— Угощайтесь!

— Благодарю! — Аристидис оценил по достоинству любезность немца.

В то же время он безуспешно пытался встретиться глазами с немцем. Но тот, не взглянув на него, ушел в свой кабинет, где не было ничего, кроме стола с телефоном и простого стула. Он придерживался убеждения, что в рабочей комнате ничто не должно отвлекать человека от дела.

Набрав номер, он отрывисто произнес:

— Говорит ноль тринадцать! — И далее тоном приказа: — Записывайте… Мне необходимы тексты всех телефонных переговоров с Ларисского вокзала за сегодняшнее утро, а также имена и адреса всех наших офицеров, которые едут в сопровождении женщин.

Макс еще некоторое время сухо отдавал распоряжения, не сомневаясь, что те, кому он приказывал, расшибутся в лепешку, чтобы угодить ему. Никто из этих людей не знал его в лицо. Единственной связью между ними был этот шифр — 013. Бывали, конечно, случаи, как сегодня, когда ему пришлось самому отправиться в гестапо. Но в таких случаях он предварительно звонил и предупреждал, что «пришлет человека». Таким образом никто даже не подозревал, что посланный им «человек» — это сам 013, имевший на руках бумагу с чрезвычайными полномочиями за подписью Бормана, второго после Гитлера человека в рейхе.

Положив трубку, он взглянул на часы: двенадцать.

После отхода поезда прошел час.

Макс сел и, закрыв глаза, глубоко задумался.

— Когда она звонила? — спросил Фотис.

— Час назад… с вокзала, — ответил расстроенный Антонис.

— Ладно, ешь пирожное и не раскисай. Подумаем лучше, что можно сделать, — успокаивал его Фотис, стараясь скрыть собственную тревогу.

Ему было около сорока. Высокий, крепко сложенный. В 1929 году он получил диплом архитектора и собирался поступить на работу, но в сентябре того же года был арестован и отправлен в ссылку за участие в кружке, которым руководил профессор Димитрис Глинос. Фотис Псарас оказался в числе первых жертв печально известного чрезвычайного закона о терроре против коммунистов, принятого «республикой» Венизелоса.

Когда Греция была оккупирована, Фотис стал одним из основателей районной организации ученых, входившей в состав ЭАМ, и работал в специальном секторе по охране художественного наследия страны. Антонис был намного моложе и выглядел рядом с ним совсем мальчишкой. Он окончил филологический факультет, а в их секторе выполнял обязанности связного с организациями и отдельными лицами, дающими сведения о действиях оккупантов по изъятию произведений искусства.

— Я слишком много наболтал по телефону, да?

— Ешь пирожное! — повторил Фотис, перемешивая в блюдечке черноватую массу из сладких рожков, которую почему-то называли «пирожным».

Да, Антонис совершил ошибку, сообщив по телефону столько сведений, даже пароль. Фотису вспомнился один товарищ по ссылке в Фолегандро, куда он попал после ареста в 1938 году при диктатуре Метаксаса. На занятиях по правилам конспирации он говорил: «Знайте, товарищи, что в большинстве случаев провалы происходят не по вине предателей и не оттого, что охранка оперативно сработала, а из-за наших собственных ошибок… незначительных, нелепых ошибок!»

— Все было так неожиданно, что я растерялся, — оправдывался Антонис. И, словно угадав мысли товарища, добавил: — А потом, знаешь, даже обрадовался… Да-да, обрадовался — ведь мы уже давно получили эту информацию… И теперь она подтвердилась.

— Надеюсь, вы это не обсуждали?

— Нет! Но, честно признаюсь: если бы она не повесила трубку, не знаю, до чего бы я договорился… Я только успел сказать ей, чтоб не удивлялась, когда к ней подойдет незнакомый человек.

— Чему не удивлялась? Что он немец?

— Я не сказал.

— Вот видишь, все же какие-то плюсы есть, — невесело улыбнулся Фотис.

— Не думаю, чтобы мой телефон прослушивался, — попытался подбодрить себя Антонис. — Наш человек из телефонной компании каждые два дня проверяет, не подключили ли его к системе прослушивания.

— Чтобы быть уверенным, надо проверять каждые две минуты, — буркнул Фотис. — К тому же не забывай, что она звонила с вокзала, а там аппараты наверняка прослушиваются… Но после драки кулаками не машут. Надо думать, как исправить ошибку. Начнем с того, что Марианне кто-то помешал.

— Похоже, что так. Но только ли поэтому она заговорила об утюге? Может, оставила дома какие-нибудь документы и хотела таким способом предупредить нас?

— Вряд ли. Марианна очень аккуратна. Она по натуре исследователь и дотошна в самых ничтожных мелочах.

Они сидели в кондитерской Коккалиса на улице Ахарнон и пытались всесторонне рассмотреть создавшееся положение.

— Я еще какую-то возню услышал, — помолчав, сказал Антонис. — Будто кто-то ворвался в будку…

— Думаешь, ее взяли? — спросил Фотис, не глядя на него.

Антонису очень хотелось бы выкинуть эту мысль из головы, но он не мог не поделиться с товарищем своими опасениями.

— Ладно, проверим, — сказал Фотис, вставая и кладя на стол миллион одной купюрой — плату за «пирожные».

Не успев дойти до угла, они попали в облаву, но не испугались. Документы у обоих, хотя и поддельные, были «в порядке», а у Фотиса сверх того имелось еще письменное разрешение, дававшее ему право привозить продукты из провинции, он их якобы поставлял одному из «кооперативов», организованных в качестве прикрытия. Для получения этой бумаги понадобилась тысяча ухищрений, зато теперь Фотис имел возможность свободно разъезжать по делам организации. Кличка Спекулянт, какой бы неприглядной она ни казалась, была надежной «крышей».

От собравшихся на улице они узнали, что кто-то донес на профессора, известного своими прогрессивными взглядами, и немцы прикатили на улицу Феррон, где он проживал. Ученого дома не оказалось, и оккупанты в бешенстве задерживали и проверяли всех прохожих.

Благополучно вырвавшись из оцепления, друзья расстались, договорившись, что Антонис будет ждать дома, а Фотис в случае необходимости ему позвонит.

Стараясь собраться с мыслями, Фотис пошел пешком на Ларисский вокзал. Его неотступно мучил вопрос: арестовали Марианну или она сама бросила трубку, увидев, что за ней следят?

На вокзале он направился в бюро службы движения, где работал один товарищ по организации.

— Привет Спекулянту! — поздоровался тот, лукаво подмигивая, а на вопрос Фотиса, не была ли арестована в то утро на вокзале женщина, ответил:

— Насколько мне известно, нет. Но, если хочешь, могу узнать поточнее.

— Узнай, пожалуйста. А заодно и об одиннадцатичасовом поезде на Салоники.

— Что именно?

— Как тебе сказать?.. В общем все, что сможешь.

Фотис и сам еще отчетливо не представлял, какие именно подробности ему нужны. Чувствовал только, что уже вступил в состязание с неведомым противником.

Незримый стартер дал сигнал, бегуны рванулись с места, и с этого мгновения каждая секунда их жизни приобретала особый смысл.

Поезд на полном ходу вошел в туннель. Вскоре мрак поглотил последний вагон, и справа и слева от входа в туннель остались лишь немецкие часовые.

Пройдя туннель, поезд стал сбавлять скорость, а потом запыхтел и вовсе остановился.

Машинист поглядел направо, на заброшенную угольную шахту, потом стал внимательно наблюдать за своим помощником, отцеплявшим паровоз от состава. Один из немецких охранников поднял шлагбаум, закрывавший вход в шахту, паровоз перешел на вспомогательный путь и вскоре скрылся из виду.

— Почему мы остановились? — Марианна притворилась удивленной, чтобы не выдать страха: она ждала с минуты на минуту, что поезд остановят и ее арестуют. Ведь тот шпик на вокзале наверняка уже начал действовать.