Золотой чекан

= Терек и хорош, потому что он сдавлен скалами. Разлейся он по равнине — болото. Все прибрежные куры подохли бы со смеху.

= Он забежал в цветочный магазин и купил весны на трешницу.

= В ожидании гибели, пригорюнившись, сидел на березе черный дрозд.

= Строка, что играет на солнце, как солнечный луч.

= Шакалы собираются в стаи, лев — один.

= Вечер, догорали цветы.

= В такой день воробьи и те не чирикают, а лирикают.

= Старость… потянуло прохладой.

= Разнообразие цветов — грамматика красоты.

= Радуга песен.

= Калоши, поставленные на туалетный стол, мой взор меньше бы оскорбили, чем эта книга.

= Судорога притворства и лжи. Когда оба вынуждены были отказываться от всего, что манит и зовет.

= Когда он взирал на нее, как на пустыню — и серо, и жарко, и не на чем глаз задержать.

= Строка — топор.

= Строки — качели.

Колхозы

= Гостиница с клопами. Новизна положения радует. Разговор с коридорным. Разбойничий притон.

= Кому предстоит большая дорога, кто жаждет сбежать от жены, кому надоели книги, кто оглушен молотами города.

= Слаще всякой музыки звучат два простых слова — «лошади поданы».

   Тот, кому предстоит ехать, наскоро, как попало, рассовывает по мешкам и чемоданам необходимые в пути вещи, одевается поплотнее и, тяпнув стопку водки, выходит на двор. А там около заложенной в возок пары гнедых похаживает и ласково ворчит на них чего-нибудь такое заумное — ямщик. Запухшие с похмелья глаза его пока еще глядят на бывший божий свет невесело.

   — Поехали?

   — Поехали.

   Лихо промчались по улицам городка, промелькнули последние хибарки окраины и — простор, снега, снега и синяя каемка леса на далеком горизонте и еле различимые дымки деревень.

   Ах, и хороша же ты, зимняя дороженька!

   Глухо позвякивает подвязанный колокольчик. От седелки — на обе стороны — через оглобли пущены кисти. Пляска кистей — трусцой, рысцой, галопом.

= Сыта душа моя…

Записи, сделанные Артемом Веселым во время плаванья по Волге в 1935 году:

= Серый осенний денек… Небо сплошь обметано грязными тучами. Волга во всю ширь и даль свою наглухо закована в чешуйчатую броню мелкой ряби, вздымаемой свежим ветром. Лодка мотается на причале под высоким берегом. Мутно плещется частая мелкая волна, набивая под лодку пену, арбузные корки и всякий мусор.

= Плес за плесом — и мужик, и землянка уплывают назад, сливаются с чернотою берега, а еще немного спустя уходят из глаз, скрываются за мысом и ветрянка, и церковь безкрестная, и само село, и сам мыс сливается с чернотою берега и лишь сигнальная мачта — на мысу — долго еще виднеется на заревом фоне июньского неба, по которому уже прядают первые звезды.

= Форма коряг.

= Опаленные руки в засохшей рыбьей чешуе.

= Краски заката.

= Гофрированный ветром и водой песок.

= Исключительная слышимость по тихой воде.

= Чайка в красных сафьяновых сапожках.

= Второй месяц они не видели газет. Как далеки от них были страсти и суета больших городов.

= Эхо гудка — удаляясь и затихая — катится по водной глади целую минуту.

= Крепок сон после здорового труда.

= — Народу празднишного — как маку.

= Верблюд, как сумел, улыбнулся.

Закаспийский фронт

= Пустыня, жара. Боец садится на землю в тень от лошади.

= Восточная пословица: «Не режь от того куска, за который хан уже ухватился зубами».

= Проявление ярости: Кариб хватает из костра горсть горячих углей и швыряет в лицо собеседнику, у того начинает дымиться борода.

