнутых рубежах не могли. В конкретном случае они израсходовали не только наступательные, но и оборонительные возможности. Превосходство противника было полным. Переход же к обороне частей дивизии ничего не дал, так как ни сил, ни средств у них не было. А фактически дивизия была если и не разгромлена, то, значит, разогнана. Не лучшей была обстановка и в соседних соединениях 47-го корпуса. Следовательно, об одних сутках на отражение контрудара и создание внешнего фронта окружения 47-го стрелкового корпуса говорить не приходится. Как мы помним, части 38-й дивизии, а также части других дивизий этого корпуса еще долго выходили из окружения.

Автор статьи и дальше говорит правильные слова: «Выполнение задач обороны, как правило, начиналось с быстрого маневра частей и подразделений на угрожаемое направление и развертывания на тактически выгодном рубеже». Он пишет, как на занятом, намеченном для закрепления рубеже подразделения и части обрушивали огонь всех своих огневых средств на атакующего противника. Пишет про огонь прямой наводкой из танков. Пишет про авиацию, поддерживающую перешедшие к обороне войска. Однако танков у 38-й стрелковой дивизии не было, но крайней мере участники того боя их не видели. Я уже не говорю про авиацию. О ней речь тогда вообще не шла. Не было там и никакого быстрого маневра частей и подразделений на угрожаемое направление. А был там мощный и неожиданный контрудар немцев по всем правилам их военной науки, против обессиленного советского стрелкового полка, брошенного туда без боеприпасов, практически без противотанковой артиллерии и лишенного каких-либо артиллерийских резервов. Словом, гладко было на бумаге, да забыли про овраги.

В газете «Правда» в номере за 20 января 1989 года впервые появилось прижизненное признание Г.К. Жукова. В какой-то степени оно стало оправдательным за то поражение наших войск в январе 1944 года, где он был представителем Ставки ВГК.

Вот его слова: «Начиная с Курской дуги, враг уже не мог противостоять ударам наших войск. Конев, как никто из командующих, усердно лебезил перед Сталиным, хвастаясь перед ним своими “героическими” делами при проведении операции, одновременно компрометируя дословно своих соседей.

Я вспоминаю Корсунь-Шевченковскую операцию, которая проводилась силами 1-го Украинского фронта под командованием Н.Ф. Ватутина и 2-го Украинского фронта, которым командовал И.С. Конев. Координацию действий фронтов осуществлял я.

Операция шла успешно. Лучше действовали войска Ватутина. Но под конец операции, пользуясь метелью, остатки окруженного противника прорвались через боевые порядки войск Ватутина.

Сталин тут же позвонил мне и в возбужденном тоне спросил: “Известно ли вам, что противник прорвал фронт Ватутина и выходит из окружения в районе Корсунь-Шевченковской?”

Я ответил: “Нет, не известно. Думаю, что это не соответствует действительности”.

Тогда Сталин выругал меня и сказал, что ему только что звонил Конев и доложил о прорыве, а затем сказал: “Я думаю передать завершение операции в руки Конева, а вам и Ватутину лучше сосредоточить внимание на внешнем фронте и подготовке Проскуровско-Черновицкой операции”.

Я тогда ответил Сталину, что до завершения операции осталось не больше трех дней. Главную роль в Корсунь-Шевченковской операции сыграл 1-й Украинский фронт, и Ватутину и возглавляемым им войскам будет обидно не быть отмеченными за их ратные труды.

Сталин положил трубку, прекратив со мной разговор, а через 2 часа была получена его директива о передаче завершающих действий по ликвидации окруженного противника.

Нужно ли было это делать в интересах дела?

Нет, не нужно. Это нужно было Сталину для того, чтобы вбить еще глубже клин между Коневым, Ватутиным и мною. Конев в этом вопросе сыграл неблаговидную роль.