А потом я заболела, и больше мы туда не ездили.

В 1960-е и последующие годы мы разыскивали и расспрашивали людей, знавших отца. Одни написали воспоминания, другие рассказали о нем при встречах. Некоторые воспоминания были опубликованы в книгах и журналах, другие остались в рукописях и хранятся в архиве Артема Веселого.

С Артемом Веселым я впервые встретился в редакции сборника «Красная армия и Красный флот в революционной войне Советской России 1917–1921 гг.» летом 1921 года. Редакция сборника одной из первых в Москве начала собирать материал по истории Октябрьской революции и гражданской войны. Помещалась она в одном из особняков в Мертвом переулке (теперь переулок Н. Островского), дом № 10.

Однажды, делая сообщение в редакции о плане сбора материалов по истории гражданской войны на Северном Кавказе, я заметил внимательно слушавшего молодого, довольно нескладного, лобастого детину. Когда обсуждение плана было закончено, этот парень подошел ко мне, протянул огромную ручищу, дернул вниз мою руку и пробурчал:

— Артем. Хочу с вами познакомиться. Мне очень интересно послушать, как вы там воевали: казаки с казаками, сыновья с отцами, мусульмане с православными, все вместе — рабочие, солдаты, моряки, иногородние с «кадюками». Хочется мне разобраться в этой буре народного движения.

Домой мы пошли вместе. Я тогда жил на Арбате, 35. Поднялись мы пешком на седьмой этаж. Тут Артем получил первую порцию желаемого — встретил несколько командиров и политработников XI армии (Северо-Кавказской), приехавших в Москву по разным делам. В то время у меня часто останавливались на ночевку боевые товарищи, приезжавшие из Крыма, с Северного Кавказа, Украины. Радостные, дружеские объятия, расспросы, рассказы, смех, возмущение и обязательное: «Что нового, что будем делать дальше, как быть с тем-другим».

Артем здесь как-то сразу стал своим. Он больше молчал, но видно было, что все, о чем здесь говорили, спорили, ему было близко. Он вглядывался в лица, вслушивался в манеру говорить, жадно ловил своеобразие языка, крепкие словечки. Здесь он в разное время познакомился с Мокроусовым[123], Соколовым, Ефремовым[124], Кулишом, Головченко [125], с главкомом революционной армии Северного Кавказа Федько[126], героем Таманской армии Ковтюхом, Калниным[127], Кочергиным[128] […]

История XI армии захватила Артема целиком. Он подолгу разговаривал с участниками этой борьбы, стараясь понять их «нутро», сущность. Расспрашивая товарищей, он старался заинтересовать их самих историей пережитых событий, осмыслить их и помочь ему в сборе материалов. Он сам приходил к ним, приглашал к себе, заманивал в театр или еще куда-нибудь, обещая познакомить с интересным писателем, поэтом или артистом. По его приглашению мы иногда посещали Пролеткульт на Воздвиженке и с интересом наблюдали горячие бои зачинателей советской литературы, слушали «Синюю блузу», пили фруктовый чай с сахарином.

«Вчера был на новой постановке Пролеткульта „На всякого мудреца довольно простоты“, — писал он как-то в записке. — Советую сходить: постановка очень и очень интересная, как достижение первого рабочего театра…»

В своем стремлении понять обстановку борьбы за советскую власть на Северном Кавказе Артем был неукротим. Ему мало было живых свидетелей и документов, находившихся в Москве. Он стремился как можно быстрее познакомиться с ней на месте и вскоре выехал на Кубань, там он сделал отдельные наброски своей будущей книги «Россия, кровью умытая».

Возвратившись в Москву, Артем много рассказывал о своих встречах на Кубани, Ставрополье и Астрахани, о собранных материалах, отдельных заинтересовавших его типах и писал, писал. Время от времени он звонил мне или слал записки с приглашением зайти к нему и послушать отрывок из написанного ⁴.

Дорогой Иван Ильич,

извини, что я до сих пор не написал — все разъезжал по Кубани, выбирал место, где остановиться, и ни черта не выбрал. Кущевка — шумно, Славянская — наводнение, Платнировка — грязь по уши, Новороссийск — местные поэты житья не дают, наконец выбрал Анапу — сегодня приехал и снял комнату, намерен здесь просидеть в тишине полтора месяца.

В Ростове виделся с ребятами — Борисенко, Лехно и др. Лехно в восторге от твоего ожидаемого приезда на Сев. Кавказ. Ты напиши ему на краевой истпарт.

Как дела с заповедником?[129] Или уже ты укатил бить белых медведей?

Жду ответа по адресу Анапа, до востребования.

С приветом

Артем

28 февраля [1928]

В одном из писем Ивану Ильичу Подвойскому в мае 1928 г. перед поездкой на Кубань Артем Веселый просил у него дать список людей, с кем обязательно нужно встретиться, в другом — благодарит за рекомендательные письма к военным на местах, что «в тысячу раз облегчит и углубит работу».

Как-то зимой двадцать третьего года Артем неожиданно приехал из Москвы в Самару. Морозы стояли двадцатиградусные. Он вошел в бескозырке, матросской тельняшке и матросской куртке. Его щеки, нахлестанные ветром, как всегда, пылали темным румянцем (его мать, Федора Кирсановна, шутила, любуясь сыном, что о них можно спичку зажечь), но я слишком хорошо его знала, чтобы не уловить в глазах грусть и тревогу.

Дома у Артема было не все благополучно. Болела Федора Кирсановна, у молодой жены, готовящейся стать матерью, обнаружили туберкулез. Я долго думала: чем помочь? Вдруг меня осенило. У моего отца в селе, где он учительствовал, был дом и большой хороший сад — гектара два. Там жила наша бабушка, но уже с полгода назад она умерла.

— Артем, — сказала я, — мы с братом будем рады, если дом возьмет Федора Кирсановна. Пусть едут туда с Гитей, засадят огород — они там быстро поправятся…

Артем просиял и рассердился одновременно.

— Да ведь в этом саду можно посадить великолепный росток коммунизма, — сказал он, — а ты — Федору Кирсановну! Коммуну туда или детский сад по крайней мере! […]

В Кинзельку — мое родное село — мы приехали ночью. Наутро Артем взялся за организацию коммуны. Первым делом пошли по бедняцким дворам «подогреть сердца». На это Артем был мастер. Помню, как говорил Артем бедняку по прозвищу Кутырь[130]: «Жил ты на свете без праздника, наподобие как вол в ярме, и имя тебе в насмешку определили: „Кутырь“. А теперь советская власть открыла тебе дорогу к счастью». […]

В первый день в коммуну записалось семь семей.