= Между прохладительными яствами одно из самых видных мест занимают блюда с чистым снегом. (Снег доставлен, может быть, за сотни верст).

= Шакал — в ожидании добычи — словно в лихорадке щелкает зубами.

= Не хитри, не лижи языком грязи. (Туркменская пословица).

= Тигр в камышах.

= Дезертира запрягают в арбу, чтоб опозорить.

= Собака вырывает яму в песке и прячет голову.

= Оратор стучит по столу гранатой.

= — Перед боем не кормить, чтоб злее были.

= — Спать хочется? — Хочется. — Не спи, кончим войну, тогда отоспимся. (Часовому).

= Слово стреляет дальше ружья.

Из записок Заяры Веселой

Поскольку намереваюсь опровергнуть несколько досужих вымыслов, опираясь на свои детские воспоминания, хочу сразу оговориться: утверждаю только то, в чем абсолютно уверена, что ярко запечатлелось в памяти.

Летом 1937 года я жила в Переделкине при бабушке с дедушкой в то время, как старшие сестры Гайра и Фанта путешествовали с отцом по Волге. В августе они вернулись, и остаток лета отец провел на даче, вместе с женой Людмилой Иосифовной и их детьми Левой и Лялей.

Однажды, разгуливая по дачному участку, я заглянула внутрь настежь отворенного сарая. Бревенчатый сарай был почти пуст, там хранился лишь садовый инвентарь. У дальней стены в углу — куча дранки, остаток кровельного материала. С лопатой в руках спиной к двери стоял дедушка, у его ног лежал небольшой линялый рюкзак.

Дедушка оглянулся и шуганул меня, что было ему, человеку мягкому, а с детьми неизменно ласковому, несвойственно. Меня это удивило — и запомнилось.

Много лет спустя, когда архив отца уже был обнаружен на Покровке, мне не раз думалось: может быть, отец поручил дедушке закопать какие-то особо важные рукописи?..

И вот, предварительно разузнав, что бывшая наша дача принадлежит Валентину Петровичу Катаеву, мы с Гайрой поехали в Переделкино.

Поднявшись в кабинет Валентина Петровича, объяснили цель нашего визита.

Выйдя с ним на участок, увидели, что приехали напрасно: сарая вблизи дома не было, на его месте росли кусты смородины. Стало очевидно, что, если бы дедушка, и в самом деле, закопал в сарае рюкзак, при посадке кустов его бы неминуемо обнаружили.

Поняв, что затеяли пустое дело, мы извинились за беспокойство и ретировались.

Тут уместно сказать, что на другой день после ареста отца, 29 октября на даче был обыск. Под протоколом обыска — нетвердая подпись дедушки: он был неграмотен, да и рука, наверное, дрожала.

При обыске, как записано в протоколе, изъято:

Уж не машинку ли как наиболее ценную вещь задумал, а потом передумал спрятать на случай обыска дедушка? (О том, что идут аресты, в то лето знала даже я).

О нашей поездке в Переделкино я рассказала однажды в компании окололитературных знакомых.

А дальше произошло следующее.

То ли мой рассказ, пройдя по кругу, ко мне и вернулся, то ли о нашем визите кто-то узнал от Валентина Петровича, только однажды, уже в другой компании, я услышала: «Говорят, на даче Артема Веселого в Переделкине спрятаны его рукописи».

Через некоторое время мне сообщили: «Говорят, на даче Бабеля спрятаны рукописи Артема Веселого».

Много лет спустя ко мне попали ксерокопии двух номеров газеты «Русская мысль». Оказывается, в середине 80-х годов в Париже кого-то занимал вопрос о зарытых в землю рукописях Артема Веселого!

Первая публикация касается судьбы переделкинской дачи Корнея Ивановича Чуковского. Ее автор, Анатолий Копейкин, один из добровольных помощников Лидии Корнеевны, начавших в 1981 году ремонт ветшающего дома, среди прочего пишет: